Все кому не лень в Тамбове комментируют предсмертную записку вице-губернатора Глеба Чулкова. Что могу сказать я? Какая-то, извините, фигня.
Я не склонен идеализировать никого, кто в путинской России находится у власти, особенно на высоких постах. Я не склонен идеализировать и своего одногруппника Глеба. Не склонен в этом посте очернять или обелять покойного — речь о записке.
Представленная записка слишком хорошо обрывает все концы, замыкая всё и вся на покойном. Это первое.
Второе — она не логична: в ней есть, типа, попытка предупреждения, советов, но при этом не используется последний шанс — предупредить о действительно осязаемой опасности, конкретных опасных людях или их поступках. Но эти очевидные выводы можно было бы сделать и не зная лично Г.И. Чулкова.
Не могу знать, как меня воспринимал Глеб и что обо мне думал, но у меня не сходятся между собой моё знание моего однокурсника Чулкова и общий смысл записки.
Приведу свои доводы:
1.1. Работая в мэрии, работая помощником бывшего губернатора О.И. Бетина, став начальником управления и вице-губернатором Тамбовской области, Глеб всегда любил поболтать, вспомнить как тех, с кем учились, так и поделиться собственными переживаниями, наблюдениями уже в связи со своими «коллективами». То есть Глеб не был молчаливым или немногословным человеком. Скажу прямее — Глеб любил посплетничать.
С годами эта тяга меньше, однозначно, не стала.
1.2. Глеб дико любил показать свою осведомленность и подкрепить её именами, фактами.
2. Глеб, безусловно, мог давать миру больше. Но Глебу однозначно была свойственна эмпатия, чего бы не содержала его записка. Могу привести массу примеров, как то — помощь с профориентационными фильмами, встречи со студентами, консультации дачников по выработке стратегии защиты от сноса их домов и тд (да, это вроде бы мелочи, но он мог не делать и их, как сотни других наших чиновников). Во время ожесточенных судов и дачных сносов в Тамбове, когда все эти бобровы, кондратьевы, коноваловы, поздняковы, рогачевы, числины, лошаковы и др слуги народа или писали подлые отписки, или, вообще, подставляли граждан, Глеб — единственный, кто мог сам первым позвонить, чтобы дать полезную инфу (это было не единожды). Например, что у газпромовской дочки нет юридически выделенных охранных зон, дать практику и тд. Повторюсь, я понимаю, что, вероятно, мог больше…
3. Глеб любил красивые жесты, любил, простите, по-мальчишески понтануться…
4. Глеб любил жизнь. Скорее даже более обостренно и жадно, чем многие наши сверстники. Он искренне делился радостью, что похудел, что стало легче.
5. У нас с Глебом была общая знакомая, которая покончила жизнь самоубийством. Глеб не понимал такого вида выхода из тупика.
6. Экстремальные ситуации, конечно, могут приводить нас к Богу…
И все эти мои воспоминания не дают мне возможности проверить, что Глеб Чулков мог взять и написать всё ЭТО (и в таком варианте), да и ещё перед добровольным уходом из жизни. В этом, собственно, третье — основное противоречие предсмертной записки: типа покаянное типа предупреждение типа закоренелого эгоиста-гедониста обесценивается в ноль из-за полного отсутствия имен, приведших его к такому финалу. Такая записка ничего не давала и не дала самому Глебу, но, при этом, превратилась для кого-то в Тамбовской области в самый желанный предновогодний подарок.