Теории Канта
Свою "Всеобщую естественную историю и теорию неба" Иммануил Кант опубликовал в 1755 году. Он неплохо знал физику и астрономию своего времени и сформулировал в этом сочинении оригинальную концепцию происхождения Солнечной системы. Позже эта теория получила наименование гипотезы Канта-Лапласа (Лаплас сформулировал сходную концепцию позже, но независимо от Канта; "История неба" Канта несколько десятилетий оставалась незамеченной - выпустивший ее издатель обанкротился и склад с тиражом опечатали; второе издание Кантовской "Истории неба" вышло на следующий год после публикации Лапласа). Данная работа Канта представляла весьма неплохую для второй половины XVIII в. попытку научного объяснения того, как сформировалась известная в то время часть Вселенной.
До этого серьёзная попытка подобного рода была предпринята Декартом в первой половине XVII в. в виде формулировки монументальной, но умопомрачительной "теории вихрей". Декарт старался избежать в своём объяснении всякой телеологии, его теория вихрей была чисто механистической. Однако, во-первых, Декарт сформулировал законы движения с ошибками (он был один из первых, кто вообще попытался их сформулировать, так что, здесь ошибки Декарта объяснимы и простительны; хотя, как показал потом Лейбниц, эти ошибки настолько бросаются в глаза, что удивительно, как Декарт их проглядел). Во-вторых, теория вихрей была сформулирована в виде целого роя чисто умозрительных гипотез, не подкрепленных какими-либо серьезными расчетами и экспериментальными данными. В-третьих, Декарт даже мысли не допускал о том, что его теория вихрей могла быть ошибочной (но она, как выяснилось позже, оказалась-таки ошибочной). Уж лучше бы Декарт то время, которое он потратил на формулировку этого бесчисленного множества гипотез, направил бы на уточнение законов движения. Тогда, может быть, и промышленная революция произошла бы на полвека раньше.
Как бы то ни было, ко времени, когда Кант взялся за написание своей "Истории неба", Ньютон уже дал верную формулировку законов движения и открыл закон всемирного тяготения. Так что, Кант располагал уже корректным научным инструментарием для того, чтобы сформулировать научно обоснованную концепцию происхождения Солнечной системы.
И, все же, несмотря на всю научность, и теория Канта оказалась не избавлена от фантазий. Кант, к примеру, считал, что более тяжелая материя концентрируется в центре Солнечной системы, и из самой этой тяжелой материи состоит Солнце. Более легкая же материя, по Канту, выносится на периферию Солнечной системы и становится основой для формирования Сатурна и Юпитера. Поскольку легкая материя совершеннее, чем тяжелая, то, естественно, душа состоит из легкой материи. Совершенство Юпитера и Сатурна имеет множество подтверждений: например, у них больше лун, чем у Земли. А у Сатурна есть такое прекрасное кольцо! Стало быть, Сатурн еще совершеннее, чем Юпитер! Чем не место для жизни более совершенных существ? Естественно предположить, что наши состоящие из совершенной и легкой материи души после смерти тела отправятся куда-то туда - на перефирию Солнечной системы...
Вот что написал Кант в своем заключении к "Истории неба": "Должна ли бессмертная душа во всей бесконечности своей будущей жизни, которую даже могила не прекращает, а лишь видоизменяет, остаться всегда прикованной к этой точке мирового пространства, к нашей Земле? Неужели она никогда не будет причастна к созерцанию остальных чудес творения с более близкого расстояния? Кто знает, не суждено ли ей когда-нибудь узнать вблизи те отдаленные тела мироздания и совершенство их устройства, которые уже издалека столь сильно возбуждают ее любопытство? Быть может, для того и образуются еще некоторые тела планетной системы, чтобы по истечении времени, предписанного для нашего пребывания здесь, уготовить нам новые обители на других небесах? Кто знает, не для того ли вокруг Юпитера обращаются его спутники, чтобы когда-нибудь светить нам?" (цитирую по русск. собранию сочинений Канта в 8 тт., т. 1, год 1994, стр. 259).
