Замкоординатора костромского штаба Навального Александр Зыков: Молодежь в первую очередь интересуется движухой

Во время одной из акций активисту костромского штаба Навального Александру Зыкову разбили бровь — в первый раз, и телефон — уже во второй. Саша — тот самый «вчерашний школьник», который сегодня работает в штабе и агитирует вступить в борьбу с коррупцией в том числе своих ровесников. О политике сегодня узнают с улиц, считает он, но не видит в этом ничего плохого. А административное давление и нападение — не повод бросать активизм. Журналист «7x7» поговорила с 19-летним членом штаба Навального о том, почему молодежь массово идет в политику, чем им нравится их кандидат в президенты и к чему стоит готовиться в 2018 году.

 

Угрозы от кремлеботов и дважды разбитый телефон

— Тебе в первый раз досталось за твою активистскую или политическую деятельность?

— Нет, не в первый. Месяца полтора назад у нас было массовое одиночное пикетирование, то есть мы просто выстроили наших волонтеров вдоль проспекта Мира, там было около 10–15 человек. И администрации города это не понравилось, мгновенно подъехали менты, следом — провокаторы. И один провокатор начал отталкивать волонтера, я, естественно, подошел, начал с ним разговаривать. Включил камеру на мобильном телефоне, начал снимать — и он мне разбил телефон.

— История повторяется.

— Только там был не сотрудник правоохранительных органов, а какой-то неадекватный мужчина.

— А со стороны полиции не сталкивался с насилием?

— Нет.

— Только со стороны провокаторов?

— Когда мне телефон разбили — это был первый случай, когда применили физическую силу. До этого провокаторы просто спрашивали, почем мы Родину продаем.

 

 

— А угрозы какие-то ты получал?

— Ой, это было неоднократно. Мне постоянно пишут на почту, во «ВКонтакте», в «Фейсбуке».

— Анонимно?

— Ну, это «левые» странички в основном, кремлеботы, притом они этого даже не скрывают. Когда я начинаю с ними в какой-то контакт входить, они говорят: «Да, мне просто заплатили, и я отсылаю все диалоги с тобой определенному человеку, за что мне платят определенную сумму денег».

— То есть от не анонимов, скажем так, ты еще не получал угроз?

— Нет. Были звонки от цэпэшников [сотрудники Центра «Э», управления по противодействию экстремизму]. Ну, я подозреваю, что это были они. Мне звонили, говорили — «Ты кто такой?», называли ублюдком, бросали трубку — и все. Были еще звонки в домофон, я подходил, трубку брал: там были просто вздохи, такие громкие, пугающие, но дальше этого не заходило.

— В полицию ты не обращался?

— По поводу угроз? Нет и, думаю, не буду, потому что это в принципе бессмысленно.

 

Поддержка от штаба и реакция соратников

— Ты по поводу нападения поддержку или помощь от коллег по костромскому штабу получил?

— Моральную — да, а больше они мне ничем помочь не могли. Говорят: «Молодец, Сань, за нас».

— А как же помощь в юридическом плане, с составлением заявления, например?

— Конечно. Федеральный штаб помог мне связаться с организацией «Общественный вердикт», они занялись моим делом. Ну и более того, корректировал мои заявления, а после этого я относил их в СК [Следственный комитет], прокуратуру, МВД. Федеральный штаб постоянно оказывает нам юридическую помощь, в любой ситуации.

— Сам Навальный костромской случай не комментировал?

— Насколько я знаю, нет. Я просто не особенно слежу за тем, что говорит Навальный именно о Костроме. А в «Кактусе» — да, все это освещали. Екатерина Мошонкина, наш федеральный координатор, начала писать всем СМИ, подняли шумиху. В общем, он [штаб] отреагировал так, как должен был, меня все устраивает.

— Я почему спросила: помнишь ту историю с волонтером Александром Туровским, который обвинил Навального в равнодушии к волонтерам? Как ты относишься к этой ситуации?

— Зависит от того, что с ним [Туровским] на самом деле произошло. А этого мы, скорее всего, и не узнаем. Я об Александре Туровском услышал еще до того, как его избили, потому что в 2015 году здесь, в Костроме, была кампания ПАРНАСа, и он в ней участвовал. Никогда мне не говорили о том, что он какой-то трус, что он может определенного рода услуги оказывать верхушке нашей власти, так что я не понимаю, что с ним случилось. Либо на него надавили весьма конкретно и там случилось что-то действительно страшное и серьезное, либо ему, может, просто надоело участвовать во всех этих движах, и он таким методом решил окончательно уйти из оппозиционной деятельности, потому что административное и тем более физическое давление надоедает постепенно.

