Рассказ Д. Синицы, «валаамского поджигателя». Записан О. Яровым, к.и.н., историком Валаама.
Материал был подготовлен для рассмотрения в судебных заседаниях по делу о поджоге и уничтожении многоквартирного жилого дома №4, здания-памятника федерального значения «Зимняя гостиница» в пасхальном пожаре 1 мая 2018 года.
Расшифровка аудиозаписи беседы 26 июня 2018 г. передается в сокращении. Подзаголовки в тексте наши. — О. Я.
Д. Синица: Нас депортировали с острова Валаам. Поселку наступил конец... через пожар
Первого мая меня посадили в СИЗО. Я пробыл там полгода. Это было прекрасное время. Мне это и нужно было, потому что после того шока, который я испытал, от той трагедии которая произошла, — во-первых, уничтожение всего имущества — моего и моего сына в квартире. Все сгорело. Более того, сгорела школа. Погорели некоторые жители. Сгорела «Мансарда» [монастырская гостиница на «чердачном» этаже, перестроенном] и крыша Зимней гостиницы, и пострадали многие квартиры, которые были на 3-м и на 2-м этаже.
Я все это понимал, как бы ни было тяжело осознавать. Самая главная моя боль была то, что я знал, что поселку [светскому поселку Валаам] наступил конец. Вот таким образом, неожиданным, через пожар.
<...>
Эти полгода [в СИЗО] были для меня верные (?) Потому что я там жил в заключении. Я находился в таком относительном одиночестве, и это помогало мне справиться с внутренними проблемами, с шоком, смятением, с той трагедией, которая произошла во мне. Это был полезный очень период.
Здесь: предварительная схема-реконструкция пожара здания: поэтажные площади пожара, места возгораний и движения огня по этажам. Подготовлена О. Яровым на основании фотофиксации пожара и возгораний (четыре базы данных), свидетельств очевидцев, а также натурного исследования руинированного здания в мае и августе 2018 г. (фото-, видеофиксация проведена с участием правозащитников, научных экспертов, жителей здания и журналистов). Предназначена для обсуждения в ходе судебного следствия. Детальная поэтажная план-схема пожара будет выложена позднее.
Похмелье очень сильное
Потом начались суды. Началась подготовка к судам. А дело сложное. Требует, учитывая то, что там произошла сделка, которая называется самооговором. На самом деле, это не самооговор. Самооговор, он как бы юридически так звучит. По сути, это была сделка.
— Сделка кого с кем?
— Была [моя] сделка с опером, то ли замначальника, то ли начальник опергруппы, — с Сергеем Суковиковым.
— Как это сделка? Вы договорились о чем-то?
— Он мне предложил выбор. Когда я сидел 2 мая — сами понимаете: сперва пожар. Потом они меня привезли [сюда], у меня похмелье очень сильное, они меня бросили туда [в КПЗ], там я вообще замерз, ночь пролежал, и утром они меня достают оттуда, садят на стул, начинают допрос. В таком состоянии в принципе человека не допрашивают. Подавленный человек. С похмелья. Подавленный человек, у которого сутки назад произошла трагедия — сгорел его дом, не только его дом, а еще квартиры соседей погорели, да вообще полдома сгорело. Вот они даже не дали мне передохнуть. Я сидел там у него [Суковикова] на стуле. Он допрашивал, говорил: вот-вот. Я: не мог такого сделать, да вы что? Вы сами подумайте, говорю, как я мог поджечь собственный дом?! Вещи Елисея [сына]. Там у меня тираж [авторской] книги был огромный, 3,5–4 тысячи книг под кроватью было. Это приличные деньги, там около 250 тысяч (руб.) прибыли было. Причем книжки очень успешные, продавались.