В то время Канту был 31 год. Это был ранний, "докритический" период его творчества. Тогда он находился под влиянием лейбниц-вольфовской философской школы. А, как известно, Лейбниц считал монады - элементарные воспринимающие сущности - существующими постоянно от момента сотворения Вселенной, до того времени, пока Бог не пожелает их уничтожить. Монады, по Лейбницу, не могут погибнуть естественным путем. А поскольку все в мире, согласно его философии, происходит естественным путем - в соответствие с установленными Богом законам природы, совершеннейшими из возможных, то монады, фактически, оказываются бессмертны. Так, Лейбниц писал в 73 параграфе своей "Монадологии": "... никогда не бывает также ни полного рождения, ни совершенной смерти, в строгом смысле, состоящей в отдалении души. И то, что мы называем рождениями, представляет собой развития (developpments) и увеличения, а то, что мы зовем смертями, есть свертывания (enveloppments) и уменьшения". И в 76 параграфе: "Я вывел заключение, что если животное естественным образом никогда не начинается, то оно и не погибает естественным же образом, и что не только не будет полного рождения, но не будет также и полного уничтожения, или смерти в строгом смысле слова."
Это означает, что после смерти тела, наши личности не исчезают бесследно, а продолжают свое существование, правда, в "свернутом" виде. В принципе, такой вывод можно совместить с христианским учением о воскрешении тела: можно предположить, что монада из "свернутого" состояния может дальше перейти к "развернутому", и мы можем продолжить свое существование как сознательные существа уже после смерти наших земных тел.
Лейбницевский "принцип непрерывности"
Еще более интересные выводы можно получить, если сочетать это с Лейбницевским "принципом непрерывности", согласно которому все изменения в природе происходят непрерывно, без скачков. Из принципа непрерывности следует, что человек - лишь промежуточное существо между животными и высшими существами - "гениями". Ведь если бы человек был высшим из существ, то принцип непрерывности оказался бы нарушенным: на человеке восходящий от низших к высшим ряд монад оказался бы внезапно и необъяснимо прерван, и между человеком и Богом в этом ряду образовалась бы противоестественная пустота, не занятая ни одной монадой. Так что, вывод о существовании "гениев" - существ, превосходящих человека, как представляется, естественным образом следует из Лейбницевского принципа непрерывности. И здесь уже можно, для дальнейшего согласования учения Лейбница с христианским вероучением, предположить: "Если смерть есть превращение человека, то почему он не должен превратиться в следующее высшее существо, стать гением, как гусеница становится бабочкой? " (это - идея из Лейбницевского "Epistola ad Wagnerum de vi activa corporis", цитирую по русскоязычному изданию: Куно Фишер, "История новой философии. Лейбниц", 2005 г., стр. 451).
Сам Лейбниц не пытался развить какую-нибудь фантазию на основе данной догадки. Однако деятели Немецкого Просвещения с энтузиазмом восприняли эту идею Лейбница и стали создавать на ее основе уже свои фантазии. Собственно, одной из таких фантазий и является идея раннего Канта о том, что мы после смерти, возможно, отправимся на Юпитер или Сатурн. Позже, через 30 лет, Кант открыто заявил о своем отречении от этой фантазии. В 1785 г. в своей рецензии на книгу Гердера "Идеи к философии истории человечества" Кант уже написал: "В самом деле, существуют различные существа, находящиеся на разных ступенях всё более совершенной организации. Следовательно, из подобной аналогии можно сделать только такой вывод: где-то в другом месте, скажем на какой-то другой планете, должны быть существа, которые находятся на следующей, более высокой ступени по отношению к человеку; но нельзя сделать вывод, что один и тот же индивид достигнет этой более высокой ступени. У летающих животных, образующихся из личинок или гусениц, имеется совершенно особое и отличное от обычного способа действий природы устроение, и палингенез следует здесь не за смертью, а за состоянием куколки (в современной биологии - биологии второй половины XIX - XXI вв. в слово "палингенез" вкладывается тот смысл, кооорый в него вложил Эрнст Геккель в 1866 г. - через 81 год после публикации Кантовской рецензии: палингенез - это "появление у зародыша или личинки признаков, характерных взрослым формам отдалённых предков". Например, рыбообразная форма тела у лягушачьих головастиков. Кант, разумеется, понимает здесь палингенез в другом смысле: вероятно, как появление у организма признаков взрослых ближайших предков. Например, крылья, характерные для взрослых родителей гусеницы, появляются у молодого организма только после стадии куколки, в соответствии с тем, что пишет здесь Кант - примечание мое: Г. М.). (...)
