«Магический реализм возникает там, где нет гражданского общества». Интервью с писательницей Евгенией Некрасовой

«Пишем о катастрофе, потому что не можем этого не делать»

— Как вы чувствуете себя после 24 февраля?

— У меня нет какого-то одного чувства. В течение всего года ощущения менялись: первые два месяца невозможно было ничего делать, потом я вернулась к проектам, к преподаванию. Когда случилась «частичная» мобилизация, стало понятно, что все это, к сожалению, надолго. Многие друзья и коллеги уехали за границу.

Из-за катастрофы я чувствую себя довольно паршиво, постоянно очень уставшая, не могу выспаться, сколько бы ни спала, но продолжаю работать. Хорошо, что у меня пока выходят книги.

— Как скоро писателю нужно откликаться на происходящие катастрофы? И нужно ли?

— У каждого личная стратегия, но важно понимать, что сейчас невозможно делать вид, будто ничего не происходит, в том числе и в текстах. Конечно, можно писать о чем угодно, но если про современность, то на фоне катастрофы. Или даже не про современность. Можно не брать катастрофу в качестве главной темы, но повествование, на мой взгляд, лучше строить с учетом этого.

Однако проза — это штука медленного реагирования. Именно поэтому сейчас в России создается огромное количество антивоенной поэзии и пьес. А из быстрого жанра в прозе есть рассказы. Это не означает, что они хуже или проще, просто автору нужно меньше времени на рассказ, чем на роман, чтобы откликнуться на происходящее.

Авторы очень меняются в катастрофе. Мы все в литературном кругу читаем, например, выпуски ROAR [вестник антивоенной и оппозиционной культуры]. Но читают ли их люди, чье мнение о войне это могло бы изменить — вопрос.

Мы пишем о катастрофе, потому что не можем этого не делать. Такая терапия и некий архив для будущего. Может, когда-то начнут выходить и большие тексты, но сейчас только малый формат.

— В каких случаях вам, как авторке, приходится себя цензурировать?

— В личных текстах, когда я не вовлечена в какой-то проект, я себя не цензурирую. Но если это чужой проект, то соглашаюсь на правки. Однажды мне в аннотации к выставке художницы пришлось заменить слово «война» на слово «беда», но смысл остался тот же.

Еще мне глянцевый журнал заказал рассказ про происходившее осенью 2022-го, который потом попал в мой сборник «Золотинка». Я написала, меня не просили ничего менять в тексте. При этом никаких правовых последствий не было. Думаю, есть какие-то лакуны.

Моя самоцензура касается другого. Я понимаю, что не могу писать тексты от лица украинцев, потому что это будет апроприацией их опыта. Я просто не имею на это права. Но могу описывать то, что во время катастрофы происходит в России, что чувствуют люди, которые меня окружают.

«Я не верю в магию, но верю в магическое сознание»

— Как появился сборник рассказов «Золотинка»? В какой реальности живут его персонажи?

— Я как-то приехала к подруге в Санкт-Петербург, и мы отправились на электричке к Финскому заливу. Подруга вся была в глиттере, и начала меня им мазать. Инфантилизм такой немного. Но она мне сказала: «Понимаешь, в жизни и так все плохо, так я хоть глиттером поблещу, станет полегче». Мне это очень понравилось.

После этой истории мне и пришло в голову назвать сборник «Золотинка». Только я подумала, что это должен быть не разноцветный глиттер, а золото. Ведь золото — это и купола церквей, и коррупционные обороты чиновников. Золото — одновременно символ смерти и богатства, к тому же очень распространенный в России драгоценный металл.

Что касается рассказов, я работала с сегодняшней российской реальностью. Но мне сложно оценить, удалось ли. В сборнике есть рассказ о свадьбе «Кика», который казался мне ужасно слабым, и я хотела его выкинуть. Но в издательстве уговаривали оставить. Теперь многие говорят, что это лучший рассказ сборника. Читательницы, которые давно замужем, подходят ко мне со словами: «Как точно! Мы с мужем прошли все те стадии, которые ты описала».