<...>
— Я сначала называл это самооговором, поскольку я почитал в Уголовном кодексе, есть такое понятие самооговор. И там есть даже некоторые комментарии по поводу этого. Они говорят о том, что нужно внимательно относиться к самооговорам и разбирать их, в общем-то, искать причины самооговора. Там, в Комментариях к Уголовному кодексу, указано, какие бывают причины для самооговора. Это в первую очередь названо, конечно, давление или нежелание подставлять своих родственников, близких. Вот. Но в том числе указано давление на человека.
Свидетель Д. Назин о «невменяемом» Синице, поджигателе собственной квартиры
В данном случае, я сначала думал: самооговор. Но это не было самооговором. Потому что на меня было оказано давление, а значит, была сделка. Какая была сделка? Когда я там сидел и не соглашался с утверждениями Сергея Суковикова, что это я поджег Зимнюю гостиницу. Тогда он сказал чудовищную [вещь], непонятную до сих пор. Она абсолютно алогичная, алогичное свидетельство Назина Дениса о якобы каком-то моем поведении невменяемом, после чего я [якобы] поджег собственную квартиру растворителем. Он [Суковиков] мне говорил все это. Я говорил, что этого быть не может, что это не так. Тогда он стал на меня давить, стал угрожать, он «достал»: детали я сейчас пропускаю, какие-то мелочи происходили, мелочей достаточно. Есть все о мелочах, написано все это было на семи листах и было послано в прокуратуру.
План сожженной квартиры Д. Синицы. Выполнен Д. Синицей для судебного разбирательства
Дверь Синицы. Фото размещено на странице Д. Синицы в группе на сайте «ВКонтакте»
Писал я из заключения в СИЗО. Все было очень подробно написано: кто и что сказал, кто и где находился, кто и как реагировал, и были сказаны слова. Все действия. Вся картина была полностью описана, детально. Хочу заметить, детально все было описано, детально, все было описано в деталях. Такое, конечно, придумать невозможно. Суковиков, конечно, это отрицает. Вот. И почему я называю все-таки это сделкой, потому что он достал статью Уголовного кодекса и зачитал мне какую-то то ли 20-ю статью, не знаю я, какой номер. И там было написано о терроризме, и 20 лет. Он говорит: понимаешь, дом сгорел. Стал мне рассказывать о разрушениях. Я о всех разрушениях на тот момент не знал. Но он уже знал. Я только видел часть разрушений, потому, что я утром уехал, днем, а еще пожар продолжился и позже, в другой части Зимней гостиницы.
— Вас когда увезли с Валаама (с острова)?
— Меня вывезли 1-го числа [мая 2016 г.] около 12 часа [т.е. 13:00] дня. И стал угрожать [Суковиков], что, вот, мы тебя засадим, мы тебя засадим, если не начнешь говорить. Я: так я не знаю, что говорить! И сказал Суковикову: что еще от меня нужно? Нет, ты давай, ты должен признаться. Я говорю: да я же не делал ничего этого! Он начинал на меня давить: показывать статью о терроризме, говорить, что мы тебе дадим терроризм, будь уверен. Вот, когда я сидел в подавленном состоянии и подумал, что они, если захотят, вполне могут это сделать. Речь о презумпции невиновности не шла вообще. То есть у них там даже такое понятие, как презумпция невиновности, или хотя бы просто посидеть отдохнуть и нормально выслушать, там этого ничего нету. Было оказано агрессивное давление.
«Все почки-печенки отбили»
Как оно еще, это давление, оказывалось? Потом, когда меня вывели оттуда, когда еще ничего не было сделано, меня вывели, посадили на скамеечку. И я смотрю, выходит такой маленький, тщедушный такой, скрюченный человек. Заходит в эту комнатку, где они там сидели, оперативники, на третьем этаже. На четвертом. Я слышу оттуда крики такие: ай-ай, там, а-а, — ну, как будто человека бьют, ну, довольно похоже было, что его там били. Потом они его выводят. Выводят, сажают рядом со мной и приковывают наручниками к батарее. Я сидел на лавочке, у стены, а он сидел у окна. Я сижу, молчу, даже не спрашиваю. Думаю о своем, не спрашиваю у него там, что с ним произошло, что там было. И он вдруг начинает сам говорить: вот, меня побили, я не знаю, что мне теперь делать, все почки-печенки отбили. Начинает жаловаться. Что такие, вот, они, мол, звери, как они поступают с людьми. А он бедный-несчастный, у него и так здоровье плохое, ему почки отбили, ой, как почки болят.