Следовательно, нет ни малейшего сходства между последовательным возвышением одного и того же человека к более совершенной организации в другой жизни и иерархической лестницей, которую мы можем мыслить у совершенно различных видов и особей в царстве природы". (цитирую по русск. собранию сочинений Канта в 8 тт., т. 8, год 1994, стр. 47 - 48)
По этому отрывку ясно, что 60-летний Кант мыслил более трезво, чем 30-летний. И все-же не потеряла ли что-то философия Канта (а заодно и вся мировая философия - ведь отречение Канта от лейбницианства ознаменовало, одновременно, и отречение самого Немецкого Просвещения от лейбниц-вольфовской философии) вместе с приобретением этой трезвости? Человечество взрослело, и Кант взрослел вместе с ним. Но не терялось ли в ходе этого взросления что-то, чего лучше было бы не терять?
Сейчас мы знаем, что прав был Кант 1785-го года, но не Кант 1755-го: нет ни на Сатурне, ни на Юпитере никаких переселившихся туда душ наших предков. Мало того, человечество продолжило трезветь уже во второй половине XX века: теперь мы знаем, что вообще нет никакой жизни на этих планетах и вообще ни на одной из планет Солнечной системы. Может быть, обнаружат какую-то примитивную жизнь на Европе или Энцеладе (на этих спутниках много воды), да и то вряд ли. Да и сама монадология Лейбница оказалась ошибочной концепцией: мы не существовали в преформированном виде в Адаме, Еве или каких-то древних организмах; мы сформировались не из какого-то одного "свёрнутого" организма, как это предполагает монадология, а из двух родительских гамет: яйцеклетки и сперматозоида; если и остаётся от нас после смерти некое "свёрнутое" нечто, то это нечто - либо атом, либо молекула, либо элементарная частица. В какой именно атом или электрон превращусь я после того, как умру? Где в этом атоме или электроне остатки моих воспоминаний? Как я смогу воскреснуть, если от моих нейронов, и от всей записанной на них информации не останется ничего?
Способно ли что-то наделить нашу жизнь смыслом?
Как бы я ни пытался избавиться от мысли о том, что если жизнь конечна, то она бессмысленна, я не могу это сделать. Если жизнь не вечна, то какой смысл она имеет? Является ли она лишь звеном в цепочке причин и следствий, ведущих к обращению всего в прах? Если да, то какой смысл в ней: ярко вспыхнуть, чтобы сразу погаснуть? Получение удовольствий? Нам известно, пожалуй, лишь около десятка животных удовольствий, непрестанное повторение которых быстро приедается и начинает вскоре оставлять лишь ощущение впустую потраченного времени. Познание? Это обучение, которое нужно для того, чтобы оказаться способным к скучной и монотонной работе, необходимой лишь для того, чтобы поддержать твое существование. Хотя познание окружающего мира все же может помочь нам, людям, вырваться из того узкого круга, который очертила для нас наша животная природа. Но даже такое познание похоже лишь на накопление капитала, которое обречено в ближайшие несколько десятилетий завершиться крахом. Мы постоянно забываем то, что узнали. И с каждым годом забываем все больше. Если нам повезет дожить до 55 или 60 лет, то мы начнем забывать столько же информации в единицу времени, сколько за ту же единицу узнали. А дальше будет еще хуже. И однажды все рухнет. Мы лишимся всего: у того, что от нас останется, больше не будет никаких знаний, все наше имущество больше не будет иметь для нас значения.
