Не думала, что буду делать это небольшое интервью ночью и под громкий информационный повод. Всего неделю назад поставила галочку в голове: поговорить с кем-то об иноагентской жизни. Тема очевидная, но вряд ли каждый первый или даже второй понимает, как статус иноагента ощущается изнутри. Да что там — я и сама не понимаю, хотя в друзьях у меня есть иноагент, а медиа с новостями про иноагентов — моя работа.
На вопросы об иноагентстве я попросила ответить журналистку, чье имя и место работы не могу назвать ради ее безопасности.
Моя собеседница мечтала стать журналистом со старших классов, когда на старом НТВ смотрела передачи Леонида Парфенова и Алексея Пивоварова. Ее мечта исполняется каждый рабочий день уже 15 лет.
Иноагентство как коронавирус
— Когда Госдума принимала закон о физлицах-СМИ-иноагентах, когда появились первые физлица-СМИ-иноагенты, ты думала, что однажды иноагентство зацепит тебя?
— Мне было понятно, что в какой-то момент в реестре СМИ-иноагентов будут все. Когда в декабре 2020 года появилась первая пятерка физлиц-СМИ-иноагентов, в которой были мои коллеги, я осознала, что тоже там буду.
— С какими чувствами ты об этом думала, тебе было страшно?
— Я не очень переживала, спокойно смотрела пятничные списки [Минюст часто пополняет список иноагентов по пятницам]. Тревожнее стало, когда Минюст начал вносить в реестр массово. Помню пятницу, когда сразу 22 человека стали иностранными агентами. Тогда я поняла, что маховик набирает обороты, и мое попадание в реестр — вопрос недель, а не месяцев.
В то время мне еще не приходила в голову аналогия со звездой Давида, которую в фашистской Германии должны были носить евреи. Но ощущение метки, которая прилетит, уже было.
— Расскажи, как в пятницу Х ты узнала, что тебя включили в список иноагентов.
— По пятницам у меня обычно смена до глубокого вечера. В ту пятницу случились очень хорошие для журналистики новости, поэтому я работала расслабленно. Отошла от компьютера на пять минут, а когда вернулась, увидела сообщение коллеги: «[Имя], ты как?» Следующее сообщение все прояснило.
— Как ты отреагировала?
— Первая реакция была — написать новость. Тенью промелькнул вопрос, насколько корректно писать новость в том числе про себя. Но поручить задачу было некому, и я стала писать. Спустя полтора предложения поняла, что у меня дрожат руки, а слова не складываются в предложения. Я не могла писать, хотя не знакома со страхом белого листа.
Самым ужасным было чувство стыда: на несколько минут им удалось сделать то, чего они и добиваются — остановить мою работу, сделать меня не способной делать мою работу.
— Новость в итоге вышла?
— Коллега дописала новость, потому что четверть часа я не могла прийти в себя. А потом я пошла гулять с молодым человеком.
— Что ты сделала на следующий день, связалась с юристами?
— Да, они рассказали мне, что нужно сделать. Когда появился план дальнейших действий, стало спокойнее. Хотя первые две недели я все равно много переживала. Звучит драматично, но жизнь разделилась на «до» и «после». Я потом сравнила это с приходом коронавируса, который тоже случился внезапно, был очень непонятным и казался опасным. Иноагентство для меня похоже на коронавирус.
Без логики и связи с реальностью
— Чью юридическую поддержку ты выбрала, к кому иноагенты идут за помощью?
— Я связалась с Галиной Араповой [выполняет функцию иностранного агента], основательницей «Центра защиты прав СМИ» [выполняет функцию иностранного агента]. Она предложила мне защиту.
— Иноагенту нужно открыть юридическое лицо, выполнить формальности. Как ты это делала?
— Одновременно со мной иностранными агентами признали других людей. Мы объединились, чтобы открыть юрлицо, подать заявление в Минюст. Там много деталей — надо сделать электронные подписи, купить юридический адрес, открыть расчетный счет, сделать другие бюрократические движения. Юристы прекрасно помогли, но мы не с первого раза смогли зарегистрировать юрлицо. Страшно вспоминать, сколько раз я переделывала электронную подпись, с ней каждый раз что-то было не так. И все время нужно было что-то распечатывать, подписывать.
— Что ты делала потом, когда юрлицо зарегистрировали?
— Мне нужно было подать в Минюст отчет по итогам квартала и успеть подать заявление в суд, чтобы оспорить статус иноагента.
— Насколько сложно делать отчет?
— Очень тяжело. В нем нет логики и связи с реальностью, форма сделана для отчетности НКО-иноагентов, а не для физлиц. Если у человека нет инструкций от юристов, он никогда не разберется в этом отчете на 44 страницы.
— Некоторые люди со статусом иноагента подробно расписывают в отчете все траты: сколько и чего конкретно человек покупал. А как отчитываешься о расходах ты?
— Я не писала в подробностях, что купила курицу, крем для лица и носочки. Оставила общие виды трат, как в банковском приложении. Претензий от Минюста не было.
— Говорят, что иноагентство — это дорого. Сколько денег уходит на формальности из-за статуса?
— Уставной капитал для юрлица — 10 тысяч рублей, мы разделили эту сумму на всех участников. Один из соучредителей взял на себя оплату юридического адреса, иначе нам на всех пришлось бы собрать 35-40 тысяч. На электронную подпись я потратила тысяч пять. На печать документов — тысячи две за весь период. Отправка документов почтой съедает много денег. Аудит юрлица — это вообще дорого, но нам помогает «Центр защиты прав СМИ» [выполняет функцию иностранного агента].
