Повсеместное возбуждение уголовных дел по статье 212 УК РФ («Массовые беспорядки», участие – от 3 до 8 лет, организация – от 8 до 15, вовлечение – от 5 до 10 лет) отражают полную капитуляцию властей перед критичным общественным мнением.
Формально такой состав преступления (организация массовых беспорядков, сопровождавшихся насилием, погромами, поджогами, уничтожением имущества, применением оружия, взрывных устройств, взрывчатых, отравляющих либо иных веществ и предметов, представляющих опасность для окружающих, а также оказанием вооруженного сопротивления представителю власти, а равно подготовка лица для организации таких массовых беспорядков или участия в них) найти в событиях 23 и 31 января невозможно, но речь идет не о поиске состава как такового.
Речь об устрашении участников протеста, в абсолютном большинстве своем спокойно воспринявших административные наказания – не только в виде штрафов, но и в виде арестов. Происходит логичное в условиях созревающего общества укрепление психологии протестующих и повышение порога страха. Действие рождает противодействие.
В ответ на это укрепление оппозиции власти решили перейти с легких «наркотиков» устрашения на «тяжелые» в надежде, что уж эти-то препараты позволят переломить ситуацию.
Конечно, люди отреагируют. Но главный вопрос не в том, насколько сократится число участников формально несогласованных публичных мероприятий. Главный вопрос в том, какой окончательный и бесповоротный образ властей формируется в глазах общества.
Ведомые тенями Победоносцева и Столыпина начальники силовых структур во главе с главным полицейским Путиным давно (а возможно, никогда) не читали, чем завершились в русской истории все эти «консервативные реформы» по укреплению самодержавия. А завершились они ни много ни мало сначала февралем, а потом октябрем 1917 года.
Идти по пути держиморд можно и дальше, конечно. Денег достаточно, жандармы размножаются почкованием, политическое поле утрамбовано, любая поднятая голова прицельно отсекается. Но есть особенность времен психологического взросления общества – роль организаторов снижается, роль широкого общества повышается. Протест становится более многочисленным и многоликим.
Можно продолжать гоняться за лидерами, запугивать рядовых участников, но все это в итоге умножает протест, потому что работает на рост возмущения общества и увеличение числа несогласных. Рано или поздно количество начнет перерастать в качество. А это приведет к такому расширению и такой структурной организации протеста, при которых ресурс силовой системы начнет захлебываться от потока производимого насилия. Дальше – либо концлагеря и массовые казни, либо слом системы. И второе намного вероятнее первого, потому что инстинкт самосохранения начнет проявляться при принятии множества политических решений.
А стареющий и выпадающий из реальности Путин будет становиться все более токсичным для самой системы.
Пока же Путин семимильными шагами двигает всю российскую государственную систему к гибридному состоянию начала ХХ века / конца 1980–х, когда видимость мускулатуры скрывала дряхлеющий скелет. В итоге скелет не выдержал политических нагрузок и рухнул.
Перспектива третьего за 100 с небольшим лет краха государственной системы сулит после фатального обострения кризиса полное переучреждение государства с высокой вероятностью его распада. Хорошо, если мирного.
Императорская Россия не смогла создать и сохранить культуру парламентаризма, очень поздно (1906) пришедшего в Россию, что привело в итоге к разрушению единственного государственного стабилизатора и крушению всего корабля.
Учитывая ускорение исторических событий, предстоящие в 2021 году парламентские выборы – это, судя по всему, последний шанс создать отсутствующий сегодня политический стабилизатор в России в лице оппозиционного власти парламента, в котором как минимум ни у одной партии не будет конституционного большинства.
Путин не может видеть и понимать эту историческую задачу из-за своей политической зашоренности и несовременности. Он не может осознать ее значение для судьбы России. Решить эту задачу может только гражданское общество. Осталось, по сути, полгода. Надо успеть.