Правозащитник Леонид Агафонов рассказал «7x7» о своем новом проекте «Женщина. Тюрьма. Общество», в котором он с командой единомышленников пытается помочь женщинам-заключенным российских колоний.
О проекте
Я занимаюсь правами женщин довольно давно. Я долго состоял в Общественной наблюдательной комиссии (ОНК), сейчас занимаюсь подготовкой новых членов ОНК. В прошлом году у нас появилась идея создать проект, который просто будет помогать женщинам. Есть несколько категорий женщин, которые особенно нуждаются в помощи. Это женщины, которые сидят, женщины-заключенные с детьми, женщины, которые освобождаются, и те женщины, у которых сидят мужья. Всем им требуется психологическая, юридическая и медицинская помощь. И еще мы запустили проект с расследованиями. У нас на ближайшие два года запланировано провести четыре общественных расследования. Первое расследование, которое мы сделали, — «Где моя мама?». Мы поднимали тему того, как отнимают детей у иностранных граждан. Получилось достаточно удачно. Мы делали запросы и в Совет Федерации, и в Совет по правам человека при президенте, и омбудсмену. И вот недавно, в марте, вышел о закон, теперь женщинам с детьми в центрах иностранных граждан сняли ограничения на прогулки. К нам обращаются женщины, их родственники. Мы отвечаем на их вопросы, рассказываем, какие у них есть права. Иногда приходится собирать кому-то вещи, игрушки, чтобы матери с детьми не чувствовали себя ненужными, когда выходили на свободу.
Еще мы собираем истории женщин о том, как они попали в тюрьму. Мы сейчас готовим мультимедийный проект, который покажет, что женщина в тюрьме все равно остается женщиной. Недавно у нас была поездка в Карелию, и там мы опросили женщину-депутата, которая отсидела в СИЗО, а сейчас она депутат карельского парламента [Ольга Залецкая, партия «Яблоко»]. У нее еще идет суд, и она с нами поделилась впечатлениями. Это все в рамках проекта «Женщина. Тюрьма. Общество».
О беременных в тюрьмах
Женщины, попадающие в тюрьмы, там и рожают, и сразу же после родов их увозят обратно в следственный изолятор, а детей оставляют в роддоме. Их возвращают матери только через одну или две недели. Самые большие нарушения прав женщин — это все, что связано с беременностью. Необоснованно отрывают их от детей. Зачастую трехлетнего ребенка отнимают и отправляют в детский дом, не дают матери отбывать наказание вместе с ним. Необоснованная жестокость. Ведь можно же заменить наказание условным или подпиской о невыезде. Порядка 500 детей в год у нас по стране рождается в тюрьмах.
О больных раком заключенных
Еще недавно у нас открылось новое направление, посвященное женщинам, которые умирают в тюрьмах от онкологии. Это огромная проблема. Мы хотим об этом рассказывать, потому что в тюрьме человек не может просто ко врачу сходить. Мы можем им помочь, только рассказав об их проблеме.
Лечение, которое предоставляется в тюрьмах больным раком, не эффективно. Для начала там нет онколога. Чтобы проводить лучевую или химиотерапию, нужно вывозить заключенных, а значит, нужен этап, а значит, нужен конвой. В этом случае они говорят, что у них недостаток сотрудников, хотя официально заявляют, что все обеспечено. И когда нужно освобождать умирающую женщину, суды говорят, что она «не встала на путь исправления». А какой путь исправления может быть, если осталось жить несколько месяцев? Из тех случаев, когда мы помогали больным раком сидельцам, большинство умерло в заключении, но были и те, кто успел освободиться, они прожили на свободе от двух до шести месяцев.
В новом направлении мы представим общественное расследование. У меня есть разрешения пяти женщин, которые умерли в тюрьме, на право публиковать их данные. У меня на руках решения судов, которые им отказывали в освобождении, а одна из женщин и вовсе не дожила до суда. На примере этих женщин-заключенных мы хотим показать весь механизм, как это работает. Их проблема была в том, что они поступили в клиники уже в терминальной стадии, без диагностики, а мест в петербургской больнице имени Ф. П. Гааза недостаточно, туда везут больных со всей страны, на диагностику не хватает ресурсов. Так запустилась цепочка смертей — одних суд не освобождает, пока они не умрут, а другие не могут пройти диагностику, потому что нет места.
