Расследование аварии на воркутинской шахте «Северная», на которой в феврале 2016 года после взрывов метана погибли 36 человек, продолжается. Следственный комитет и Ростехнадзор продолжают собирать информацию об условиях труда на предприятии «Воркутауголь», анализируют результаты экспертиз, опрашивают сотрудников. Вероятнее всего, ждать ответа на вопрос, что стало причиной трагедии, придется еще долго: обычно расследование крупных катастроф на шахтах растягивается на годы. Накануне двухлетия аварии на «Северной» корреспондент «7x7» поговорил с женами воркутинских горняков. Они рассказали, каково воспитывать детей, когда супруг работает в шахте, и почему они стали чаще бояться за своих мужей.

 

«Я сразу подумала, как я буду жить без мужа»

 

 

Алеся Задорожная, 34 года, педагог-организатор во Дворце творчества детей и молодежи. Муж Дмитрий, 36 лет, отработал на шахте три года мастером вентиляции и техники безопасности (ВТБ), уволился после взрывов на шахте «Северная» в 2016 году

— Нас познакомили наши друзья. Я пришла к нему в гости. Тогда он не был шахтером, работал охранником. Сейчас в Воркуте считается, что шахтеры — самая высокооплачиваемая работа, поэтому он и решил пойти туда. Он так и сказал: «Пойду-ка я, наверное, в шахту». Для этого он специально лечил глаза, делал операцию, чтобы пройти медицинскую комиссию.

Сначала я очень поддерживала это решение как его верная спутница жизни. Хотя изначально я была против, так как у меня папа шахтер, больше 40 лет отработал под землей. У него регресс [выплаты по потере здоровья]: три неоперабельные межпозвоночные грыжи. И я знаю, что такое быть дочерью шахтера: папа всегда или на смене, или спит. Другого папу мы не видели.

Когда муж вернулся после первого дня из шахты, то сказал, что ему очень понравилось там. Хотя мой папа не верил, что муж в таком возрасте сможет там работать — это совершенно другой мир, другая работа. Он рассказал, как их с коллегами закрыли в клети, как их спускали в ней под землю, что в некоторых местах они ходят нормально, а где-то им приходится нагибаться. Говорил с восторгом, и это было для меня неожиданностью — как это может нравиться?

Наша жизнь поменялась после того, как он пошел в шахту. Мы понимали, что если он идет в ночную смену, я детей сгоняла в одну комнату, папа спал, никто его не тревожил. Было тяжеловато. Дети всегда хотят видеть папу. И это не только по будням так было, но и по выходным, потому что у шахтеров нет выходных.

Сейчас мой муж очень много разговаривает про шахту с моим папой. Папа говорит про мастеров ВТБ [вентиляции и техники безопасности], что раньше они просто ходили под землей и ничего не делали. А мой муж очень ответственный: он проходил по своему маршруту под землей и записывал показания всех датчиков, которые измеряют количество газа. Не абы как. И у меня папа в шутку говорит, что муж — неправильный мастер ВТБ, что сейчас никто так не делает.

Однажды муж должен был вернуться с ночной смены, я его ждала. Мне кто-то незнакомый позвонил и спрашивает: «А вы Задорожная? Ваш муж — Дмитрий?». В этот момент у меня все внутри упало. Я сразу подумала, как я буду жить без мужа. А он говорит так медленно: «Вы только не переживайте очень сильно. Ваш муж остался на вторую смену в шахте». У меня муж знает, что я очень волнуюсь за него. Он попросил своего знакомого, который закончил свою смену, позвонить мне. Он знал, что я могу поднять всех на уши, буду звонить всем среди ночи.

Сейчас профессия шахтера ценится меньше, чем раньше. Мне кажется, в советское время намного серьезнее относились к безопасности шахтеров. Хотя аварии всегда были. Но после двух аварий — на «Воркутинской» в 2013-м и на «Северной» в 2016-м — все понимают, что техника безопасности нарушалась, нарушается и, наверное, будет нарушаться. Об этом все знают, но… Почему? Потому что надо же выполнить план по добыче угля, поэтому они так и работают. По-другому никак. Но когда меня спрашивали, кто мой муж, я всегда говорила с гордостью. И дети тоже гордятся.

Это очень сложная профессия. Он работал в шахте и «перенес на ногах» воспаление легких. Они работают на износ. Мы старались его не трогать, дать отдохнуть морально и физически.