Суковиков зачитывает Синице показания Дениса Назина
Через минут пять-десять меня опять туда вызывают в кабинет, и опять начинается, вот это давление, «прессуха»: ты давай говори, давай раскалывайся! Так что говорить? Вот, я не знаю. Вы мне напишите — я прочту. Нет, мы ничего писать не будем, должен сам сказать. Я говорю, что [должен сказать]? Говори! Что говорить, что Денис про меня говорит? Молчит [о следователе Суковикове]. Говори, говори, говори то, что, говори! И опять зачитывает свидетельские показания Дениса. Вот так хитро делают они. Начинает эти свидетельские показания зачитывать, как бы просто оглашать. Все-таки он таких слов [о признании Синицей Д. В. вины] не говорил. Это все было косвенным действием сделано. Вот. И включил диктофон. Я запуганный, что мне дадут 20 лет, а он сказал: или 20 лет, или 2 года, может быть, тебе дадут условно. Вот. Вот по этой статье. И показывает мне: 168-ю, часть 2, там написано: до 5 лет. Он говорит: может быть, дадут условно, если честно признаешься. Я: так как честно признаться, если я этого не делал. Ну, вот. Он говорит: ну, выбирай, думай сам. Я говорю, хорошо, я подумаю, можно я выйду в туалет покурить?
«Лучше согласись»
Там был еще сотрудник, Марков такой, тоже оперуполномоченный какой-то. Мы вышли с ним в туалет. Я стою у окна, курю сигареты и спрашиваю его: послушайте, стоит мне соглашаться? Я ведь ничего не сделал! 20 лет или 2 года — стоит ли мне соглашаться, т.е. признаться в том, что не делал? Он как-то сразу замялся, молчит, такой. Ничего не говорит. Потом я стал спрашивать, как-то: я, говорю, в растерянности, я не знаю, что делать.
[Д. Синица здесь и в ряде других мест начинает говорить скороговоркой, заикается, частично говорит невнятно, видно, что сильно переживает.]
Я не делал [поджога], но раз у меня только такой выбор, наверно, значит, мне придется что-то выбирать, а может быть, вообще не надо ничего. Он говорит: ну, ты слышал, что тебе сказал, там, человек, ну, вот его [о человеке с избитыми почками]. Я говорю: да, слышал. Я говорю: так что мне решать? Он помолчал, говорит: лучше согласись. А перед этим: не как с опером, а как с человеком посоветоваться в такой ситуации: что мне делать? Он говорит: лучше согласись.
Сделка: 20 лет по статье «Терроризм» или 2 года условно
Мы зашли туда [в комнату к Суковикову], и опять, значит, возня, за... [слово не понятно], я все никак не мог выговорить этот текст, который там предлагался. Вот как-то все неумело говорил, типа, вот, наверное, возможно, я это и сделал. Возможно, я брал банку. Возможно, и шел...ам [слово не понятно], поблевал, наверное. Но как я мог это делать? Ведь это моя квартира [несколько слов не понятно. Скороговорка, заикание]. Как я мог это делать-то? [Суковиков]: говори, говори, что надо! Говори, что надо!
— Это была аудиозапись, что ли?
— Он аудио записывал на свой смартфон. Вот. Ну, это были первичные как бы показания. После этой вот обработки. Вот. Я кое-как выговорил. И то, там, если бы этот текст был положен на бумагу, сразу было бы видно, что это все липа. Потому что там текст был такой, еле выговоренный. Но формально все это случилось.