Об экспертах
Мы запустили наш проект накануне Нового года и уже смогли помочь нескольким десяткам женщин. И, что важно, мы поддерживаем с ними отношения. Наши эксперты — это не только юристы, психологи и правозащитники, но и женщины, которые уже отсидели. Они как эксперты тоже дают советы и пояснения. Например, Марина Клещева, режиссер Театр.doc, отсидела около 12 лет. И вот она в качестве эксперта рассказывает родственникам осужденных о том, что творится там внутри. Она рассказывает, как сидела в штрафном изоляторе, в карцере, какой там быт. Еще у нас есть девушка-эксперт, которая родила в тюрьме. Я их называю «бывалые», эти эксперты сами прошли «тюремную школу».
Об отличиях женских и мужских колоний
У женщин в тюрьмах, в отличие от мужчин, нет деления заключенных на «касты». Но при этом у них отношения более жесткие — они эмоционально тяжелее переносят заключение, и для них тоже характерны вспышки насилия между собой. Примерно четверть женщин-заключенных сидят за убийство.
О задержаниях ЛГБТ-активистов
Мы освещаем все, что связано с местами предварительного содержания, и поэтому занялись историей задержаний ЛГБТ-активистов 1 мая. Это были необоснованные задержания, девушек оставляли там на ночь [в том числе активистку с аутизмом]. Мы сделали отдельный проект, чтобы показать, куда можно попасть за отстаивание своей гражданской позиции. Там многие ребята получили травмы.
О «статусных» заключенных
Даже после рассказа Надежды Толоконниковой [участницы панк-группы Pussy Riot] о своем пребывании в мордовской колонии там по большому счету мало что изменилось. В чем проблема «статусных», известных заключенных? Когда человек «с именем» находится в колонии, он может привлечь внимание к какой-то проблеме. Когда опубликовали рассказ Толоконниковой, она привлекла внимание к труду в колониях, что они действительно работают по 12 часов. Но Мордовия — это вообще особый регион, там около 20 колоний. В Питере у нас еще довольно приемлемые условия для колоний, тут мы могли достучаться до кого-то.
Система исполнения наказаний очень медленно поддается. Мы не пытаемся стену головой пробить, а по кирпичику выколоть, чтобы хоть какой-то лучик света там был. Потихонечку можно что-то менять. Раньше, когда мы начинали, в женских колониях детских кроваток не хватало, беременные на восьмом месяце спали на втором ярусе нар. Сейчас этого нет, и они понимают, что мы не отстанем. Даже если кого-то в системе ФСИН поймаешь, то они никогда не признают свои ошибки и скрывают до последнего. Если бы по Дадину, например, не было бы максимальной огласки, то ничего бы не изменилось. А все дела по седьмой колонии «дадинской» идут отказные. Насчет иска Ильдара Дадина к РЕН-ТВ [телеканал опубликовал видео его драки с сокамерником] я тоже не оптимист. На моей памяти случай, когда на телевидение слили видео встречи члена ОНК с заключенным, за которого она хотела выйти замуж, в комнате для свиданий. Тогда телевидение ответило в суде, что взяли видео с YouTube, а ФСИН, они сказали: «Мы ничего не знаем, это не наша съемка». А так, это вторжение в личную жизнь.
О статистике женских тюрем
Еще у нас, по сравнению с развитыми странами, почти в два раза больше процент женщин-заключенных. Если в Европе среди заключенных около 4% женщин, то у нас 7,5%. У нас необоснованно много женщин сидит за наркотики, это по большому счету «политическая статья» — то есть употребляющие наркотики получают по восемь, по десять лет, именно потому, что у государства такая политика. Если, допустим, девушка купила наркотики для себя и для подруги, то она уже идет по уголовному делу как сбытчик. Из-за этого и происходит «перенаселение» тюрем. У нас до 40% женщин-заключенных сидят по наркотическим статьям.
