— Кем стать-то хочешь, когда вырастешь, оголец? — мужчина наклонился к Семену, и его глаза оказались совсем рядом. Большие, заинтересованные глаза. Семен замер. Мать, стоящая рядом, чуть подтолкнула в спину. Отвечай, мол, когда тебя спрашивают…

...Кто же мог подумать, что из всех пришедших на встречу знаменитый писатель выберет именно Семена?! Ничем особенным мальчик не выделялся, скорее, наоборот. Лопоухий и худенький, с непокорно торчащим на макушке хохолком волос, в мешковатых, больших, плохо подшитых теплых брюках. Мать купила к школе, на вырост, в июле в них было нестерпимо жарко и липко. Но что-то зацепило писателя в Семке, он вывел его перед всеми, нагнулся и задал этот вроде бы совсем простой вопрос. Семен вобрал в грудь побольше воздуха:

— Я летчиком хочу быть, дяденька! — громко, даже чересчур, выпалил он. Вокруг засмеялись.

— Хорошее желание, — одобрил писатель, — Пусть оно у тебя сбудется.

Летчик-налетчик

— Что, так прямо и сказал? — отец ударил себя по ногам, заливаясь смехом.

— Ага. Летчиком, говорит, хочу стать, дяденька, — повторила мать.

— Иди сюда, Семка! — крикнул отец. Семен опасливо приблизился. Ничего вроде. Отец, когда трезвый, добрый, но все равно страшновато. Редко он разговорами сына баловал, все чаще подзатыльником награждал. — Летчик-налетчик!

— Чего ты…

— А ничего! Сопли подотри сначала! Отродясь у нас в семье летчиков не было никаких.

— Но папа, писатель сказал… — начал было Семка.

— Что они понимают, эти писатели. Пописывают книжечки в своих благоустроенны квартирах, потом в магазины ходят за колбасой да молоком. Откуда им про настоящую жизнь-то знать? А ты будешь шофером, как папка.

— Я летчиком хочу, — тихо не согласился мальчик.

— Иди давай отсюда, собаке жрать отнеси, — посуровел отец. — Летчик. Семка Чкалов-Мересьев, — и он снова обидно рассмеялся.

Наверное, и правда глупо было говорить о своей мечте вот так, при всех. Теперь задразнят, как пить дать задразнят. Но у писателя были такие добрые глаза. В них плавали искорки. Такие глаза были у Семкиного дедушки, он часто рассказывал внуку, как встречал в лесу гномов и говорящих зайцев, как лесной дух его через болото перевел. Отец говорит, что дед сказочник-неудачник, но это от злости. Отец у Семки — особенный. Травмированный, поэтому и злой. А дед уже умер, не к кому сходить посоветоваться. Мамка с бабкой не поймут, они вечно заняты, то за скотиной ходят, то стирают, то готовят… Вот пойдет Семен в школу, может, учительша там добрая будет. Если добрая — то поможет, расскажет, как быть, где на летчиков учат. А высоты Семка не боится. Он с сарая уже сто раз прыгал.

Нет способностей

— Ох, Семен, Семен, — классный руководитель с жалостью посмотрела на подростка. — Не могу я не ставить тебе двойку, понимаешь?!

— Понимаю, — опустил голову парень.

— Что именно у тебя не получается? Скажи, давай позанимаемся дополнительно.

Семен замотал головой. Он просто тупица, правильно отец говорит. А тупиц в летчики не берут. Тупицам совсем другая судьба уготована. И уже почти забылась давняя детская встреча с писателем. Действительно. Что они, писатели эти, понимают?! Они здесь, в деревне, не живут. У них не меняются учителя по пять раз в год, потому что уезжают в город в поисках лучшей жизни. Ну или «взамуж», как мамка объясняет. Может, он, Семка, и не тупой вовсе, просто ему нужно больше времени, чем другим, чтобы чему-то научиться…

— Я пойду, Анна Николаевна?

— Иди, Семен, — вздохнула она.

Наверное, позвонит вечером мамке, снова будет бубнить. Что нет у Семена способностей ни к математике, ни к литературе. А потом мамка все расскажет отцу. А отец возьмет ремень. Или веник, веником тоже больно. А потом бабка принесет в сарай горячий пирожок или ватрушку. Ей Семку жалко, но отец в доме главный.

Где же взять эти способности? Что за странная голова у Семки, коли в ней ничего не держится?! Даже стихотворения простого запомнить не может. Хотя стихи эти, честно говоря, муть мутная. Словеса непонятные нанизаны друг на друга, а для чего — не ясно. Как бусы у мамки: красивые, яркие. Семка порвал их в детстве, она потом собрала, но в другой последовательности, и стало уже не так красиво…

Как хочется стать летчиком, чтобы подняться над всей этой суетой и серостью и… больше никогда к ней не возвращаться.

— Семен! Ну-ка подь сюды! — по голосу отца понятно: уже принял на грудь, значит, точно отлупит. — Да пошевеливайся! Мухой лети! Летчик, блин…

Такая судьба

— Семка, черт, чего вошкаешься? Сейчас дотащимся до места, а там уже очередь! — ругался Генка. Генка любил ругаться, он нормально вообще не разговаривал. Семен привык уже.

— Сейчас, сейчас, — он сложил в пакет-майку последние найденные бутылки и разогнулся. Болела спина, из помойного контейнера разило. От самого Семена тоже разило, но к этому, как и ко всему остальному, он уже давно привык. Это его реальность, его судьба.

— Пошли давай, шевели ластами, черт! — снова выругался Генка. Его понять можно — похмелье, оно такое, подгоняет почище кнута. Семен и сам чувствовал себя неважно. Выпить бы не мешало. Но сначала — сдать бутылки.

Мужчины поудобнее взяли пакеты и двинулись по тропинке. Семен старался идти быстрее, но все время отвлекался и глазел по сторонам.

— Видишь автобус? — спросил он Генку.

— Который?

— Да вон тот, красивый, «Мерседес».

— Ну.

— Я такой водил, — с гордостью признался Семен.

— Врешь! — не поверил Генка.

— Вот те крест, водил! — обиделся Семен. — Я хорошим водителем был. Вежливым, дисциплинированным. Мне даже это, грамоты и благодарности давали. Удостаивали, значит. Пассажиры меня любили…

— А потом что?

— А потом я запил… — сказал Семен и замолчал. Потому что очень остро почувствовал, как жалко все это звучит. И вообще, как глупа и бессмысленна его жизнь. Школа, водительские курсы, гордость от того, что в руках основательное, очень мужское дело. Первое место работы, горькое разочарование от брошенного невзначай «извозчик». Жена Галя, скромная деревенская, мечтающая переехать в город… Комната в общежитии, баранка самосвала, вечно грязные руки и запах бензина. Слезы жены и обидное «живем как нищие», «ничего не можешь, не мужик»…

Ушла от Семена Галя, к другу ушла, к такому же работяге — шоферу. Тогда Семен и напился в первый раз. А что, был повод. С этих пор и понеслось. А сейчас уж что, дело к старости, менять судьбу смысла нет.

— Генка, а ты кем быть мечтал в детстве, а?

— Я-то? Как все, космонавтом, — захохотал, раззевая беззубый рот, собутыльник.

— А я летчиком.

— Ой, не могу, летчик! Давай, лети, что ли, за беленькой тогда. Эт самое, от винта!