Мне кажется, что «Золотинка» — один из главных рассказов в сборнике, но про него никто никогда не пишет. Может, связано с тем, что там речь идет о свежих событиях, и люди пока не могут их отрефлексировать.

У «Золотинки» архетипичный сюжет: военнослужащая вернулась домой, когда родные ее уже похоронили и получили «гробовые». Помимо того, что в России до 1861 года действовало крепостное право, была еще и солдатская повинность, когда мужчин на 25 лет забирали в армию [рекрутчину отменили только в 1874 году]. И было непонятно, вернутся ли они живыми. Есть в русских сказках сюжет про возвращение мертвого жениха. Все это я использовала в «Золотинке».

Еще я черпала сюжеты для рассказов из СМИ. Плюс я читала истории про женщин на войне. Так с использованием историй из медиа и сказок родилась «Золотинка».

— Сюжеты некоторых рассказов в сборнике отчетливо напоминают тексты медиа «Такие дела».

— Скорее всего, я перед тем, как их написать, как раз читала «Такие дела». Или нет. Иногда, к сожалению, российская реальность архетипична сама по себе, и ее легко предсказать — или «придумать» то, что происходило на самом деле.

Понимаю, что нужно очень аккуратно работать с реальностью. Я преподаю в Школе литературных практик и периодически даю студентам задание: открыть ленту новостей и за 20 минут придумать синопсис короткого рассказа по любому из текстов. Следующая домашка — написать этот рассказ. Прошу их придумать или/и понять, в чем идея, конфликт. Это очень важное задание.

Все мы понимаем, как были написаны «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Отцы и дети». В то время их читали так же, как мы сейчас читаем «Такие дела». Например, у Чехова есть очень страшный рассказ «Спать хочется» о том, как няня задушила ребенка. Возможно, и он написан по следам заметки из газеты.

— Какая часть личного опыта есть в ваших текстах?

— Я очень часто использую свои переживания. В книгах я описываю только те пространства, которые знаю. В сборнике «Золотинка» часто звучит мотив леса. Я часть своего детства провела в лесу, это важное для меня место.

Еще в «Золотинке» поднимается тема борьбы с лишним весом. Я понимаю все про бодипозитив, но при этом у меня были попытки улучшения своего тела. Конечно, все это тяжело психологически.

Плюс я очень не люблю профессиональный спорт и все, что с ним связано. Эта нелюбовь тоже ощущается в сборнике. Разумеется, я много чего использую в своих текстах из жизни, но автофикшн не пишу никогда.

— В «Золотинке» все рассказы написаны после 24 февраля 2022 года или есть довоенные?

— Часть написана до, часть после. Поэму про силовиков-снеговиков я написала за три недели до катастрофы. Она в том числе о том, что я не люблю зиму, и это очень непатриотично. При составлении сборника этот текст встал последним — как некая точка.

Рассказ «Социалка-Лешиха» про бессмертную журналистку и экоактивистку я написала уже после начала полномасштабной войны. После 24 февраля стало понятно, что социальные проблемы не закончились, а еще больше усугубились.

Кстати, на рассказ меня вдохновила журналистка и активистка Рита Логинова. Таких, как она, всего несколько человек в стране. Героиня «Социалки-Лешихи» старше Риты, и история у нее несколько иная, потому что я не люблю эйджизм и мне важно то, что происходит со взрослыми женщинами в России. И с одной стороны, мне удалось создать отдельную героиню, а с другой — получился некий магический гимн смелым журналисткам, которые несмотря ни на что продолжают свою работу.

— Вы часто путешествуете по России. Какие, на ваш взгляд, у женщин в регионах есть проблемы?

— Думаю, неосознание собственной субъектности [способности самостоятельно действовать, исходя из цели, и преобразовывать свою жизнь] — это главная проблема женщин в регионах. Когда она будет решена, жизнь станет другой.

— Как менялись женщины в ваших текстах: от хрупкой, уязвимой, подвергающейся буллингу Кати из повести «Калечина-Малечина» до героини рассказа «Социалка-Лешиха», которую убивают, но она возрождается с помощью леса и продолжает борьбу?

