Ещё один мемуар.
Кандалакша, 1996 год.
К Заполярью не подходит знаменитое Иосифа Бродского: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». Кандалакша - это не провинция. Это край земли, зацепившийся за Полярный круг, как за спасательный.
Странное чувство охватывает, когда через сорок лет приезжаешь в места, где начиналась осмысленная жизнь. На этот раз приехал по командировке от "Российской газеты".
По журналистской традиции первый визит нанёс в редакцию городской газеты. Коллеги всегда дадут нужную информацию о социальной и экономической обстановке в городе, о новостях, обеспечат адресами, явками, нужными телефонами, а если позволяет ситуация, то накормят и напоят. А уже наполнять полученную информацию конкретным содержанием, деталями – это сам.
В редакции меня познакомили и с местным поэтом и фермером Николаем Колычевым, и мы договорились встретиться на следующий день у меня в гостинице. Накануне назначенного часа купил в ближайшем магазине бутылку водки, нехитрую закуску. Николай задерживался, и я решил размяться – открыл бутылку и махнул граммов пятьдесят. Это был, как мне показалось, яд, о чём я и предупредил подошедшего Николая. Он тоже приложился и сообщил, что это никакой не яд, а обычная кандалакшская водка. Другой здесь не водится, хорошая бывает только в Мурманске, но это далеко.
В начале 90-х годов в Кандалакшском районе было всего три фермера. И самый известный из них - Николай Колычев. Знаменит он был больше как поэт, да и фермерством занялся, чтобы реализовать сомнительную советскую максиму: чем ближе поэт к земле - тем нужнее народу его творчество. Хотя, конечно, понимал, что хрестоматийное «землю попашет, попишет стихи» всего лишь неловкая шутка пролетарского поэта. Тем не менее, Николай с невесть откуда взявшимся протестантским упрямством, помноженным на лирическую дерзость, взял в селе Лувеньга землю в аренду и бычков на откорм. Засеял два гектара многолеткой, но кормами запастись не успел – местные власти отдали арендованную им землю под дачи. Но Николай каким-то образом выкрутился и начал с нуля. Завел несколько коров, начал разводить свиней… А тут новая напасть - свиньи заболели трихонелезом. Их пришлось забить и сжечь. Борьба за выживание становилась бессмысленной. И тогда Николай подался в батраки – в Норвегии нанялся на работу к тамошнему фермеру. Отработал сезон, одновременно разрушая социальный и трудовой уклад жизни хозяина. «Понимаешь, - рассказывал он мне, - поля, где он выращивает корма для скота, находились километрах в пятнадцати от дома, и когда время подходило к обеду, мы на тракторе ползли туда, где нас ждал обед, приготовленный хозяйкой фермы. Но я убедил хозяина не сновать туда-сюда в разгар рабочего дня, не жечь понапрасну горючку, а брать обед с собой. Работящему хозяину идея понравилась, а его жена обиделась на русское «ноу хау», а заодно и на меня. Вроде бы мы таким способом высказываем ей пренебрежение. Нет, мы очень разные…».
С фермерством Николай завязал, о чём сообщил в тот осенний вечер 1996 года. Мы разлили остатки «паленой» водки, Николай подписал мне свою книжку «Звонаря зрачок» и прочитал оттуда вместо тоста:
Еще стакан! За все, что я люблю!
И будем на луну глядеть, вздыхая...
Я пью не потому, что жизнь плохая,
А просто - осень. Потому и пью.
За окном гостиницы мерцал залив, отражая неведомо откуда льющийся свет. Или это зрачок небесного звонаря, не моргая, наблюдал за нами?
Много позже разговаривал с поэтом Мариной Кудимовой, с которой был знаком со студенческих лет, и упомянул имя талантливого поэта из Кандалакши Николая Колычева. В том смысле, что вот канул в неизвестности. «Никуда он не канул, - возразила Марина, - недавно в солидном издательстве вышла книга его стихов с моим предисловием!».
Мир действительно на удивление тесен. Так замкнулся очередной круг.