Радиация в норме

Более полувека ученые-генетики из Сыктывкара изучают влияние радиации на различные живые организмы. Небольшая лаборатория радиобиологии, созданная в Коми филиале академии наук РСФСР, выросла в научный комплекс, работающий в нескольких направлениях. Сейчас он располагается за пределами города, в паре километров от железнодорожного вокзала. Туда направились корреспонденты «7х7», чтобы познакомиться с результатами исследования ученых-радиобиологов.

Фото Антона Пархачева

Необычное место за железнодорожным вокзалом всегда вызывало у меня и моих друзей интерес и небольшую настороженность. В паре километров от города находятся несколько зданий, огороженных забором. На воротах висит знак радиоактивности, который многим казался пугающим. А еще — «кирпич» и предупреждение, что въезд возможен только по пропускам. Целая вереница запретительных символов. Все это давало благодатную почву для различных теорий о том, кто там работает и чем занимается.

Обычный будний день. Наша машина подъезжает к забору радиобиологического комплекса, где нас уже ждет мужчина. Мы выходим, фотографируем табличку.

— Компромат снимаете? — полушутя спрашивает он и этим только подливает масла в огонь.

Закончив с фото, мы проходим в главный корпус радиобиологического комплекса, где нас встречает заведующий отделом радиоэкологии Владимир Зайнуллин.

— А почему тот мужчина спросил нас о том, не компромат ли мы снимаем? — интересуюсь у «главного по радиации».

— Это либо шутка, либо… У нас иногда возникают проблемы с журналистами. Бывает, такое нарисуют, напишут, что диву даешься.

* * *

Изучать влияние радиации на живые организмы в Коми стали в середине прошлого века. В Сыктывкар были сосланы известные ученые биологи Александр Баев и Петр Рокицкий, которые трудились в Коми филиале академии наук РСФСР.

В сентябре 1959 года в столице республики открылась лаборатория радиобиологии, в которой работали 12 человек. Это был небольшой кабинет в здании, где сейчас находится президиум Коми научного центра Уральского отделения Российской академии наук. Позже лаборатория выросла до отдела, который в 1978 году был переименован в отдел радиоэкологии. Когда потребовалось расширение площадей, коллектив переехал в комплекс за железнодорожным вокзалом. Сейчас тут работает 36 человек. На территории есть виварий и четыре лаборатории: радиационной генетики, молекулярной радиобиологии и геронтологии, радиохимии, радиоэкологии животных.

— Человеку, который ничего не знает про ваши исследования, может показаться, что здесь проходят опасные опыты, — делюсь впечатлениями с Владимиром Зайнуллиным.

— Это в большей степени антураж. Здесь атомных реакторов нет. Мы не работаем с теми мощностями и активностями, которые могли бы хоть как-то повредить. Мы работаем с фоновыми величинами, — объясняет ученый.

По его словам, там, где есть залежи некоторых полезных ископаемых, в том числе нефти, угля, гранита, руды, зачастую естественный радиационный фон выше. Потому что эти вещества могут соседствовать с радиоактивными элементами.

— Многие полезные ископаемые соседствуют с таким радиоактивными элементами, как уран, торий. Никуда от них не денешься. Надо это исследовать. Мы изучаем последствия естественного повышенного фона на биоту. По сути, когда вы гуляете по Москве или Питеру — не буду говорить, где — вы получаете в несколько раз большую дозу, чем те, с которыми мы работаем. Когда вы летите на самолете, то вы тоже можете получить дозу, соответствующую тем, с которыми мы работаем.

— Потому что мы ближе к солнцу?

— Ближе к… богу. К тому, кто излучает, — Владимир Зайнуллин улыбается и продолжает. — Для Коми характерны металлорудные провинции, где содержание естественных радионуклидов несколько выше, чем обычно. Естественные радионуклиды — это уран, торий, радий, радон.

* * *

Из кабинета Владимира Зайнуллина мы отправляемся на своеобразную экскурсию по корпусу и практически сразу заглядываем в лабораторию радиационной генетики. В небольшом кабинете — две женщины, Татьяна и Елена. Вокруг много растений и цветов.

— Мы исследуем, как растения реагируют на повышенный радиационный фон. Для этого мы собираем семена растений в природных популяциях, привозим их сюда и здесь проращиваем в лабораторных условиях. Мы смотрим, снижается ли у них всхожесть, выживаемость или нет. Мы пытаемся определить, насколько нормы радиационной безопасности, которые сейчас используются, применимы к природным условиям, — рассказывает Елена Белых.

На стеллаже у стены стоят пробирки с водой и зернами.

— Там обычные бобы и фасоль, — рассказывает Елена. — Они в пробирках, потому что я их домой несу. Мне надо посмотреть на их всхожесть на третий день. А третий день — это суббота, выходной. Поэтому я и беру их домой, чтобы там зафиксировать результат. У облученной популяции может быть замедленная всхожесть.