— Женщины в моих книгах становятся сильнее, обретают субъектность. При этом часто в текстах возникают дополнительные силы, будь то Кикимора, дополнительная пара рук, выросшая у героини, или лес. Кате попалась Кикимора, но, наверное, метафорически, когда вырастает дополнительная пара рук — это и есть обретение субъектности, осознание своей значимости. А лес не помогал бы Лешихе произрастать, если бы она столько лет его не защищала. По законам сказок герой делает что-то доброе, и ему за это воздается. Мои героини сами добились этой помощи.

Может, когда-нибудь я приду к совсем реалистичным текстам, когда не нужна будет магия, чтобы решать проблемы. Но есть чудо, а есть жизнь.

Я не верю в магию, но верю в магическое сознание, которое может кому-то помочь.

— Как в ваших текстах появился магический реализм — сочетание магических элементов с реальной картиной мира?

— «Калечину-Малечину» я задумывала как текст про детское самоубийство, но понимала, что я не социолог, не антрополог, не педагог, у меня нет нужного образования и понимания, как с этой темой работать. Тогда же я наткнулась на историю про кикимор. Народные поверья производят их от умерших «неправильной» смертью (некрещеных или убитых детей, самоубийц и тому подобное), от проклятых и похищенных нечистой силой детей. Так в моей повести появилась Кикимора.

К тому же так гораздо веселее, с Кикиморой или Мелузиной [героиня рассказа «Мелузина и ее друзья», который входит в сборник «Золотинка»]. Меня часто упрекают в том, что в моих текстах магические существа и звери гораздо лучше, приятнее и характернее, чем люди. Думаю, это правда.

Так называемый магический реализм возникает именно там, где нет гражданского общества или где оно только формируется, где государство не выполняет свою предназначенную роль и занимается репрессиями. Магический реализм распространен в Латинской Америке, Индии и, очевидно, России. Реализм у нас мало работает в художественной литературе. Если хорошо напишешь, то это будет напоминать репортаж «Таких дел» или текст [журналистки] Лены Костюченко.

Во втором сезоне сериала «Фарго» есть великий момент, когда хороший полицейский борется с бандитом, бандит уже почти выстрелил полицейскому в голову, но тут появляется летающая тарелка, бандит отвлекается, и главный герой спасается. Это очень хороший пример, когда ты можешь надеяться только на чудо, когда все пропало: на летающую тарелку, кикимору или лешего. И все эти существа помогают мне жить и работать.

— Насколько единая вселенная в ваших книгах? Могут ли все персонажи, скажем, пересечься на улице?

— Я, конечно, не Marvel, у меня не такие бюджеты. Но, скорее всего, одна вселенная. И чаще всего события в моих текстах, за исключением «Кожи», происходит в современной России. Я никогда не сидела и не думала, что построю целую вселенную, но вижу, что в моих книгах образовался некий мир со своими законами.

— Как за последний год менялись тексты ваших учеников?

— Студентки и студенты пишут о том опыте, который им доступен: ощущение беспомощности, вины, мобилизация, эмиграция.

Наш студент Саша Залесский написал рассказ о том, как девушка после начала полномасштабной войны разделяется на двух человек. Одна версия героини остается в Москве, другая переезжает в Европу. Такая «Двойная жизнь Вероники» [фильм режиссера Кшиштофа Кеслёвского] в варианте нынешней российской реальности. Студентка Марина Вырская написала рассказ «Больные» о расколе в отдельно взятой молодой семье, где жена осознает весь ужас этой войны, а у мужа «все не так однозначно».

За 2022–2023 годы появился целый корпус текстов, где напрямую рассказывается о том, что сейчас с нами происходит. В издательстве «Есть смысл» недавно вышла книга Ильи Мамаева-Найлза «Год порно». Она не про секс, а про переосмысление маскулинности. В повести в том числе описан конфликт молодого человека с родителями. Плюс герой текста живет в Йошкар-Оле, он наполовину мариец, и он, еще ребенком в школе, сталкивается с буллингом по национальному признаку.

Еще в «Есть смысл» вышел роман Даши Благовой «Южный ветер» о проблеме инклюзии в психиатрии. Это та литература, которую я бы хотела читать. И мне нравится, что ее пишут наши студенты.