Юлия Посевкина: «Никто не возьмет на себя ответственность за центр «Синяя птица», кроме меня»

Центр помощи детям с особенностями развития «Синяя птица» вновь находится в подвешенном состоянии. Около года назад, когда из-за финансовых трудностей возникла угроза его закрытия, организации решил помочь спонсор, который ежемесячно выделял более 30 тысяч рублей. В ближайший месяц центр получит последнюю сумму от мецената и вновь будет искать благотворителей. Если этого не произойдет, то цены на занятия с детьми-инвалидами придется увеличить более чем в два раза. Об этом «7x7» рассказала инициатор создания центра, руководитель Коми общественной организации «Особое детство» Юлия Посевкина. Кроме того, в интервью порталу общественница поведала, почему некоторые чиновники ощущают безнаказанность, зачем выносить некоторые проблемы на федеральный уровень, и почему она до сих пор находится в «стоп-листе» республиканских проправительственных СМИ.

Фото Максима Полякова

— Около года назад ваш центр переехал в новое помещение в Сыктывкарском кооперативном техникуме, вы смогли найти спонсорскую поддержку, которая покрывает часть затрат. В каком положении центр находится сейчас?

— Занятия у нас проходят ежедневно, кроме воскресенья, работают два специалиста: квалифицированный коррекционный психолог и педагог — это я, у меня педагогическое образование, я стала работать с середины этого года. В основном у нас индивидуальные занятия, с одним ребенком занимается один специалист. Есть и групповые занятия, хотя группой это сложно назвать — там от двух до пяти человек находятся. Договоренность со спонсором, который нам помогает, была на год. Сейчас он обещал подумать, сможет ли он финансировать нас дальше. Но, не дожидаясь его ответа, мы стали искать возможности продолжения работы: для этого нам необходимо около 40 тысяч ежемесячно.

— Получается, что сейчас спонсорская поддержка позволяет держать стоимость занятий на низком уровне?

— Да. Занятия стоят от 150 до 250 рублей в час. И все деньги, которые мы получаем от родителей, идут на зарплату специалистам. Остальные расходы — бухгалтерские услуги, аренда помещения, налоги и прочие — только за счет спонсора. Поэтому, если у нас не будет поддержки, мы вынуждены будем более чем в два раза поднять цены.

— Что говорят родители? Они потянут платить в два раза больше?

— Мы им не предлагали, потому что знаем, что часть родителей не сможет себе этого позволить. У нас есть одна девочка, которой нужно много занятий. При цене в 170 рублей в час, ее родители платят больше пяти тысяч рублей в месяц. 10 тысяч рублей — уже весомая сумма.

— А сами родители помогают искать спонсорские средства? 

— Мы стали говорить родителям о том, чтобы они смогли поспрашивать у друзей, может быть, кто-то сможет взять на себя часть спонсорской суммы. И двое родителей серьезно взялись за дело. Особенно одна мама, которая уже много людей обошла и обзвонила. Объясняет она это тем, что наш центр дал ее ребенку столько, сколько никто никогда не давал. Благодаря нашей работе ее сыну удалось оформить инвалидность, в скором времени с целиком заполненной индивидуальной программой реабилитации (это большая редкость, когда туда пишут все, что говорит родитель), пойдет в специализированный детский сад. Кроме того, он уже год занимается в нашем центре бесплатно: попал под наш проект, когда мы поощряли бесплатными реабилитационными курсами родителей, которые смогли защитить права своих детей.

— А что с общественной организацией «Особое детство», руководителем которой ты являешься?