Внизу на стеллаже много традесканции — (небольшие растения с синими цветами). Их тоже облучают небольшими дозами, незначительно превышающими естественный фон, и смотрят на реакцию клеток. Владимир Зайнуллин рассказывает про исследование, которое показало, что даже немного повышенный радиационный фон не так страшен, как грязь и выхлопы автотранспорта в черте города.

В свое время сотрудники лаборатории брали цветы к себе домой, где выставляли их на балкон. Спустя несколько дней, когда на растениях оседали частицы пыли, грязи, их несли обратно в лабораторию и рассматривали под микроскопом.

— Таким образом мы тестировали разные участки Сыктывкара. И оказалось, что на перекрестке улиц Коммунистическая и Первомайская, судя по тесту, лучше вообще не жить, — отмечает ученый, указывая на тот факт, что интенсивное движение транспорта на этом перекрестке приводит к загрязнению воздуха большим количеством мутагенных (приводящих к мутациям) и канцерогенных (приводящим к раку) веществ.

Результатом этой работы явилась статья, опубликованная в журнале «Экология», который читают и за рубежом.

* * *

В другом кабинете, относящемся к центру коллективного пользования, мы встречаем Дмитрия Шадрина, ему с виду лет 25.

— Вы совсем молодой. До вас мы видели здесь солидных мужей, взрослых ученых, — обращаюсь я к нему.

— Лысеющих ученых, — добавляет Владимир Зайнуллин.

— У меня уже тоже начинается, — Дмитрий в шутку наклоняет свою голову и показывает макушку.

Парень в белом халате рассказывает, что он закончил химико-биологический факультет СыктГУ по специальности физиология человека и животных. И когда появилась возможность работать в радиобиологическом комплексе, то он использовал этот шанс. Тем более, тут есть современное оборудование, которое используется во многих лабораториях мира.

— Мы занимаемся различными методами молекулярно-генетического анализа — определение последовательности ДНК, методом полимеразной цепной реакции, на которой держится генная инженерия и молекулярная биология. Мы выделяем ДНК из различных образцов — лягушки, грызуны, растения, — говорит Дмитрий.

Здесь можно определить реакцию отдельных генов на естественное облучение. В пример Дмитрий приводит червей из поселка Водный под Ухтой, которые подверглись облучению из-за того, что в первой половине XX века там работал радиевый завод. Он давно уже был закрыт, однако на его территории остался радиоактивный шлам. В лаборатории можно установить, какова разница в реакции генов червей из Водного и условных «здоровых» червей.

* * *

В следующем кабинете работают аспиранты и магистранты. Их работу курирует научный сотрудник Екатерина Плюснина.

Когда мы зашли внутрь, двое девушек и парень… перебирали и раскладывали по пробиркам спящих мух дрозофил.

Ребята поясняют, что сходство молекулярно-клеточных механизмов человека и дрозофил очень большое. Более 80% генов дрозофил и человека гомологичны, то есть сопоставимы. Поэтому по результатам исследования в какой-то мере можно заниматься аппроксимацией данных, полученных на дрозофиле, на человека.

Для эксперимента необходимо разделить самок и самцов.

— Мы смотрим, каким образом различные дозы и режимы ионизирующего излучения влияют на продолжительность жизни дрозофил. Какие гены участвуют в формировании той или иной реакции. И как они участвуют в регуляции продолжительности жизни. Мы берем мух с известным заранее генотипом либо с нарушением функции каких-либо генов. Сравниваем продолжительность жизни, — рассказывает Екатерина Плюснина.

— Это ведь не самая интересная работа — мух перебирать? — спрашиваю у магистранта Антона Данилова.

— Есть поинтереснее, — коротко отвечает он.

— Случайные люди отсюда быстро убегают. Остаются самые выносливые, — шутит Владимир Зайнуллин.

Антон работает с веществами, которые потенциально могут увеличивать продолжительность жизни. Его тема называется «Изучение геропротекторных свойств веществ».

— Обычно изучаются вещества, которые блокируют белки. А мы предполагаем, что эти белки способны повлиять на старение. Мы проверяем не то, как вещества блокируют белки, а влияют ли белки на весь процесс, — рассказывает Антон.

Напоследок Екатерина Плюснина показывает климатические камеры, где содержатся дрозофилы. Все они заполнены пробирками, расставленными на разных полках. Владимир Зайнуллин говорит, что раньше в этом блоке было два туалета, но эту территорию удалось «отвоевать» для установок. И возможность проводить эксперименты возросла.  