Потом мы вышли из комнаты и пошли в соседнюю. На другой этаж, там уже сидел следователь. Перед дверью Суковиков — я пришел первым — взял меня за руку. Развернул, говорит: ты помнишь, о чем мы с тобой говорили? Предупреждая меня. 20 лет или 2 года, смотри, не подведи меня, — сказал Суковиков.
Я зашел туда (к следователю). Все началось то же самое. Опять была с моей стороны какая-то мямля, поскольку я уже забыл, что написал, — а если бы я этого не сделал, мне было бы сложно все проговаривать. Мне он задает вопросы, ну, зачем вы это сделали? Не знаю, а зачем я это сделал. На него смотрю: зачем я это сделал? Он говорит: ну, может быть, вы из какой-то неприязненности к монастырю? Я: да не было неприязни. Они просто нас выселяли, мы сопротивлялись. Вот такие вопросы задавал. То есть каким-то образом, каким-то образом, там, прямого не было такого, он составил протокол. В котором я как бы получался, что я поджог это. Там прямого ответа не было дано. С моей стороны были косвенные ответы. Что само здание — такого я не говорил ему [заметно волнуется].
— У следователя тоже была запись аудио?
— Я не знаю, я не знаю. Я не знаю.
— А Суковиков записывал на смартфон, да?
— Да, это было точно. Он записывал на смартфон. Я не знаю, писал ли следователь, но там все смешно выглядело, признание, поскольку я точно [заикается] не говорил «да», точных фраз я не говорил, я просто задавал вопросы, зачем это я сделал (и ответ): ну, наверное, — я на него (вопрос) говорил [т.е. отвечал «наверное» на вопрос, почему он это сделал, поджег]. У него [следователя] уже был там протокол какой-то, который, очевидно, соорудил Суковиков, там, небольшой какой-то, признательный, он лежал в бумагах, он посмотрел на нее [бумажку].
— А почему этого протокола нет в материалах дела?
— Олег Аркадьевич. Там много чего нет. Там именно нет того, о причинах. О причинах вот этого самооговора. Я его называю сделкой. Больше называю сделкой. Поскольку это похоже на сделку. Я попал в эту систему, им нужен был виновный, они мне предложили: или 20 лет, поскольку... моя квартира... доказательств пока никаких нет [фраза не понятна, заикается, сильно волнуется].
«Они хотели, чтобы я был виновный!»
Они хотели, чтобы я был виновный, поскольку какое-то время я был в квартире, когда возник пожар. А я там не был! Им нужен был виновный, вот и они сооружали вот это обвинение. Чтобы быстро решить это дело. Вот.
После этого я подписал все бумаги, которые нужно было подписать. Я их даже не читал. Я их просто подписал, потому что как бы согласился на эту сделку, надеясь на то, что будет там 2 или 3 года условно, как они обещали. Я подумал, что это лучше, чем во всем этом разбираться. Вот. Я не мог даже думать больше ни о чем, поскольку я, говорил уже, находился в очень тяжелом психическом состоянии. Из-за похмелья. Тяжелого похмелья, и из-за вот этой трагедии, которая произошла. Сутки назад.
Тут же они привели Назина.
— Есть ли в материалах следственного дела протоколы, где зафиксировано ваше признание, высказанное следователю или Суковикову?
— Есть. Вроде бы, я сейчас вспоминаю, от 2 мая. То, что было у следователя. Не у Суковикова, а у следователя. Он там какую-то бумагу составил. Я своими словами, естественно, составил, так, как надо было ему, и я там, подписался.
— Когда это было? Утром, днем, вечером?
— Это было часов в 11 утра. Я там пролежал до утра, потом допрос у Суковикова, он где-то длился часа полтора. Ну, это, может быть, 11–12 часов дня было.
Очная ставка с Д. Назиным
Потом они повели меня в какую-то другую комнатку, туда же пригласили Назина. Пришел Назин. Я сидел, смотрел на Назина. Очная ставка называется.
— Как проходила очная ставка?