— Я сама работаю в центре «Синяя птица» педагогом на полторы ставки. Поэтому на защиту прав детей времени практически нет. Сейчас в «Особом детстве» мы работаем реактивно: когда случается ситуация, когда нарушаются права ребенка, и к нам обращаются, я не отказываю в помощи. Но сама не инициирую действия, так как на это нет времени. За последнее время нам удалось предотвратить нарушение прав четырех детей на получение образования. В школе №40 для детей с умственной отсталостью есть класс, который был создан по нашей инициативе для детей с глубокой степенью умственной отсталости. В этом году класс решили расформировать. Детей отправили на психолого-медико-педагогическую комиссию (ПМПК), и четырем из них эта комиссия дала заключение, что они необучаемые. То есть, закрыла доступ в школу. Директор школы сказала, что по результатам ПМПК их исключат. С помощью прокуратуры, а также после обращения к сенатору Евгению Самойлову и Владимиру Путину, права этих детей получилось защитить. Их не выгнали из школы. А сейчас мы помогаем защитить мужчине права своего ребенка. Четырехлетний Савелий ходит в детский сад № 8 для детей с нарушениями опорно-двигательного аппарата. И этот мальчик не передвигается самостоятельно. В детском саду есть еще несколько таких детей. Они не получают большинство услуг, которые получают другие дети — просто сидят в уголочке, когда с остальными занимаются. И папа добивается предоставления ассистента (технического помощника) для ребенка. Причем право на этого специалиста прописано в Типовом положении о дошкольном образовательном учреждении. Но его учредитель — управление дошкольного образования Сыктывкара — отказывается предоставить ему этого ассистента.

— С какой мотивировкой?

— В положении написано, что «дети вправе пользоваться услугами ассистента (технического специалиста)». И слово «вправе» там трактуют так: «родитель вправе сам нанять ассистента, а садик не будет отказывать в его пребывании рядом с ребенком». Эта трактовка не верная. В правоприменительной практике эти слова трактуются, как «право на что-то». Отец недавно подал заявление в прокуратуру.

— Ты говорила, что из-за вашей активности у чиновников изменился взгляд на свою работу: если раньше они чаще думали о том, что бы такое придумать, чтобы отказать родителям в определенных вещах, то теперь, благодаря вам, им не приходится об этом думать. Они думают о том, что перед ними подкованные во многих вопросах родители, и им просто так не откажешь. Как ты считаешь, чиновники перестали болезненно воспринимать эту ситуацию? 

— Я заметила, что в последнее время с теми изменениями, которые произошли в нашей стране, когда судебная система «пришла» в политику, государственные структуры почувствовали еще большую безнаказанность. Это видно даже по предпоследнему делу, когда мы пытались защитить детей, чтобы они остались учиться в школе №40. Нарушения со стороны Министерства образования Коми были очевидны. Небольшой пример. Одна мама, чей ребенок пошел на ПМПК, написала заявление в комиссию о неразглашении данных. В положении о ПМПК написано, что одним из принципов ее работы является конфиденциальность. Более того, этот пункт там расшифрован: если родитель не согласен на передачу информации о ребенке третьим лицам, то ПМПК не вправе передавать эту информацию. Мама написала такое заявление, но не в день получения протокола комиссии, а через несколько дней, когда приняла решение об этом. Но оказалось, что и школа, и Минобраз уже получили результаты комиссии. Причем они объяснили это как раз тем, что женщина написала заявление не сразу. А отозвать протокол они даже не попытались. Я чувствую, что они ощущают безнаказанность и свободу действий. Но в итоге дети все же остались в школе. Что чиновников напугало, я не знаю: то ли обращение к Путину, то ли обращение в прокуратуру?

— Что же делать с этим ощущением безнаказанности чиновников? 

— Я вижу выход в использовании всех ресурсов и возможностей, чтобы решить вопрос и указать на ошибку. Раньше я знала, что, когда в республике нас пускают по чиновничьему кругу, и проблема не решается, то ее надо выносить на федеральный уровень. Тогда возможно что-то решить. Например, когда мы защищали детский дом №3, который собирались выгнать из их помещения. У нас в Коми все, в том числе и глава республики, приняли решение выселить детский дом. Но мы первым делом обратились к президенту — без него никак, как бы это ужасно ни звучало. Мы обратились в российский детский фонд, в очень авторитетную организацию «Права ребенка», к директорам детских домов в других регионах.