Способно ли что-то наделить нашу жизнь смыслом? Что бы люди ни называли: веселье, музыка, развлечения, приятное занятие-хобби, забота о детях - все это лишь разновидности того, что Блез Паскаль в своих "Мыслях" уподоблял охоте на зайца, который не нужен самому охотнику. Паскаль привел пример знатного человека, столкнувшегося со множеством проблем и несчастий. Чем же занят теперь этот человек? Все его мысли об одном: "Как поймать зайца?" Ему не нужен этот заяц, он не стал бы его брать, даже если кто-то предложил бы этого зайца ему даром. Для этого человека важен лишь сам процесс ловли зайца, как способ отвлечься от мыслей о том, что ничто в этой жизни не имеет смысла. Королям, получается, повезло по сравнению с другими лишь в том, что рядом с ними много тех, кто способен отвлечь их от этих мыслей.
Но много ли удовольствия получит этот человек от такой охоты? Охота отвлечет его от мысли, что скоро всему придет конец. Но мысль эта все-равно останется. Он будет здесь ловить зайца, но одновременно, может быть, откуда-то из глубины подсознания к нему будет протягиваться зубастая морда и грызть: "За зайцем гоняешься? Ну, гоняйся, гоняйся. Все-равно скоро все для тебя закончится. Ничего этого больше не будет! А сам ты станешь пылью". Охота может быть хороша лишь тогда, когда ты понимаешь, что это - начало. Но она никогда не будет чем-то приятным, если ты понимаешь, что это - конец.
Я пока видел только один способ, с помощью которого можно избавиться от ощущения, что конец близок. Этот способ таков: можно поверить в то, что тебя ожидает вечная жизнь. Название этого способа общеизвестно: религия. Но ум и образование, которые у меня есть, не позволяют мне поверить ни в одну из этих концепций: во всех них я вижу лишь фантастические истории, подобие сказок. Есть ли какой-нибудь атеистический заменитель религии? Попытка найти что-то подобное не приводит меня ни к чему.
Спиноза не был атеистом в строгом смысле слова, но он допускал, что личного бессмертия не существует. Согласно Спинозе мы должны довольствоваться уже тем, что наша ограниченная во времени любовь к Богу оказывается частью вечной любви Бога к самому себе. Но почему-то тот факт, что мое восхищение порядком, в соответствие с которым устроена Вселенная, является частью чего-то вечного и непрекращающегося, не заставляет меня радоваться. Да и само восхищение меркнет от понимания того, что скоро оно внезапно и бессмысленно прервется. Я не вижу смысла во всей этой Вселенной, если меня нет. Если моя смерть - это обращение меня в небытие, то для меня это означает одно: обратится в небытие всё, потому что все, что для меня есть - это лишь набор непосредственно доступных мне цветных пятен, звуков, запахов и мыслей, который философы называют то внутренним опытом, то перспективой первого лица, то наблюдательным моментом, то феноменальным полем. Если всё это рушится, то не остаётся больше ничего.
Огюст Конт тоже предлагал концепцию бессмертия, альтернативную тому, что предлагают традиционные религии. Этот философ, уже после того, как пережил тяжелый приступ психоза, и оказался, судя по всему, в состоянии шизофренического дефекта личности, сделавшего его похожим на персонажа известного романа Сервантеса, - этот философ предложил идею позитивного культа. В позитивном культе место божества заняло совершенное человечество будущего. Бессмертие в нем предлагалось достигать с помощью увековечивания памяти о выдающихся личностях. Воспитанный в католических традициях Конт до такой степени старался уподобить обряды увековечивания памяти порядку канонизации, принятому в католической церкви, что Дж. Ст. Милль сказал о нём: "У этого человека совершенно отсутствует чувство юмора".
Пожалуй, идею Конта в более понятной и избавленной от комичности форме выразил Рей Бредбери словами одного из героев своего романа "451 градус по Фаренгейту": "Мой дед говорил: “Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив”. Мой дед говорил: “Не важно, что именно ты делаешь, важно, чтобы все, к чему ты прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы во всем оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и настоящим садовником, — говорил мне дед. — Первый пройдет, и его как не бывало, но садовник будет жить не одно поколение”.