Поскольку говорить нам с ним было не о чем — никто нам вопросов не задавал, и опять зачитали свидетельство от Назина, и я у него спрашиваю: Денис, ты считаешь, что это я действительно сделал? Он такой, да! Я замолчал. Все. Вот такой факт, очная ставка. [Смеется нервно]
Мой вопрос, его ответ. Вот это была вся очная ставка. Никаких подробных вопросов, как обычно делают на очной ставке, где узнаются детали. Кроме того, на очной ставке можно, в общем-то, быстро выяснить какие-то искажения, глянца или действительности. Но ничего этого сделано не было. Вот. Я думал тогда только об одном, чтобы меня отпустили, куда-нибудь закрыли. Чтобы полежать, поспать было. Они меня действительно потом отпустили, там. Какие-то бумаги, я подписал очную ставку. Очную ставку они оформили по-другому, чем она происходила в реальности. По-другому они оформили, но мне было все равно, как они тут все оформляют. Потому что я уже понял, куда идет поезд, вот и хотел только, чтобы поменьше испытать ущерба. И меня отправили потом в КАЗ — это камера административного заключения — там было несколько кроватей, я лег, тут же уснул.
В «обезьяннике»
Выспавшись, на следующий день, я стал писать. Написал следователю, забыл, как зовут, на «Б»: Беляшов?
— А до этого вы были?
— Ночь я провел, там, — называется «обезьянник».
— Там полати какие-то были?
— Нет-нет-нет. Там маленькая скамейка, которая была занята: было 1 мая. Я лежал на полу. Она [комната-«обезьянник»] была наполнена какими-то очень странными людьми: пьяными, агрессивными, там целую ночь кто-то долбил в стекло, и там было, там, конечно, было вообще невозможно: там воняло, поскольку там не всегда пускали в туалет, и кто-то прямо там в туалет «ходил», было там человек шесть, наверное. Там очень маленькая комнатка, очень маленькая, лавки были заняты все, там кто-то храпел. Кто-то стонал, один агрессивничал. Я лично лежал на полу.
— Пол деревянный, каменный?
— Каменный пол, холодный. Камера была холодная.
— Вы были в куртке, как на фото во время пожара?
— Нет, куртку у меня забрали. Мне дали такой старый строительный бушлат.
— Утепленный?
— Да. Утепленный бушлат. Я там еще и промерз хорошо. Плюс ко всему этому еще и промерз. И меня потом потащили допрашивать и так далее.
Заявления Д. Синицы об отказе от признательных показаний и давлении на него следователя Суковикова
Я пришел (в комнату после допроса и подписания признательного показания), выспался и понял, что так дело не пойдет. Как только пришел в себя, я понял, что, ну, я поддался на давление, и так, вообще-то, нельзя делать, ну, это плохо, нехорошо. Просто как-то пришел в себя, у меня силы какие-то появились. Силы, как бы, просто есть силы. Я попросил бумагу у соседей, мне дали бумагу. Дали ручку, я стал писать, описывать свою ситуацию, о том, что я отказываюсь от своих слов, что эти слова были сказаны под давлением.
— А вы находились тогда в КАЗе?
— Да, в КАЗе, да. Вот. И попросил через дежурного позвать следователя Балашова и передал ему эту бумажку. Это было 3-го или 4-го числа, сейчас вот я не помню. Я решил сразу это сделать, а потом уже более, когда немножко в себя приду, буду подробно все это описывать. Она была написана на листочке, на клетчатом листочке заявление, где я отказываюсь от своих показаний в связи с тем, что они были даны под давлением. На следующий день, только-только выспался.
Потом я провел в КАЗе пять или семь дней, а потом меня перевезли. А, еще вызывал меня Балашов, по-моему. Он меня вызывал, я опять стал рассказывать Балашову. Его заменяла какая-то девушка. Вот, не запомнил, к сожалению, у нее такой почерк размашистый, что вообще не прочтешь, что она пишет. Она меня тоже опросила, ну, как по-нормальному должны были опрашивать: я говорю — она записывает. Я ей опять все рассказал. Что я помнил. Там было много такого, поскольку я находился в таком состоянии, что память, мозг не полностью работал, но тем не менее ситуация начала для меня самого проясняться. Что за чем следовало, какие события. То, что я мог вспомнить тогда, она это описала. И этот протокол тоже должен быть, я его подписал.