После трагедии на «Северной» в 2016 году я ему сказала, что не хочу, чтобы он дальше работал в шахте. Мне не нужны были никакие деньги, мне нужен здоровый муж. Он сначала был против, говорил, что это хорошие деньги. У нас было несколько сложных разговоров, но я победила. Он сдался, пришел в один момент, спросил: «Ты уверена? Мы справимся?». Я сказала, что да. В итоге он проработал на шахте всего три года.

Иногда он скучает по работе в шахте. Сейчас он работает электромехаником в «Воркутинских электрических сетях». Мы потеряли почти в два раза в деньгах, но здоровье нам показалось ценнее.

Я бы никому не советовала работать в шахте. Это очень опасно. Понятно, что мы можем из дома выйти, и на нас может кирпич упасть. Но если есть возможность оградить человека от непредвиденных ситуаций, надо это делать. Оно того не стоит.

 

«Я больше с горечью говорю о том, что муж шахтер»

 

 

Елена Маслова, 42 года, флорист, работает в церковной лавке. Муж Аркадий, 52 года, подземный горнорабочий

— С мужем мы познакомились совершенно случайно — на Дне молодежи. Он сказал, что шахтер. Для меня его профессия большого значения не имела. Для Воркуты шахтер — это обычная история. Главное для меня — какой он человек. А он — сильный человек. Правда, сначала я ему сказала, что у нас ничего не получится, но он меня все равно добивался. Он так и сказал: «Я не хочу, чтобы ты была моей подругой. Я хочу, чтобы ты была моей женой». И мы уже 19 лет вместе. И я сейчас говорю сама себе, что я была глупая. Я его полюбила всем сердцем.

Ему эта работа дается очень тяжело. Ему сейчас 52 года, вроде в расцвете сил, но он очень больной, практически нет здоровья. То у него спина, то плечо, то колени, то судорогой ноги сводит. Я ему постоянно делаю массаж, растираю поясницу практически каждый день. Ему выдают кожаные перчатки. Через эти перчатки раствор проникает к рукам. Из-за этого у него облезшие пальцы.

Он приходит с работы и говорит: «Есть хочу, голодный!». Я ему сразу — первое, второе. И спать. Когда он собирается на работу, то не доверяет мне приготовить «тормозок» [так шахтеры называют продукты, которые можно взять в шахту]. Все сам складывает только в известном ему порядке: в пакет, потом в газету. Он рассказывал забавный случай про то, что он со своего «тормозка» подкармливает крысу. Она к нему прибегает в шахте. Муж говорит, что когда крысы есть, это хорошо, значит, газа нет под землей.

Когда в Воркуте отмечают День шахтера — главный праздник в городе — мы не празднуем со всеми. Обычно — дома. Он не любит шумных компаний. Мы радуемся тому, что на День шахтера, а это последнее воскресенье августа, дают в дома тепло и горячую воду. Это наши маленькие радости.

Я помню тот день, когда два года назад на «Северной» произошли взрывы. Он как раз отсыпался перед сменой. И ему стали звонить друзья, мои знакомые. Телефон просто разрывался: «Где Аркадий?». Когда ему позвонили, он подумал, что это шутка. Его друг спросил: «Ты живой?». «Да, живой. Я сплю». Потом второй звонок. И он понял, что что-то случилось. Это страшно.

Мы в те дни постоянно смотрели телевизор, отслеживали, как идут спасательные работы. После этого мне каждый день страшно, когда я его провожаю на работу. Он иногда остается на вторую смену: погода, например, плохая, с шахты попросту нельзя выехать. Такое бывает редко, но бывает. И чтобы день не пропадал, он остается на вторую смену. Меня он не предупреждает. Я всегда вспоминаю ту аварию на «Северной» и сразу звоню его друзьям, чтобы узнать — что-то случилось?

Мой муж с гордостью говорит, что он потомственный шахтер. Его отец работал на шахте до 70 лет. Когда меня спрашивают, кто мой муж, я больше с горечью говорю о том, что он шахтер. Все думают, что это большие заработки. Но сейчас просто нет такого престижа, как раньше. Сейчас шахтеры живут по-другому. Мы вместе 19 лет, а в отпуске вместе были всего два раза. Почти не бывает возможности выехать вместе: то даты не совпадают, то денег иногда не хватает. Автомобильной дороги до Воркуты нет, а самолетом — очень дорого.

У нас сейчас нет выбора: в городе безработица. Мужчинам по большому счету негде больше работать в Воркуте. Да и в шахте зарплата небольшая. 40 тысяч рублей — не зарплата. Мы — заложники Севера, заложники этого времени.