Пожалуй, то, о чем сказал Бредбери, могло бы помочь, если бы прав был Руссо; если бы в каждом из нас жил "благородный дикарь". Когда разум Канта в 60-е годы XVIII века, вдруг, протрезвел, попав под влияние Дэвида Юма, он нашел отдушину в чтении работ Руссо. Для Канта важна была идея о том, что человек по природе своей добр, что в сердце каждого из нас есть нравственный закон. Если бы для каждого из нас имело бы первостепенную важность доставлять радость окружающим, если бы все пороки возникали от неправильного воспитания, то да: рекомендации Бредбери нам помогали бы. Но действительно ли люди добры по своей природе? На мой взгляд, люди, и правда, по своей природе добры. Только доброта эта совсем не та, о которой пишет Бредбери.
Природа человека - это то, что формировалось на протяжении 4х миллиардов лет - с тех пор, как возникла жизнь на Земле. Природа эта формировалась в ходе борьбы за существование: борьбы с хищниками, борьбы хищников между собой; в ходе попыток преодолеть неприветливые условия нашей планеты: холод, жару, засухи и наводнения. Наши предки научились охотиться на животных, нападать на себе подобных или обороняться от них, объединять свои усилия для того, чтобы избежать голодной смерти или чтобы не замёрзнуть, или чтобы что-то отнять у других. Вот такими мы и получились благодаря этой борьбе: самыми свирепыми хищниками из живущих на Земле. Наша природа добра, но ровно настолько, чтобы мы оказались способны сделать мир лучше, объединив усилия. Но не более того. Мы способны на это, но не более, результат не гарантирован. Мы больше похожи на доктора Джекилла с его злобным двойником Хайдом, чем на благородного дикаря Руссо. В ком-то больше от Джекилла, а в ком-то от Хайда. А в ком-то есть только Хайд.
Есть ли в моем сердце нравственный закон, о котором говорил Кант? Если бы он был, то слова Бредбери действовали бы на меня воодушевляюще. Может быть, они и могут кого-то воодушевить, но не меня. С другой стороны, я же не превращаюсь в чудовище. Значит, и у меня есть какой-то сдерживающий механизм. По большей части, я просто понимаю, что если буду причинять людям зло, то и в ответ буду получать зло. Отняв у кого-то что-то сейчас можно лишиться еще большего в будущем. Но у меня нет стремления приносить радость окружающим. Следовательно, какой смысл воздерживаться от зла, если ты почти наверняка не понесешь ответственность? Если ты, причинив кому-то зло, но ничего не потеряешь?
Что может потерять человек, которому осталось жить совсем немного, который приобретет за оставшееся время лишь какую-то мелочь, да и это жалкое приобретение омрачено постоянно присутствующей мыслью о том, что скоро все будет утрачено? Похоже, что он ничего не потеряет. Но мы все, судя по всему, оказались в ситуации такого человека. К счастью, не все пока осознали это в полной мере.
Так какой же смысл запрещать себе делать все, что заблагорассудится?
Если то, что с нами происходит - это не начало, а конец, то не важны никакие запреты. Если вечной жизни нет, то всё позволено. Без вечной жизни мы оказываемся в том же положении, что и пленник "виртуальной реальности": мы замкнуты внутри собственной перспективы первого лица, перед нами проходит череда пятен, звуков и мыслей, которая скоро прервётся, и для нас нет ничего по-настоящему важного, кроме нее. Мы видим определенные закономерности в том, как эти пятна и звуки сменят друг друга, мы понимаем, что они ведут с нами игру по определенным правилам, мы можем усвоить правила этой игры и использовать их в своих интересах. Но скоро все это прервется, а правила игры таковы, что мы за это время ни в каком смысле не успеем выйти за пределы самих себя. Так к чему же заботиться о чем-то, что находится вне тебя?