— Почему так происходит? Потому что на федеральном уровне создается негативное поле вокруг Коми? Чиновники этого боятся?

— Да. Чиновники вообще боятся любых отчетов. Но, как мне кажется, есть и другая веская причина. Все дело в бюджетах. Когда вопрос касается нескольких миллионов рублей, которые надо взять из регионального бюджета, то вся республика держит оборону против детей за эти миллионы. Но республиканский бюджет, это не федеральный бюджет, поэтому, когда мы обращаемся к федералам, им все равно. Это ведь не их бюджет, поэтому они требуют быстро решить проблему. Когда у нас проблема федерального уровня, тогда республиканские власти с гораздо большим рвением решают ее.

— Ты сталкивалась в последнее время с давлением со стороны властей?

— Нет. Раньше давление было, потому что я активно работала по защите прав детей, а сейчас я занимаюсь мирным делом — реабилитацией детей-инвалидов.

— То есть ты в какой-то степени перестала представлять опасность?

— Да.

— А ты переживала за себя в то время, когда ты плотно занималась правозащитной деятельностью? Было страшно?

— Я не скажу, что совсем не переживала. У меня, как и у любого человека, есть страх. Даже возникали мысли о том, кто будет воспитывать моего ребенка, если вдруг меня посадят. А сейчас такую ситуацию можно легко представить – перед глазами пример «узников Болотной». Но вообще я такой человек: когда возникают какие-то трудности, я начинаю испытывать азарт. У меня нет особого страха или неуверенности. И когда я вижу у своих оппонентов неуверенность, то получается оказывать на них психологическое давление.

— Помню случай, когда ты 10 декабря 2011 года была на Театральной площади Сыктывкара на митинге против фальсификаций на выборах, и ты с очень большим азартом и уверенностью просила полицейских исполнять свою работу корректно. Есть даже звуковая запись этого момента. Это хорошая иллюстрация твоих слов. 

 

 

 

— Я понимала, что меня тоже могут в автозак посадить. Мне не хотелось туда. Но, несмотря на это, и на волнение из-за того, что мне могут скрутить руки, а я боюсь боли, азарт был гораздо больше, чем остальные ощущения. И потом мне не нравится, когда стоят полицейские с необразованными выражениями лиц и пытаются руководить людьми, которые являются интеллектуальной элитой нашего города. Я не себя имею в виду, ведь я туда пошла не только потому, что я хотела проявить свою гражданскую позицию, а потому что мне хотелось побывать в компании очень умных интеллигентных людей. В этот день они были на Театральной площади.

— Вернемся к твоей правозащитной деятельности. Около года назад ты говорила, что в последнее время изменились запросы родителей, которые пытаются добиться справедливости по отношению к своим детям: если раньше они требовали зачислить детей в детский сад или школу, то теперь приоритеты изменились. То есть вопросы образования стали решаться. Такая ситуация сохраняется и по сей день?

— Год назад так и было. И я почувствовала, что удельный вес запросов по поводу образования снизился. Сейчас все поняли, что «Особое детство» переориентировалось на реабилитацию детей-инвалидов, и многие чиновники стали расслабляться. Мне опять нужно найти возможность и время, чтобы напомнить им, что мы никуда не делись и смотрим на них с высокой горы. Но на это требуется время и нервы. Когда приходишь разговаривать с людьми, которые настроены против тебя, в тебя летит поток ненависти. Такое ощущение, что я у них отбираю их собственность. От этого очень тяжело защититься. А я сейчас работаю с детьми — это не ненависть, а любовь. Ребенок очень чувствует внутреннее напряжение педагога.

— Одним из инструментов, который помогает решить эти проблемы, был путеводитель — электронное пособие, которое позволяет родителям самостоятельно решать многие вопросы по защите прав ребенка. Почему ты решила сделать его?

— Я поняла, что делать все за родителей — это дорога в никуда. Обработать бесконечное количество обращений я не успевала. Поэтому мне надо было придумать инструмент, который бы убеждал родителей в том, что они победят, что их дети имеют право на разные вещи, и как этого добиться при любом поведении чиновника. Мы создали компьютерную программу, в которой расписано, как необходимо поступать в каждом конкретном случае.

