Заместитель начальника ивановского УФСИН по кадрам и воспитательной работе подполковник Алексей Горский служит в системе исполнения наказаний 18 лет. Начал службу младшим инспектором, прошел все этапы, знает о системе не понаслышке. И не боится отвечать на неудобные вопросы – запретных тем для него, похоже, не существует. ФСИН был и остается закрытой системой – и это правильно, но из-за этого вокруг него много слухов, баек, сплетен. Последние годы информации стало заметно больше: система стала более открытой, плюс много медийных фигур из местной власти отбывает в разных зонах наказание за коррупцию – но вопросы остаются. Часть из них я задал Алексею Андреевичу.

- Вы 18 лет в уголовно-исполнительной системе. Стала ли она за эти годы исправительной или по-прежнему остается системой исполнения наказания?

- Система называется уголовно-исполнительной – мы приводим в исполнение приговоры, но и воспитательная функция тоже присутствует. Если сравнивать с ГУЛАГом, то да, система очень изменилась в хорошую сторону. Когда я после армии пришел младшим инспектором – это была одна система, даже если взять коммунально-бытовые условия осужденных, которые были в разы хуже. Главное, мы стали открыты – о нас заговорили. Я после армии и не знал, что есть эта сторона жизни, но работы в Кинешме не было, а кто-то из знакомых сказал, что есть аж три исправительных учреждения с государственной службой и там регулярно платят зарплату. У моего первого начальника отдела кадров был такой подход: до того, как официально устроить, нового человека заводили внутрь, чтобы он понял, куда идет, чтобы потом не пугался. Заходишь в учреждение, а кругом решетки, за тобой только на входе защелкивается четыре двери подряд – некоторые впадали в ступор, быстро понимали, что это не для них.

- Вас четыре решетки не испугали?

- Нет, мне интересно стало.

- Что там интересного?

- Общение с людьми, преступившими закон, интересны их судьбы. Поэтому я недолго отработал младшим инспектором, пошел на повышение, в офицеры: заочно выучился на психолога, попал в воспитательную службу.

- Какая мотивация движет молодым человеком, принимающим решение: пойду работать во ФСИН?

- Десантники на такой вопрос отвечают «никто, кроме нас». Наверное, это относится и к уголовно-исполнительной системе – это кто-то должен делать, и не каждый человек морально и физически на это способен. Поэтому сейчас отбор в нашу систему жестче, чем в летные войска. Недавно пришел мальчик устраиваться на вышку с автоматом стоять, но не прошел отбора, а на следующий год поступил в Пермское авиационное училище. Сейчас, с пандемией, история повторяется: многие предприятия встали, работы нет, а у нас зарплату стабильно платят – и звонит больше кандидатов.

- Как система переживает коронавирус?

- Среди сотрудников и осужденных нет ни одного зараженного.

- Ходили слухи, что в некоторых колониях вирус косит и заключенных, и персонал.

- Слава богу – этого нет. Есть сотрудники, выявленные по контактам с ковидными зараженными на гражданке, и они — кто на самоизоляции, кто-то уже вышел, но никто не заболел. Говорят, во Владимирской области несколько колоний закрыли по COVID, СИЗО в Ярославле…

- Из-за эпидемии у заключенных нет свиданий с родными – когда будете снимать ограничения?

- В Ивановской области губернатор подписал запрет на проведение массовых мероприятий до 31 июля, и его указ мы нарушить не можем. А из Москвы сказали, что, как только коэффициент заражения достигнет единицы – сейчас он один и два, – ограничения начнут потихоньку снимать. Но есть и плюсы: во многом благодаря пандемии в учреждениях будут устанавливать оборудование для видеосвязи осужденных с родственниками.

- Поменялись зоны, поменялось отношение, а спецконтингент за время вашей службы изменился?