Недавно один молодой человек в Перми совершил массовое убийство в вузе. Он просто убил несколько человек, которые ничего плохого ему не сделали. Я читал его "исповедь". Судя по тому, что он написал, он не глупый и не находился в состоянии психоза. И все же у него тяжелая душевная болезнь. Он явно не из тех, кого признают невменяемыми. По всей видимости, он не социопат: социопаты, обычно, не способны к долгосрочному планированию, а он долго вынашивал план убийства. Возможно, у него депрессия или шизотипическое расстройство личности (то, что еще иногда называют вялотекущей шизофренией), отягченное параноидальными чертами (целеустремленность, озлобленность, подозрительность). Можно ли было в данном случае предотвратить трагедию? Можно ли было переубедить его, поговорив "по душам". В случае психотиков такой разговор точно не поможет. Если же у человека нет психоза, то такой разговор может помочь (а может и не помочь). Проблема лишь в том, что не известно, что нужно в таких случаях говорить. Кому-то может помочь религия, кому-то - доводы, приведенные Бредбери, а кому-то не поможет ничего. Я в этом посте, пожалуй, привел все важнейшие идеи, которые породила философия, идя по этому пути, за две с половиной тысячелетия своего развития. И каков итог этого развития? Философия лежит в руинах. Мы не знаем, что сказать таким людям.
Поэтому, возвращаясь к Канту, я повторю свою мысль: возможно, со своим отрезвлением Кант утратил что-то важное. Возможно, его фантазия из "Истории неба" могла оказаться чем-то полезна. Она могла показаться правдоподобной и не противоречащей эмпирическим данным по меркам науки своего времени. Да, ее в любом случае опровергли бы в ходе развития науки. Но можно было бы предложить новую фантазию. Если бы и она была опровергнута, то можно было бы поискать новую и так далее. Наверное, сторонник Карла Поппера на это возразил бы: "Поступать так - методологически неверно. Вы меняете концепцию каждый раз, когда обнаруживаются новые опровержения. В итоге, концепция оказывается неопровержимой, а значит, не научной с точки зрения критерия фальсифицируемости. Это как история с магнитом, чесноком и козлиной кровью. До XVII века люди верили в то, что чеснок ослабляет силу притяжения магнита, а козлиная кровь ее возвращает. Но в конце XVI века эксперименты показали, что чеснок и козлиная кровь никак не влияют на силу магнита. Нашлись люди, которые стали возражать: "Нынешний чеснок уж не тот, что был в древности. Да и козлы не те уже". Но это лишь смехотворная попытка переформулировать теорию, чтобы сделать ее неопровержимой. Так можно "доказывать" все, что угодно".
На это я отвечу так: задача таких фантазий - не доказать, что вечная жизнь существует, а показать, что жизнь может иметь смысл, и научные открытия не приводят к ее обессмысливанию. Может существовать какая-нибудь параллельная вселенная, в которой чеснок и козлиная кровь влияет на магниты, но для людей эта возможность не важна. Но возможность вечной жизни важна, поэтому фантазии про чеснок и магниты не не имеют значения, а фантазии про вечную жизнь имеют. Поэтому, на мой взгляд, как один из методов философского исследования важно то, что можно назвать философско-футорологической фантасмагорией. Вы можете представить, например, вслед за русским религиозным философом Николаем Фёдоровым, что люди будущего найдут способ воскресить всех нас. Если бы все традиционные религиозные представления были бы не верны, хотели бы вы быть воскрешенными в будущем с помощью технологий, изобретенных людьми? (Фёдоров, кстати, очень не любил слово "технологии"; вместо этого он употреблял такие выражения, как "общее дело" и "регуляция") Если ваш ответ "Да", то, согласно золотому правилу морали, вам самим следует хотеть воскрешать людей. А если так, то почему бы не попробовать найти ответ на вопросы: "Такие технологии вообще возможны? И если возможны, то как они могли бы выглядеть?" Почему бы физикам не попробовать найти ответы на эти вопросы? (Единственный из известных мне компетентных физиков, который серьёзно пытался найти ответы на них - это Френк Типлер; к сожалению, он, похоже, обезумел).
Если теория Фёдорова представляется вам фантастичной, то можете рассмотреть альтернативные концепции. Например, шведский философ Ник Бостром считает, что мы почти наверняка живем в компьютерной симуляции (см. его статью: Nick Bostrom. Are we living in a computer simulation? The philosophical quarterly 53 (211), 243-255, 2003). А это тоже дает надежду на продолжение жизни после смерти - в другой компьютерной симуляции или в виртуальной реальности более высокого уровня или в настоящей реальности. Какая концепция, по вашему, более фантастична? Бострома или Фёдорова? Я не решусь быстро ответить на этот вопрос.