 

Знакомство с Навальным и начало «движухи»

— Откуда ты узнал про Навального?

— Во время его кампании на выборах мэра Москвы я узнал, кто такой сам Навальный и что он из себя представляет. Тогда я, честно говоря, не отнесся к нему серьезно. Хотя, когда он занял второе место, я подумал: блин, неплохо.

— Почему тебя интересовали выборы в Москве?

— Я с детства интересовался политикой. И тут смотрю: какой-то оппозиционер лезет в мэры Москвы, а потом еще и второе место занимает.

— Этого по телевизору не показывали. Читал издания в интернете?

— Ну да. Открываю новости: в Москве проходят выборы мэра. Смотрю, кто участвует в кампании, у кого какие способы агитации. Смотрю, что есть какой-то Навальный. Но тогда, повторюсь, я несерьезно к нему отнесся. После я как-то перестал интересоваться Навальным: у меня в силу моего юного возраста были другие, более глобальные проблемы. А после того, как в 2015 году у нас кампания ПАРНАСа началась, вот тогда я уже о нем более подробно узнал, его изучил. И снова наступил перерыв после 2015 года, потому что они проиграли вместе с Яшиным. Вернулся интерес, конечно, когда он начал активно заливать видеорасследования на YouTube, с «Чайки» все началось. Я смотрел и подумал, что прикольно. И когда он баллотировался в президенты, я подумал, что поддержал бы такого. И вот мне выпал случай.

— Когда попал в штаб? Как ты это сделал? Я слабо представляю, как люди начинают работать на Навального: заполняют заявку, подают резюме?

— На самом деле, это огромная загадка и для меня, как я попал в штаб. По факту, когда я организовывал митинг 26 марта, я не был связан тогда ни с Навальным, ни с ФБК [Фонд по борьбе с коррупцией], я просто от себя начал организовывать митинг.

 

 

— На тот момент штаб в Костроме еще не открылся?

— Нет, открылся он уже после. А тогда мы с Александром Субботиным, нынешним руководителем штаба, организовывали всю эту движуху, митинг.

— Вы с ним по интернету познакомились?

— Да, через «ВКонтакте». После чего мы с ним встретились, поговорили и начали общаться. Ну, там были некоторые казусы, опять же с сотрудниками правоохранительных органов, после чего все подзатихло, и я, так скажем, залег на дно. 

— А ты сам давно стал участвовать в уличных акциях или проводить их?

— Акция 26 марта была первой большой акцией, которую я организовывал. После того, как я посмотрел «Он вам не Димон», я решил, что Кострома — тоже город ничем не хуже других, создал встречу во «ВКонтакте», начал активно проситься в личку к общественным объединениям, с кем-то контактировать. Тогда мы познакомились с Субботиным, и мы с ним решили скооперироваться. Подали уведомление в администрацию, нам, естественно, ничего не одобрили, и мы просто провели прогулку. А до этого были ультрашкольные мероприятия, особо не политической направленности.

 

Провал в 2015-м, надежда на 2017-й

— Ты вспомнил о кампании ПАРНАСа в Костроме. Что-то изменилось в твоем отношении к Навальному и оппозиции вообще после этого? Это повлияло на твои взгляды?

— На взгляды не повлияло, потому что я всегда был оппозиционного толка. Я был тогда не особо зрелого возраста, хотя я себя и сейчас зрелым не считаю, ну иду я по улице, стоят девочки на кубах, рядом, естественно, отряды оперативников дежурят. Мне дают листовочку, в которой написано, что средний уровень коррупции в Костроме составляет столько-то процентов, что «Единая Россия» — партия жуликов и воров. Прохожу я дальше, беру листовку ЛДПР, где говорится, что Россия — сильнейшая страна, нас ждет великое будущее. Я просто это сравниваю и понимаю, что вот эти ребята, которые из ПАРНАСа, нормальные, потому что у них, по сути, написано куда больше правды в агитационных материалах. А смотрю на листовку ЛДПР или «Единой России» и думаю: господи ты боже мой, вот против кого действительно необходимо выступать. А после того как голосование случилось и ПАРНАС набрал 2%, у меня перехватило дыхание. Потому что это действительно невыносимо. Люди постоянно жалуются на плохие дороги, больницы и при этом умудряются голосовать за ЛДПР, КПРФ, за «Единую Россию», не дай бог.