- Если брать колонию строгого режима для неоднократно судимых, а я продолжительное время работал в «четверке» [кинешемская исправительная колония №4], там у многих такие сроки, что они еще сидят до сих пор. Последние два года другая тенденция: стали поступать очень молодые, 1993–96 года рождения, даже есть 2000 года, и уже неоднократно судимые. Криминалитет омолаживается. Думаю, из-за того, что те, кто в 90-х убивали, грабили и дань на рынках собирали, теперь повзрослели и предпочитают заниматься бизнесом. А молодежь не может выбиться на такой уровень, мозгов не хватает пока – у большинства приходящих 228-я статья («Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств»). Это же легкие деньги, как они думают. У меня в «четверке» был заключенный, два раза сидел за наркотики, а потом уехал в Москву, и все, больше не сел — это о воспитательном воздействии. Не поверите, но я его случайно встретил в Москве, он подошел, руку пожал – у него семья, двое детей. Я про наркотики спросил. Говорит, что пока был молодой, хотел быстрых и легких денег, а теперь стал умнее, работает.

- Когда вы на улице встречаете бывших заключенных, что чувствуете?

- А вот представьте, что вы встретили свою первую учительницу – что будете ощущать?

- Радость, наверное.

- Вот и я так же их встречаю. Мне все говорили, что с первоходами очень сложно, у них нет ни понятий тюремных, ничего (массовые беспорядки — это в основном в первоходных зонах), но, работая в «шестерке» [мужская колония общего режима в селе Талицы], относился к молодежи как отец и воспитатель в детском саду. После этого на улице каждый лезет обниматься, хотя они у меня и в штрафных изоляторах сидели, и по-другому наказывал. Ни один, кого встречал потом, не угрожал и не вспоминал негатива.

- Говорят, что зоны в России поделены на «красные», где власть у администрации, и на «черные», в которых правила устанавливает криминал, так называемая ночная администрация. Ивановские зоны какого цвета?

- Я не знаю, как они в Иванове называются, но работают и администрация, и осужденные. В той же «шестерке», когда пришел, были сотрудники, уклоняющиеся от исполнения служебных обязанностей – Талицы вообще интересное место. Мне руководитель, покойный Фёдор Александрович Рубцов, поставил задачу, чтобы сотрудники и осужденные контактировали, и я решал ее. Поэтому не знаю, какого цвета там колония, в моем понимании – обычное исправительное заведение.

- Не секрет, что осужденные делятся на тех, кто на зоне случайно, и на профессиональных представителей криминала…

- Я так скажу: администрация их не делит. Если они между собой делятся, это их придумка – это субкультура, с которой мы боремся.

- И по ночам эта субкультура не правит бал в зоне?

- Если администрация нормально работает, ничего такого не происходит.

- Почему не у всех осужденных в колониях есть возможность работать, ведь работа влияет и на досрочное освобождение, и просто на психику?

- В женских колониях, где есть швейное производство, 100 процентов контингента трудоустроено. С мужчинами сложнее: часть осужденных хочет числиться трудоустроенными, чтобы заработать баллы перед администрацией и подать на УДО, но работать не хотят. Их трудоустраивают, а они на работу не выходят, начинают игру в кошки-мышки: не пойду сегодня работать, потому что голова болит, я болею, хотя медик говорит, что все нормально. Хитрят: по приказам числятся трудоустроенными, а на работу не ходят. А бывает, осужденный хочет рабочее место, которое уже занято. Все хотят работать в котельных, там хорошая зарплата, но требуется специальное образование.

- Почему работающие в колониях получают нищенское вознаграждение? Несколько лет назад в Кинешме женщины в месяц получали не больше трех тысяч рублей.

- Если осужденные выполняют положенную норму выработки, то получают очень хорошие деньги, но с зарплаты производятся обязательные отчисления на содержание.

- Это вызывает вопрос: если человек на зоне не работает, то за его содержание платит государство, а если работает, то сам все оплачивает. Это справедливо?