 

«Когда начались аварии, стало страшно»

Лариса (попросила не называть ее фамилию), 45 лет, оператор хлораторной установки в бассейне. Муж Сергей, 46 лет, был добычником на шахте.

— Мой муж жил в Омской области, а я жила в деревне, которая находилась в 40 километрах от его села. После армии он приехал работать в Воркуту. Через некоторое время приехал первый раз в отпуск, мы встретились. Мне был 21 год. Он уехал опять в Воркуту, мы переписывались, а потом, когда он снова приехал в отпуск, поженились. Я поехала за ним в Воркуту.

Я вообще не имела представления, что такое быть шахтером. Тогда же интернета не было. Мы ничего не читали, а он мало рассказывал. А когда я приехала сюда, стала понимать. Тогда зарплату задерживали и иногда вместо зарплаты давали продукты. Опытные мужики тогда получали по 1 миллиону, а у него была зарплата 300–400 тысяч рублей по тем деньгам. Мы всегда мечтали, когда же мы получим первый миллион.

Со временем я стала беспокоиться, когда он задерживался в шахте. Когда были молодые, относились к этому проще. А потом, когда начались аварии, стало страшно. Он иногда задерживался, я звонила женам других шахтеров, спрашивала, пришел ли ее супруг с работы. А они могли пойти что-то отмечать, забыв нас предупредить.

У него тяжелая работа — по сменам. Я никогда не будила его, чтобы, например, отвести детей в садик — все сама. Когда он был молодой, всегда любил работать в ночную смену, но когда стал старше, наоборот, ходил только в дневные смены. Ночь — это всегда самая тяжелая смена: всегда хочется спать.

Он почти всю жизнь отработал на небольшом пласту. Муж говорил, что у него высота табуретки. Поэтому он почти всю жизнь проползал там на коленях.

Перед аварией на «Северной» он дней пять не работал, травмировал руку. И за день до аварии вышел в третью смену. Я была дома, мне позвонила соседка, которая видела его на шахте, и спросила: «А твой дома?». Я сказала, что да. Говорит, что на шахте какой-то взрыв. Я сказала мужу, а он: «Ну, доигрались. Так должно было случиться». В его последнюю смену очень сильно зашкаливали датчики — все об этом знали.

В этот день он уехал на шахту. Звонил в тот день с шахты и рассказывал, что взрыв был сильным, мужики еще под землей. Мой муж спасатель, дежурил там всю ночь. Когда он пришел с шахты, у него поднялась температура до 40 градусов, подхватил грипп. Он попал в больницу, где у него была полная изоляция — без телевизора, без радио. И он не хотел знать подробности. Было психологически тяжело. У нас на поселке как будто все пропали: зайду в магазин, а там никого нет. Я спрашивала у продавщиц, что произошло. Они рассказывали, что люди приходили, покупали водку и уходили. Поселок как будто вымер, такая была атмосфера.

Мой муж целый месяц болел, потом вернулся в шахту. Но он говорил, что больше не хочет идти туда снова. Его перевели на шахту «Воргашорскую», там другие условия: они постоянно по колено в воде были, в сапогах. Через два месяца он ушел в отпуск, а потом мы решили, что он уйдет с шахты.

Мне после этих событий было очень страшно. Хоть и деньги большие были, но мне было уже все равно. Свое спокойствие было дороже. Моя дочь сейчас учится, мы ей помогаем. Но и она сказала, чтобы муж ушел с шахты: «Не волнуйтесь. Может, будете мне меньше помогать. Я как-нибудь выкручусь».

Быть шахтером — это каторжный труд. Какой результат работы видят шахтеры? Никакой. Постоянно копай, копай и копай. А еще у них было постоянное волнение — выполнят они план по добыче угля или нет.

 

«В советское время он в шахту шел увереннее»

Елена (попросила не называть фамилию и возраст). Мужу 60 лет, слесарь

— Нас познакомили с мужем друзья. Мне подруги сказали, что этот человек мне подходит: он рыбак, охотник, человек природы. Я спросила: «А кто он по профессии?». Ответили — шахтер. Для меня шахтер — это сильный, духовный человек, значит, у него уже сформировавшийся характер. Тем более мы познакомились, когда нам уже было больше 40 лет. Поэтому для меня шахтер — это показатель силы духа. У нашей с ним истории могло и не быть продолжения, но нас объединило то, что у нас много общего — мы в Воркуте оба родились. У нас очень много воспоминаний детства, связанных с городом, много знакомых. И мы быстро нашли общий язык.

