Работа у Антона была ответственной, не каждого на такую принимали, и не все на ней задерживались.
Каждое утро, без выходных, в подворотне за магазином он садился в служебный воронок, замаскированный под хлебный фургон. Водитель фургона открывал потайной салон и шел выгружать несколько лотков хлеба из задних дверей. Антон запрыгивал в салон, здоровался с коллегами, и двери закрывались, погружая все в темноту до следующей остановки. Фургон долго трясся по улицам города, собирая отделение специалистов, выходил на грунтовку, которая была ровнее, и вез Антона с коллегами далеко за город, а куда — не его, Антона, дело.
Платят — и хорошо, да паек выдают импортозамещенкой — тушенка «Великая стена», колбаски рыбные со вкусом воблы; мука ржаная соевая, картофель мороженый, жир соевый, сыр «Российский», галеты «Спортивные» да три литра водки, освященной полковым командиром-священником. Живи да радуйся, только язык за зубами держи.
А видал он многое. В позапрошлом году, этих… забыть лучше. У соседа тогда еще детишки с голоду пухли, не всем хорошо после Крымской войны было, но держались как могли. Антон язык-то за зубами держал, а соседа прикармливал: если не Антоха-рубаха-парень — все бы умерли. А так из пятерых двое выжили, сосед в петлю не полез, только жена его чуть крышей поехала, но все равно радовалась, когда Презиарх всем, потерявшим троих детей, за каждого выжившего по три банки «Великой стены» в месяц назначил. Остальных-то на этих банках и подняли…
Вспоминалось, как он плачущему соседу рыбные колбаски выдавал под счет, а перед глазами… Лучше и не вспоминать. Главное, сначала руки дрожали с непривычки, но стакан водки из спецпайка снимал напряжение после работы и заставлял забыться в фургоне по пути домой. Открывал глаза, когда в распахнутую дверь потайного салона светил фонарь заднего хода магазина. Приехали.
Вечером на ужин заходил сосед — у него пошло, устроился работать в православный благотворительный фонд по месту прописки. Там выдавали паек церковный — огарки свечей, яйца, замороженные с Пасхи, просроченные просвирки и кагора — хоть залейся.
Жили они дружно, в день субботний, сокращенный, собирались с детишками, женами, молились перед едой под видеокамерой Епархии и чинно приступали к вечерней трапезе. Всегда так подгадывали, чтобы после третьей начинались новости по каналу «Единство» — смотрели, как страна поднимается с колен, а враги злобно скрежещут и поклепы на Презиарха возводят. Пили за здоровье, за веру крепкую, за Презиарха святого — стоя под камерой; пили за лося — чтобы пендосам хреново жилося.
Весело, с шутками, под закуску, разрезанную на порции. Закуски хватало на пять тостов — детишек было у соседа двое да своих трое. После пятой ходили перекуривать — одну на двоих. Еще пять пили без закуси. В воскресенье «Хлеб» приезжал к полудню — можно было выспаться и выпить воскресный стакан рассола после вчерашней водки с кагором.
Но ночью расслабление не наступало. Перед сонным взором плыли раздавленные бульдозером польские яблоки, грузинские помидоры, турецкие апельсины, литовские сыры, сотни тонн американских окорочков… Руки Антона крепко сжимали рычаги управления, взгляд был суров, а специальная маска лишала воздух миазмов, издаваемых контрабандной гуманитарной помощью.
Антон знал, что не должен останавливаться ни на минуту, потому что каждая сэкономленная сотня грамм соляры — гвоздь в крышку гроба зловредных пиндосов и гейропейцев, глумливо заявляющих, что в нашей Великой и Непобедимой — гуманитарная катастрофа. Сон был так похож на реальность, словно с Антон работал в ночную.
Он отличался от реальности одним — Антон давил и плакал, плакал — и давил…