- Вы не поверите, но и для меня это всегда было вопросом. Говорят, готовится законопроект о том, что деньги на содержание осужденного будут снимать с любого дохода на его счет или карточку – и это, наверное, будет справедливо. Не хочешь работать – оплати свое безделье.

- Бизнес стремится работать с колониями?

- Думаю, да – бизнесу это выгодно. Какой бы нормальной ни была зарплата у осужденных, на гражданке за ту же работу платят больше. Договоры с предпринимателями в системе заключают начальники учреждений, управление на этот процесс никак не влияет, наш производственный отдел только осуществляет контроль за деятельностью осужденных. Бизнес по-разному участвует в жизни колоний. Мы до пандемии проводили на базе «тройки» [женская колония общего режима в Кинешме] конкурс швейного мастерства, в котором принимали участие четыре колонии – две мужских, две женских. Вы не поверите, но выиграла мужская «четверка». Судили профессиональные, швейники с гражданки, всем победителям выдали сертификаты на трудоустройство после освобождения.

- Последние годы в Ивановской области чиновников активно сажают за коррупцию. Их присутствие в зонах как-то сказывается на вашей работе?

- Нет, абсолютно, эту тему больше СМИ муссируют. Это как с призывом на военную службу: по улицам все ходят разные, в том числе очень нарядные, а когда новобранцев бреют под ноль и одевают в камуфляж – становятся одинаковыми. Так и у нас. Приходят этапом, где у кого-то куртка кожаная дорогая, а у кого-то ботинки еле дышат, переодеваются в форму и становятся одинаковыми. По лицу не скажешь, кто был бизнесменом или представителем власти, а кто вором-домушником – для нас они все одинаковые.

- В жизни ФСИН активное участие принимают служители РПЦ и других конфессий. В чем заключается их помощь?

- Давайте на примере РПЦ – это все-таки нам ближе. Есть официальная должность – помощник начальника по работе с верующими – раньше там работал пенсионер из нашей системы. Но Иосиф (митрополит Иваново-Вознесенский и Вичугский) был недоволен, считал, что это должность РПЦ, и несколько лет назад назначили священника, в должностные обязанности которого входит ежемесячный выезд во все учреждения – у нас их 13. Священнослужители — это те же психологи, они очень плотно контактируют с психологической службой по вопросам членовредительства, суицидальных мыслей, венчания проводят. Осужденным это интересно, а у нас нет проблем, что священник занес ложку кагора, который пьют при венчании. Они сильно помогают, потому что сотруднику иногда трудно что-то сказать о своих мыслях, а священнику проще раскрыться. В каждом учреждении есть молельные комнаты для мусульман – договоры заключаются со всеми официальными конфессиями. Осужденным это помогает, они там приходят к вере быстрее, чем люди на свободе: наверное, больше копаются в себе. Но есть и такие, кто сидит за воровство икон из храмов.

- Кто строит молельные комнаты, часовни и храмы в колониях?

- Помогают священники, собирают пожертвования, привлекают средства и гуманитарную помощь, а колонии помогают, чем могут. Если в четвертой колонии есть деревянное производство, то кресты и прочая утварь делается руками осужденных, они это делают безвозмездно. Сейчас «семерка» [женская колония общего режима в Иванове] — это единственная колония, где есть часовня, но нет храма, но начинают делать. У нас тут, на Велижской, открыта домовая церковь, и наш священник говорит, что это единственный случай в стране, когда храм расположен прямо в управлении.

- На зоны попадает алкоголь, наркотики, запрещенные предметы. Это результат коррумпированности сотрудников или во всю функционирует так называемая воровская дорога, по которой с воли за решетку доставляются любые товары?