Вот я привел два примера таких философско-футорологических фантасмагорий. Возможны, наверное, и иные варианты. Все эти фантазии не обязаны иметь независимые основания для своей истинности. Их задача: демонстрировать, что наука и познание нового не обессмысливают жизнь. Но если окажется, что некоторые из таких фантасмагорий имеют независимые основания, то так будет, даже, лучше. Я предполагаю, даже, что такое основание есть. Чтобы пояснить свою мысль, я предлагаю рассмотреть рассуждение, известное как "аргумент судного дня".
Итак, предположим, вы участвуете в войне и подбили несколько танков противника. У этих танков такие номера: 11, 35, 22, 9. Какова вероятность, что танков у противника 2000? Судя по номерам, вероятность эта не велика: все номера не больше 50, поэтому весьма вероятно, что танков всего не более 50. А теперь предположим, что к данному моменту родилось где-то 200 миллиардов людей (за все время существования человечества). То есть вы идете где-то под номером 200 миллиардов. Какова вероятность того, что будет создана космическая цивилизация с двумя сотнями триллионов жителей? Судя по задаче о танках - невелика. Что же помешает нам создать такую цивилизацию? Какая-нибудь страшная катастрофа в будущем? Возможно. Но могут быть и другие объяснения. Например:
1. В недалеком будущем начнется технологическая сингулярность, темпы прогресса станут бесконечными, и человечество за конечное время достигнет "богочеловеческого" состояния;
2. Люди откажутся от колонизации других планет и будут жить только на Земле;
3. Люди объединятся в единый сверхорганизм. Он и останется единственной личностью;
4. Мы уже и есть представители "космической цивилизации", только не знаем этого. А не знать это мы можем по следующим причинам:
4.1 Мы находимся в виртуальной реальности, как в идее Бострома;
4.2 Мы еще не стали ими, но скоро станем, когда люди будущего нас воскресят, как в концепции Фёдорова.
Насчет технологической сингулярности - в это мне не очень верится. Не думаю, что изобретения делать так же легко, как пирожки печь. Второй вариант: люди будут жить только на Земле. Такое возможно. Однако, по расчетам шведского астрофизика Макса Тегмарка последняя звезда догорит только через 10^14 лет (см. таблицу, которую он привел в своей книге "Жизнь 3.0", русск. изд. 2019 г., стр. 352), то есть, через 100000 миллиардов лет. Столько во Вселенной будут сохраняться условия, более-менее пригодные для жизни. Даже если люди будущего будут жить по миллиарду лет, за 100000 миллиардов лет может родиться намного больше 200 миллиардов человек. А миллиард лет - слишком большой срок жизни для человека (если не создана технология воскрешения): ведь даже за последние полмиллиарда лет земля пережила несколько глобальных вымираний. Не думаю, что во Вселенной будущего будут устранены все до единой опасности для жизни.
Идея сверхорганизма напоминает цивилизацию боргов из франшизы "Звездный путь". Полагаю, все же нас ждет не столь мрачное диктаторское будущее (пока человечество двигалось от диктатуры к демократии). Так что, даже если сверхорганизм появится, скорее всего, некоторое количество отдельных людей сохранится. Если эти люди откажутся от колонизации планет, то это, в целом, будет напоминать сценарий #2. Сценарии 4.1 и 4.2 предполагают создание фантастических технологий, напоминающих реализацию сценария 1. Правда, в 4.1 и 4.2 эти технологии могут создаваться не сразу, а постепенно, поэтому, эти сценарии более правдоподобны, чем технологическая сингулярность. Кроме того, сценарии 4.1 и 4.2 допускают возможность существования количества людей, во много раз превышающего 400 миллиардов (правда, для реализации сценария 4.2, тогда, придется сделать такое необычное допущение: множество различных людей могут иметь одно прошлое). Иными словами, я считаю сценарии Бострома и Фёдорова возможными путями решения парадокса судного дня. И эти пути, по-моему, имеют некоторые преимущества по сравнению с другими сценариями.