В конце экскурсии мы заглядываем в радиометрическую лабораторию. Здесь можно определить наличие радионуклидов в пищевых продуктах, почве, воде, строительных и других материалах. Ведущий инженер-электроник Валерий Камбалов поясняет, что оборудование лаборатории позволяет контролировать содержание радиоактивных веществ в разных материалах, и нередко к ним обращаются газовики, нефтяники, угольщики, строительные компании. Однако в большей мере лаборатория работает вместе с биологами, которым необходимо знать содержание радиоактивных веществ для того, чтобы оценить их действие на организмы.

* * *

— Фундаментальная наука потихоньку заканчивается, — мы вернулись в кабинет Владимира Зайнуллина и говорим о состоянии науки в России. — У нас идет калька американской науки на нашу действительность. Некоторые министры решили, что так лучше, потому что расходов меньше. Сейчас у нас образован Российский научный фонд, и через эту организацию будет финансироваться вся фундаментальная наука. В этом году объявлен конкурс на гранты — их стоимость и количество определено. Можно легко понять, сколько же будет уделено фундаментальной науке — около 300 млн долларов в этом году при курсе 1 доллар — 30 рублей. Бюджет Министерства обороны на 2014 год, если верить СМИ, — 97 млрд долларов. Что же мы хотим получить от науки?

Пять-шесть лет назад рядовые сотрудники радиобиологического центра получали «копейки». Сейчас зарплата поднялась до 20-30 тыс. рублей. Однако иногда приходится покупать реактивы для опытов за счет средств фонда оплаты труда. По словам Владимира Зайнуллина, сейчас ученые ходят по замкнутому кругу: без реактивов нельзя провести опыт, без успешных исследований тебе не дадут грант, без гранта ты не сможешь платить зарплату, из которой снова надо закупать реактивы, потому что денег на них выделяется мало.

Глядя в сторону президента России, портрет которого висит в кабинете, Владимир Зайнуллин говорит о том, что радиационная отрасль в России сильно политизирована, и в качестве примера приводит ситуацию со строительством пункта захоронения радиоактивных отходов (ПЗРО) под Ухтой. По мнению ученого, ПЗРО строить надо, потому что локальное загрязнение все равно необходимо убрать.

— Это нужно взять и куда-то переложить. Поэтому ропот местных жителей мне с одной стороны непонятен. Но с другой стороны — очень понятен. Это недоверие правительству. Больше ничего. Логики там нет никакой. Есть много вопросов, на которые должна ответить власть. Она должна честно сказать жителям поселков, что предполагается завоз того-то, но в ответ на это мы гарантируем вам то-то и то-то. Но самое интересное в том, ведь по закону ПЗРО нельзя строить там, где есть полезные ископаемые. А там ведь нефть добывают. По закону — одно, а у нас же…. Поэтому недоверие к власти большое.

— А как этот момент будет обойден?

— Я не знаю.

Еще один политизированный вопрос — частичная вырубка так называемого ботанического сада КГПИ.

— Как влияет вырубка значительной части деревьев в центре города на экологическую обстановку? — интересуюсь у ученого.

— Сильно. Очень сильно. Всем же понятно, что лес — это легкие города. А мы их вырубаем, вырубаем и вырубаем. А ведь деревья — это не только дизайн, оформление, это и фильтрация, очистка воздуха, подавление шума. А у нас такое чувство, что у нас этим вопросом мало кто интересуется.

— Но если у вас есть доказательства того, что вырубка, например, ботанического сада КГПИ принесет много вреда экологии города, почему вы не вынесли эти данные в публичное поле?

— Наука давно показала себя в области гражданского строительства. Уже давно просчитано, где, как и сколько надо высаживать деревья, каким должно быть расстояние деревьев от края дороги. Эти нормы нужно просто соблюдать. Если бы наша власть соблюдала их, то мы бы никогда не построили магазин «Аврора». Мы бы никогда не построили автостоянки во дворах, мы не рубили бы бездумно деревья в городе и не изучали потом последствия состояния окружающей среды на здоровье. Нам не надо доказывать. Практически все отражено в СНИПах (строительные нормы и правила) и СанПинах (санитарных правилах). Все это происходит из-за того, что главное для некоторых — это получить деньги, желательно сегодня и побольше. Поэтому все строят и строят, неужели нельзя забыть о центре города, а если нельзя — то давайте говорить о малоэтажном строительстве, и чтобы в этих коттеджах были садики,  а не ремонтные мастерские — у нас же в центре старые ржавые трубы, закопанные в прошлом веке — ну не смогут они снабжать в полной мере водой очередной «спальный район» или «мегарынок», — говорит Владимир Зайнуллин.  

* * *

Наша беседа завершилась тогда, когда у некоторых сотрудников закончился рабочий день. Они, не торопясь, стали выходить из здания и разъезжаться по домам. Охранник буднично прощается с нами и провожает взглядом.

После экскурсии и беседы с Владимиром Зайнуллиным ловлю себя на мысли, что настороженность, связанная с этим местом, пропала, а вот интерес к нему вырос.