- Думаю, это коррумпированные сотрудники. Когда сотрудник приходит на работу, его на эту тему инструктируют оперативники. Я сам туда пришел еще маленьким, сразу после армии, и мне говорили: сейчас начнут к тебе подходить и проверять, попросят принести конвертик, конфетку, прикурить… Если хоть раз принесешь конверт, это станет крючком – они срисуют твой психологический портрет и поймут, что дальше ты сможешь пронести им телефон или наркотики. Недавно наша спецслужба поймала младшего инспектора второй колонии [мужская колония строгого режима для ранее отбывавших наказание в селе Талицы] с наркотиками – он у меня в «четверке» работал, знаю его маму, которая одна его вырастила. Появилась девушка, и зарплаты младшего инспектора в 25 тысяч рублей стало не хватать, хотя никто не запрещал учиться – у офицеров зарплата больше. Решил подзаработать на свадьбу и пронес девять свертков, за что получил девять лет – теперь ему мать передачи шлет. Но, помимо сотрудников, предавших интересы службы, есть родственники с посылками и передачами и дружки, которые все это через колючку перебрасывают. Не только из-за коррупции товар в колонии попадают.

- Стало больше информации о коррупционных нарушениях во ФСИН. Их правда больше или информация стала чаще попадать в СМИ?

- Изменились требования, система стала более открытой. Раньше информации про уголовно-исполнительную систему было не найти – ни в газетах, ни на ТВ, а сейчас никто ничего не скрывает, общественная наблюдательная комиссия и уполномоченный по правам человека для меня почти как сотрудники стали – настолько часто посещают колонии. 

P. S.: Когда я сказал, что вопросов больше нет – пока как минимум, — Алексей Андреевич предложил рассказать пару историй. Я согласился, конечно – что может быть более «тюремного», чем байки.

- Смотрели «Юнону и Авось»? С ней интересная история связана. У нас на колонии-поселении сидел режиссер, делал постановку этой рок-оперы в «четверке», на премьеру туда приезжал сам Рыбников [Алексей Рыбников – российский композитор], который до этого ни разу в колониях не был и не знал, как работает система. Он первый раз появился в зоне, чтобы посмотреть свою рок-оперу – у него глаза во-о-от такие были! Ее написал зэк, отбывающий наказание, не списал, а воспроизвел на слух, она получилась оригинальная – хотели найти либретто, но права на него стоят 500 тысяч рублей, это неподъёмная сумма. А режиссер, сидевший на колонии-поселении, был другом детства Рыбникова. На третьем курсе Гнесинки он понял, что хочет наркотики, а денег нет и украл кошелек, купил наркотик, а его поймали. Когда он ставил рок-оперу, это был его седьмой срок. И после того, как тогда освободился, еще два раза отсидел в других областях – ничего не делает, просто ворует кошельки, и его берут по 158-й статье [«Кража»]. Я спрашиваю: зачем воруешь? А он отвечает: чтобы героину купить. Работать не пойду, я творческая личность, музыку пишу, на инструментах играю. А есть такие, кто по выходу совершает преступление, чтобы в колонию вернуться. Один за две недели до освобождения говорит мне: «Алексей Андреевич, оставьте меня здесь, у меня жилья нет, родственники от меня отказались, пойду жить на теплотрассу, а на дворе ведь ноябрь. Мне есть будет нечего, я замерзну и помру. А 600 рублей, которые мне на дорогу дадут, я пропью сразу или проем». Говорю ему, что при всем желании никак, и освобождаем. Он приходит на кинешемский вокзал, заходит в линейный отдел и просит у полицейских дать ему какой-нибудь висяк, за который он подпишется. Лишь бы посадили опять, пока далеко не уехал. Его послали, конечно, а он взял камень, разбил им окно, и его за хулиганку осудили. К нам, конечно, не прислали, отделался условным сроком, но в СИЗО какое-то время просидел. Над ним поржали тогда все, но понять его можно: на воле нет ничего, а тут кормят, поят, одежду по сезону выдают.

Благодарю за помощь в организации интервью Марину Шалагину, начальника пресс-службы УФСИН России по Ивановской области.

Оригинал