— А как ты считаешь, почему об этом путеводителе мало известно в Коми? В прессе о нем почти не упоминалось.

— Не знаю, я не распространяла эту информацию специально. Мы просто вывесили ее на нашем сайте.

— Но ведь, когда в республике происходит интересное и важное событие, журналисты сами берут тему в разработку, копают ее.

— Я понимаю, на что ты намекаешь. Я не думаю, что это произошло из-за того, что это хороший инструмент от беззакония. Я воспринимаю это объективно, может быть, это просто недостаточно интересный медийный повод. Ну, компьютерная программа, даже качественно составленная, которая поможет немаленькой группе населения. Это же не новость о том, что Гайзер перерезал ленточку у очередной детской площадки.

— Более двух лет назад, когда ты давала интервью газете «Красное знамя», ты рассуждала о том, почему ты попала в так называемый «черный список» республиканской прессы. Во многом это произошло потому, что ты была как кость в горле у чиновников. Сейчас, когда ты переориентировала свою работу на реабилитацию «особых детей», медиа-активность вашей организации и лично твоя не такая высокая. Ты, если грубо сказать, не представляешь серьезную опасность для властей.

— Так и есть.

— Но ты все равно в «стоп-листе» у проправительственных СМИ. Как ты думаешь, почему?

— Возможно, потому, что «черный список» давно не пересматривался, а то меня давно бы уже оттуда вычеркнули. Я не такого большого мнения о себе, у меня нет амбиций, чтобы я думала о том, что я своими минимальными действиями представляю опасность для Коми. Еще раз — возможно список давно не пересматривался. Я не могу объяснить этот страх. Я даже не знаю, какими эмоциями можно руководствоваться, чтобы запретить публиковать человека, который занимается детьми-инвалидами.

— Была ли у тебя возможность пообщаться с первыми лицами республики, чтобы лично высказать свое видение ситуации?

— Да. У меня была возможность задать вопрос про «черный список» первому заместителю главы Коми Алексею Чернову. И я его задала. Он улыбнулся и ничего не ответил. Мы с ним встретились после Гражданского форума. Его покоробило, когда на форуме я начала хлопать человеку, который рассказывал о некрасивом поведении властей. Когда я стала хлопать, ко мне присоединились другие люди. Алексей Чернов после форума подошел и спросил, почему я стала хлопать. Его это задело. А я ответила, что я полностью согласна с тем, что было сказано. Он предложил встретиться и поговорить. Мы встретились через несколько дней, но это был личный разговор.

— Несколько лет назад в Коми появился институт уполномоченного по правам ребенка при главе РК. Прошло достаточное количество времени, чтобы можно было судить о нем. По твоему мнению, он сейчас нормально работает?

— Конечно же, нет. Его главой стала бывший министр образования республики Нелли Струтинская, которая бесконечное количество раз нарушала права детей своими решениями или нежеланием включиться в вопрос. Как можно человека, который делал это постоянно, поставить уполномоченным по правам ребенка? И вообще, человек на этой должности должен в первую очередь обладать чувством собственного достоинства. А то, как вела себя Нелли Леонидовна, когда в Коми приехал Павел Астахов, — подхватывала его пальто, когда он бросал его, и несла, как она стояла и смотрела преданными глазами. Мне было так неприятно, что она вела себя не как уполномоченный по правам ребенка, а как слуга.

— Если тебе предложат стать уполномоченным по правам ребенка в Коми, согласишься?

— Не соглашусь, потому что у меня есть дело, за которое я несу ответственность — это мой центр. Я знаю, что никто другой пока не возьмет ответственность за него, тем более он не приносит существенной прибыли. А еще у меня нет столько времени, я не смогла бы отсеивать — этим детям помогу, а этим не помогу. Я бы утонула в жалобах. И потом я не считаю себя специалистом в большинстве областей.

Беседовал Сергей Смирнов, «7x7»