Я вспоминаю своего отца-шахтера. Он уходил на работу — мы еще спали. Приходил с работы — мы уже спали. Но он от простого рабочего дорос до начальника, поэтому, наверное, мы его и не видели толком. А у моего мужа есть свободное время. У него есть нормальные выходные, которые он любит посвящать природе. Он мне и показал тундру. Я ее, можно сказать, не видела, хоть я выросла здесь. Он мне говорил: «Да ты что? Я же в тундре вырос. Там — все! Как ты не можешь этого знать? Пойдем!». Он мне все показал.

Как сейчас воспринимают профессию шахтера? Мы об этом много не говорим, но я думаю, что он бы не посоветовал своему сыну — у нас нет сына, только дочери — но он был не посоветовал работать на шахте. Это уже от безысходности. Это не связано с тем, что труд перестал быть таким почетным, как в советское время. Это связано с элементарной техникой безопасности на производстве. Сегодня муж мне рассказывает о технике безопасности, и я понимаю: своего сына бы я туда точно не отправила — никогда. Сейчас, казалось бы, и техника лучше, и возможностей больше, но в советское время он в шахту шел увереннее. И тогда были аварии, мы все о них знаем.

Сейчас он говорит о том, что молодежи мало: «Вот мы уйдем, никого не останется. Никто не хочет там работать». Он говорит, что сейчас мало кто знает эту профессию. А раз так, то есть и опасность, есть недоверие.

У меня страх каждый день. После того, что мне муж рассказал про технику безопасности, я ему сказала: «Как ты там вообще работаешь? Увольняйся, и все. Ничего не надо». Но кто ж меня послушает? Ему осталось доработать немного. Я боюсь об этом говорить, потому что с такой опасной профессией начнешь быть суеверной. Я ему говорю: «Не лезь туда. А если будет опасность, зови кого-нибудь».

Как бы там ни было, как бы мало они ни получали сейчас, я считаю, что шахтер — это очень достойная профессия. Как не гордиться? Мой родственник как-то спустился в шахту посмотреть. Он вышел оттуда и сказал, что под землей работают настоящие мужчины. Но чтоб я туда еще раз пошел — нет. Чтобы залезть в шахту, надо иметь сильный характер. Я своим мужем очень горжусь.

Он скоро уйдет из шахты. Ему будет трудно уходить. С одной стороны, он желает этого, но с другой стороны, нарушится ритм его жизни, 40-летний ритм. Но я его поддержу.

 

«Вегетарианца-шахтера — это поискать надо»

 

 

Елена Овадок, 55 лет, вахтер. Юрий Овадок, 57 лет, вышел на пенсию, проработал в шахте 30 лет

— Соседка моего мужа была моей подругой, так мы и познакомились с ним. Он уже был к тому времени шахтером. Я нормально отреагировала на это. Это обычное дело в Воркуте.

Муж работал на добычном комбайне, сейчас из-за этого плохо слышит, так как у комбайна постоянно был грохот. Там под землей, как и в хоккее, слабаков нет. У меня подруга работала на шахте в ламповой, говорила о том, что им надо платить большие деньги только за то, что они спускаются под землю. У него руки всегда черные от угольной пыли были. Это рабочая профессия, и это видно сразу.

Он постоянно вставал в 4 утра, а в 5 — уходил. Возвращался днем уставший, сразу спал. После этого приходил в себя. По молодости было нормально, но с годами стало тяжелее. Мои будни, я думаю, похожи на будни любой жены: надо приготовить есть, убраться, чтобы, когда муж пришел домой, он не напрягался. Он много кушал. Вегетарианца-шахтера — это поискать надо. Мясо всегда у нас должно было быть, потому что физический труд очень тяжелый.

Мне было за него страшно много раз. Например, он должен вернуться со смены, а его нет. Тогда звонишь диспетчеру, узнаешь. Слава богу, никогда никаких форс-мажоров не было.

Про аварию на «Северной» я узнала, когда была на работе. Тогда я работала в едином расчетном центре. Туда пришел мужчина платить и спросил у сменщицы, где ее сын. Она ответила, что он на работе. Сразу стала звонить и узнавать — он выехал к тому моменту из шахты.

Мы практически не говорили о взрывах с мужем — молчали. Он уже два года не работал, но мы волновались, так как погибли наши знакомые. Разговоры про газ в шахте всегда были. Кто-то говорит, что начальство заставляло работать при газе, кто-то говорит, что сами работали, но это всегда были разговоры только в компании. Дома мы это не обсуждали.

Шахтеры — работяги, мужественные люди. Под землю спуститься не каждый сможет, это не в лифте спуститься в доме.