— Говоришь, в листовках ПАРНАСа было больше правды написано. Ты сам часто сталкиваешься с проявлениями коррупции или другими проблемами государственного управления? Или ты судишь по новостям и историям знакомых?

— Чтобы столкнуться с реалиями нашей российской действительности в самых плохих ее проявлениях, в Костроме надо просто выйти на улицу. Ты выходишь, наступаешь в лужу, тонешь. Делаешь пару шагов — и видишь пьяных наркоманов, шприцы. У нас действительно дело обстоит весьма себе плачевно. Хуже, чем показывают по телевизору. Новости я в принципе не смотрел и не смотрю никогда, потому что телевизор — это не мое.

— Интернет — это твое?

— В интернете гораздо более широкий спектр всех новостей, более широкий диапазон. Поэтому там натыкаешься гораздо чаще на что-то плохое из современной действительности российской, нежели на что-то хорошее.

— В чем тогда разница между, как выяснилось, провальной кампанией ПАРНАСа в 2015 году и нынешней кампанией Навального? Ведь это почти то же самое: похожие агитки, акцент на коррупции, плохих дорогах — только под новым брендом.

— Разница в том, что теперь у нас гораздо меньше ресурсов. Ну, и у людей, по крайней мере в Костроме, наступило некое отрезвление. Если припомнить 2015 год, весь этот бум на Крыме, все эти разговоры псевдопатриотические и то воодушевление, с которым люди вступали во всю эту вакханалию, оно прошло постепенно. Люди начали просыпаться, отрезвляться, и теперь они видят, что все не так гладко, как нам рассказывали, и ничего хорошего не происходит.

— То есть на этот раз, ты думаешь, поддержка будет чуть больше чем 2% по Костроме?

— Да, я надеюсь на это. Ну и многое будет зависеть от того, как мы будем работать, как другие штабы будут работать, и от того, как им будут давать работать.

 

 

— Может, если будут чаще мешать работать, будет больше поводов для негативных публикаций о действиях, например, правоохранителей, и это вызовет больше симпатий к Навальному? Иными словами, чем больше «прессуют», тем выше популярность.

— Если судить по ситуации, которая сложилась в Костроме, здесь многие люди просто даже не знают, кто такой Алексей Навальный. Так что в некоторых глубинах региона, провинциях, действительно необходимо объяснять, кто это такой и что у нас люди могут баллотироваться в президенты и при этом не быть в Госдуме и не быть членом «ЕдРа».

 

Административное давление и как себя обезопасить

— Многие утверждают, даже в среде так называемой несистемной оппозиции, что Навальный использует своих сторонников как «пушечное мясо», и чем больше провокаций и нападений, тем это лучше играет на его имидж.

— Во-первых, я не считаю, что это лучше играет на имидж, потому что, например, некоторые волонтеры из нашего костромского штаба встревожились после того, как мне разбили бровь. Тем более, у нас в Костроме творится полнейший треш, на постоянной основе: административное давление, задержания, цэпэшники, и провокаторы на мероприятиях. Нам до сих пор не дали провести, по сути, ни одного куба. Это все раздражает волонтеров, но как отталкивает, так и притягивает

— И в какой категории больше волонтеров?

— Тех, кто пугается, гораздо меньше. Но у некоторых действительно работа, и их можно понять. Они боятся не столько получить в бровь от какого-нибудь мента, сколько заиметь долгосрочные проблемы с работой, учебой — это гораздо страшнее и серьезнее. Ну а по поводу того, что Навальный использует всех как «пушечное мясо» — это несерьезный вопрос, как мне кажется, потому что тут никогда не предугадаешь, что пойдет нормально, а что — плохо.

— Тем не менее такое мнение широко распространено.

— Конечно, эти разговоры начались после того, как он [Алексей Навальный] в Москве вывел всех на центральную площадь, и начались задержания. Однако мне кажется, давления будет еще больше, и оно будет нарастать, чем ближе выборы: административное, физическое и любое иное. Я считаю, необходимо готовиться к этому.

— А волонтеры могут как-то себя обезопасить? Или они оказываются абсолютно беззащитными?