Из рассказов коллег я понимаю, что на выполнение требований Минюста может уходить 300–350 тысяч рублей в год. Я не знаю, откуда брать такие деньги, если ты, например, единственный учредитель юридического лица. Мне часть расходов возместила редакция. Траты на все растягивались во времени, поэтому нагрузка на личный бюджет в итоге не оказалась суперпроблемой.
«Это нифига не признание заслуг»
— Как статус иноагента изменил твою жизнь, что в ней появилось нового кроме юридических формальностей?
— Иноагент должен изменить подход к ведению соцсетей — ставить везде дисклеймер «Данное сообщение…». Из-за этих 24 слов я перестала вести Instagram*. Мне странно видеть там мою фотографию и эти большие буквы. В Facebook* я из-за этого сократила количество постов.
Иноагентам приходится публиковать в интернете сведения о своей деятельности — страничку из отчета Минюсту, где написано, чем человек занимается. В моем случае это журналистика. Для меня это стало унизительным открытием за день до конца срока, когда нужно было сделать публикацию.
— Почему ты испытала унижение?
— Не знаю, я была раздавлена в тот день, мне было очень плохо. Это возмутило меня больше беготни с документами.
— Есть мнение, что иноагентство — это «признание заслуг», «знак качества». Как ты воспринимаешь статус иностранного агента?
— Терпеть не могу фразу про знак качества. Хотите оценить качество работы журналиста — дайте ему медальку, вымпел, грамоту. Клеймо, статус иноагента — это нифига не признание заслуг. Это крайне муторные отчеты, собирание бумажек, постоянная тревожность.
Все время приходится думать о том, что забудешь поставить дисклеймер, и сразу прилетит административка. Еще раз ошибешься в течение года, копейка в отчете не сойдется — снова административка. И следующее дело уже уголовное.
— Еще говорят про хорошую компанию, «в одном списке с уважаемыми людьми». Теперь среди иноагентов Екатерина Шульман и Юрий Дудь.
— Этот статус — унижающая тебя, меняющая твою жизнь, очень неприятная, давящая вещь. Если на уважаемых людей вешают бумажку со словом «дурак», на тебя вешают бумажку со словом «дурак», это не делает саму бумажку знаком качества.
— Что такое иноагентство для тебя, как ты воспринимаешь его?
— Я ничем не заслуживаю этот статус. Быть независимым журналистом, писать вещи, которые не нравятся нашему государству, — это абсолютно нормально, это то, о чем я мечтала со школы. Можно получать деньги, в том числе иностранные деньги, за свою работу, в этом нет ничего плохого.
— О чем ты думаешь и что чувствуешь, когда видишь новые фамилии в списке иноагентов?
— У меня уже эмоциональная мозоль, я просто фиксирую информацию. Обычно Минюст дополняет список, когда я сижу на смене. И я пишу об этом новость.
Мне кажется, список уже перестал травмировать, там появляются рандомные люди. Не хочу никого обидеть, но маэстро Понасенков — правда? Серьезно?
После того, как меня признали иноагентом, я поняла, что чувствуют люди, когда видят свое имя в реестре. Их жизнь на секундочку останавливается и перестает быть прежней.
Осталась вера только в одно
— Многое в этом году изменила дата 24 февраля. Отразились ли события в Украине на твоей жизни со статусом иностранного агента?
— Когда началась [то-что-нельзя-называть], кто-то сказал: «Ну мы же иноагенты…». А я и забыла тогда, что я иноагент. Это померкло перед тем, что происходило в первые дни. Я меньше думаю о статусе, чем раньше.
Мне пришлось уехать, так как журналисты, тем более иноагенты, сейчас в опасности. А 15 апреля был последний день сдачи отчетности за I квартал года. Набегалась с этим, потому что отправлять отчет из другой страны проблематично, часть курьерских компаний ушла из России.
— Некоторые физлица-СМИ-иноагенты уехали из страны и перестали ставить дисклеймер, сдавать отчетность. Почему ты эмигрировала, но выполняешь формальности?
— Я не знаю, сколько в этом инерции, а сколько надежды на возвращение домой. С удовольствием прекратила бы бюрократию и унижение, но я так сильно хочу однажды вернуться домой, что лучше сделаю отчет и плашку в соцсетях поставлю. Думаю, однажды у меня появятся мысли, чтобы перестать что-то делать. Не знаю, как я поступлю в будущем.
— Во что ты веришь сейчас?
— Мало во что. Мое большое и тяжелое переживание — то, что из-за профессии мы, журналисты, вынуждены уехать из страны, бросить все: родных, близких друзей, круг общения, свой быт. Я бросила мое любимое кресло, в котором сидела за работой. Мою мультиварку, в которой я пыталась создавать кулинарные шедевры. Мы все бросаем, но большинству людей в России не нужна независимая журналистика. Я перестала верить в ценность профессии. Перестать верить в то, что любила 15 лет — это тяжело.
Я разочарована тем, что происходит в стране. Был миллиард поводов разочароваться, но сейчас разочарование максимальное. Как можно сделать так, чтобы страна была в таком состоянии? Печалит и травмирует то, что нет желающих бороться за другой вариант.
На этом фоне все, во что мне осталось верить — это в любовь. Когда моя профессиональная жизнь потеряла ценность, на первый план вышло личное. Год назад я встретила человека, которого очень сильно полюбила. Из-за моего вынужденного переезда мы не видимся. Но эта любовь, эти отношения — единственная вещь, которая держит меня на плаву. Когда это интервью выйдет, я уже увижу свою любовь. Мы проведем некоторое время вместе. Что будет дальше, увидимся ли мы еще — непонятно.
Единственное, что мне осталось — верить, что моя любовь будет успешнее, чем независимая журналистика в России.