— Если ты выходишь на какую-либо акцию — это, безусловно, всегда риск. Но обезопасить себя от какого-то агрессивного майора, у которого явно не все в порядке с головой, никогда нельзя. К сожалению, таких людей в рядах сотрудников правоохранительных органов очень много. Однако обезопасить себя от административного давления, если ты учащийся какого-то колледжа, университета, или от давления на работе, безусловно, можно. Необходимо просто грамотно работать с правозащитными организациями. Тут надо понимать, что если случается что-то неожиданно резкое, взрывное, то на данный момент в России обезопасить себя от этого никоим образом нельзя. А если хочешь избавить себя от долгосрочных проблем, то тут можно подстраховываться. Федеральный штаб в том числе оказывает поддержку таким волонтерам.

— Насколько мне известно, у тебя сейчас возникли проблемы с армией. Ты связываешь это со своей активистской деятельностью? В открытых источниках об этом очень мало информации.

— Мы пока это не сильно афишируем, потому что ситуация здесь не особенно ясная. Я учусь в Костромском машиностроительном техникуме, на втором курсе. После 26 марта на меня были неоднократные наезды со стороны педагогов и директора: меня вызывали на неформальные беседы, разговаривали о моей политической деятельности, говорили, что не надо так делать. И вот буквально перед экзаменами, перед 10 июня, меня известили о том, что начался процесс отчисления, якобы за академическую неуспеваемость. Насколько действительно правомерно меня отчислять уже после того, как я сдал экзамены, — это уже вопрос к юристам, с которым мы будем разбираться в дальнейшем. По факту, меня начали отчислять перед тем, как начался призыв.

— У тебя действительно есть какие-то проблемы с учебой?

— Скажем прямо, я не самый прилежный ученик, однако никаких явных оснований для моего отчисления у техникума не имеется.

— Пока дело с мертвой точки не сдвинулось?

— Пока что я пытаюсь дело миром уладить. Я приходил в техникум и спрашивал в каком статусе я нахожусь, студент или нет. Спрашиваю на каких основаниях меня пытаются отчислить.

 

Интерес к «движухе», и уже потом — к политике

— Другие ребята, которые приходят в штаб, тоже благодаря медиа узнают о Навальном? Почему молодежь так начала интересоваться политикой?

— Мне кажется, молодежь по большей части не интересуется политикой, она интересуется движухой. Мы выходим на кубы, молодежь смотрит и постфактум уже приходит к нам, и тогда уже начинает интересоваться политикой, в том числе деятельностью Навального. А вот категория людей постарше — есть такая тенденция — приходят и говорят: «Мы увидели расследование про Димона у Навального и решили прийти к вам в штаб». А вот от людей в возрасте от 16 до 21 года я гораздо реже это слышу, что они узнали о Навальном из-за его расследования.

— Были ли такие, кто, как это сейчас модно, пришел к вам в штаб и стал обвинять вас в нацпредательстве, называть «пятой колонной» и агентами Госдепа? Есть ли такая молодежь, которая уже находится под идеологическим давлением?

— С учетом того, какая обработка идет в учебных заведениях, а вся молодежь учится, естественно, она всегда находится под пропагандистским давлением. Но именно таких, кто всерьез бы поверил, что Навальный — агент Кремля или Госдепа, таких очень мало. Я всего одного-двоих припомню.

 

 

— То есть они видят на кубе фамилию Навального и думают: «Интересно, что это за чувак? Зайду-ка я в штаб узнаю»?

— Да, они видят движуху и начинают интересоваться. Некоторым, конечно, в итоге все это не нравится, и они сразу отсеиваются, но большая часть остается. Интерес реально проявляется у молодежи после того, как они приходят к нам в штаб. Так что штабы — это очень хорошее предприятие Навального.

— А у вас в штабе много людей примерно твоего возраста?

— Много, как и во всех остальных штабах. Но при этом много и тех, кому за 40 лет. Например, у нас есть одна 78-летняя бабушка, которая к нам часто приходит, пьет чай и рассказывает, как оно было при Советском Союзе и с каким давлением она сталкивалась тогда. И мы такие сидим и про себя думаем: «Господи, как хорошо, что мы при нынешнем российском режиме живем». Потому что тогда все было гораздо жестче. То, с чем мы сейчас сталкиваемся, это просто конфетки. Просто тут стоит разделять людей, кто нам на постоянной основе помогает и у кого много свободного времени, и тех, у кого времени гораздо меньше — это как раз люди от 26, 30, 40 лет. Они, естественно, ходят гораздо реже, но стараются по мере возможностей также оказывать поддержку. А с ребятами из штаба не так давно мы ездили на выборы в Шарью наблюдателями, совместно с «Голосом», и многие из них решили на постоянной основе помогать голосу в наблюдении на выборах.

— Ты тоже ездил? Это был первый такой опыт?

— Да.

— И как оно?

— Очень...туго. Трудно было усидеть на одном месте. И хорошо, что эти выборы были в Шарье, потому что те люди, которые сидят там в комиссии, не особо разбирались в мелких правилах, благодаря чему нам удалось ознакомиться с самыми частыми нарушениями на выборах. Я передвигался по разным избирательным участкам, что позволяло мне не заскучать. Честно говоря, без необходимости я наблюдателем на выборы больше не пойду. Хотя всем остальным, безусловно, я буду советовать идти наблюдать, потому что это важное и полезное дело.

— Были нарушения в Шарье?

— Кстати, были. Но примитивного толка: заполнение большой, итоговой формы преждевременное. Начали вписывать, сколько всего было утраченных бюллетеней до того, как подсчитали вообще все бюллетени.

— То есть каких-то крупных инцидентов, о которых мы обычно слышим в СМИ, в Шарье не было?

— Я думаю, это просто выборы не того формата, не тот масштаб, чтобы рисковать и идти на вбросы или «карусели». Там такого не было, были просто мелкие нарушения процессуального характера.

 

Не левый и не правый, а «нормальный»

— Что ты думаешь об Алексее Навальном? Ты его лично видел?

— В 2015 году и на открытии штаба. В первый раз мы перекинулись парой слов, а в 2017-м я пожал ему руку, но мы не поговорили, потому что он быстро уехал.

— И как бы ты охарактеризовал его как личность?

— Очень харизматичный. Харизмат, но при этом какой-то задолбленный, что ли, немного поломленный, уставший, но злой от этого, что просто ужас.

— Тебе не кажется, что очень часто харизматы оказываются популистами?

— Стандартный вопрос. Да, харизматы во многом оказываются популистами. Но когда речь заходит о таких больших ставках, как президентство, то популизм рано или поздно рассеивается. И этот самый популизм, который многие видят у Навального, рано или поздно — скорее даже рано, в скором времени — либо рассеется, либо мы увидим, что за его популизмом стоит реальное дело.

— И как ты относишься к его политическим взглядам? Ты их полностью поддерживаешь?

— Он свои политические взгляды никогда не характеризует как левые или правые. Я считаю, это верно, потому что в России сейчас время такое, что нам не нужна ни левая, ни правая — нам нужна нормальная политика.

— Все же он очевидно правого толка политик.

— Да, но все же здесь больше подходит слово «нормальный». Политические взгляды Навального — это нормализация процессов в России. И я его в этом полностью поддерживаю. И поддерживаю, что он не характеризует себя как левого или правого, — это полезно с практической точки зрения, потому что таким образом ты получаешь поддержку ото всех.

 

 

— Кстати, а как твои друзья и родственники относятся к твоей политической активности? Находишь ли ты понимание или осуждение?

— Я нахожу и то и другое. Мама меня поддерживает, хотя, безусловно, в глубине души она очень сильно переживает, с учетом того, что мне кровь подливают под дверь, как это было 26 марта, что меня задерживают иногда, что приезжают постоянно какие-то люди и пытаются брать объяснительные с моих родственников по факту чего угодно. С учетом всех звонков, всех приглашений в УВД и ФСБ, которые мне поступают. Естественно, она переживает. А остальные родственники — зависит от того, насколько они просвещены, скажем так, в реалиях политической жизни в России. Есть у меня довольно умная тетя, и она поддерживает всецело.

— То есть ты ни с кем из родственников или друзей из-за политики не ругался?

— Нет. Наоборот, один мой знакомый после событий 26 марта стал заглядывать к нам в штаб регулярно. Да и друзья заходят, кто из чистого интереса, кто-то потом уже на постоянной основе, просто потому, что понимают, что дело полезное и существует реальный шанс изменить что-то.

— У тебя больше очарования или разочарования в современной политике, в активистской деятельности?

— Я физически устал, но морально воодушевлен. И у меня очень много злости.