Потом я провел около десяти дней [несколько слов непонятны], а после того, как меня перевезли в СИЗО, там в СИЗО я стал писать вот это более подробное [заявление]. Потому что я подумал, что этого заявления, наверное, мало. Нужно подробно описать, как все это происходило, чтоб они не подумали, что, типа, я это совершил: вот, признался, а теперь хочу «спрыгнуть» с этого. Я все подробно описываю, потому что детали очень важны, и человек, зная эти детали, может в этом разобраться. Вот так появилось это обвинение, а поскольку у нас обвинительная система, профессиональная обязанность — обвинять, то они стали сооружать это обвинение. Потом пошли экспертизы, ну, и все эти процедурные действия Следственного комитета [имеется в виду СУ МВД по Республике Карелии].
Коллективное обращение жителей «Зимней» в правоохранительные органы о невиновности Д. Синицы
— Вы знакомы с коллективным обращением [жителей д. 4, т.н. Зимней гостиницы, в правоохранительные органы в защиту Д. Синицы]?
— Да-да, мне адвокат привозил это, я его читал. Оно приобщено, по-моему.
— Да, но это одно из трех. Мы сделали не менее трех. Почему выбрано это? Потому что в какой-то момент мы договорились, что нужно дать мне, сделать меня, Ярового, представителем.
— Да-да, вот, это да.
О. Яровой вслух зачитывает часть текста коллективного обращения в защиту Д. Синицы: «Ответ на наше коллективное обращение (а также брать дополнительные пояснения, запрашивать дополнительные документы и материалы, делать уточнения) просим сообщить нашему представителю Яровому».
— Да, вас как представителя тех людей, которые подписали этот документ.
— Да. Вы понимаете, что я до настоящего времени действую на основании вот этого обращения.
— Да, я понимаю.
— Именно поэтому следователь опрашивала тех людей, которых я назвал в своем допросе. У меня все эти есть копии тех допросов. Поэтому все эти люди были опрошены. Скажу, что я до сих пор действую от имени коллектива товарищей, которые считают — никто не отказался, во всяком случае пока, оснований нет, — что, вот, читаю: «Синица наш сосед. Совершить два и более поджогов наш сосед не мог», ну и так далее. Т. е., в принципе, здесь сказано о том, что люди считают, что Синица Д. В. не мог поджечь. Григорьев [Сергей Викторович, сосед, бывший глава Валаамского поссовета и начальник пожарной охраны пос. Валаам] сделал самостоятельное интервью о том, что вы поджечь не могли, что вас, как он сказал, «подставили».
— Ну, скорее всего, так и было. В случайности не верю. Ладно бы при других обстоятельствах могло так случайно произойти, но не в таких обстоятельствах, в которых мы находились.
О. Яровой: хочу быть вашим защитником
— В этой связи вопрос такой. Я в соответствии с этим письмом, да и сам лично желаю быть вашим защитником, выступать в судебных слушаниях не просто в качестве свидетеля.
— Т. е. вы будете сидеть на одной лавочке с адвокатом, со мной.
— Да, я хотел бы — я сегодня даже вашему адвокату звонил, но не отвечает.
— Она. По-моему, уже отдыхает где-то [в отпуске].
— Я хотел бы во исполнение вот этого коллективного письма быть вашим общественным защитником. Как представитель вместе с адвокатом. Я спросил сегодня судью.
— А Вы с Серебряковым разговаривали?
— Да. Я предлагаю вам в соответствии с этим коллективным обращением, на которое я ссылался, сделать меня вашим представителем наряду с адвокатом с целью доказать вашу невиновность.
— Да, да.
— Вот конкретная цель. Вы?
— Что мне нужно сделать для этого? Ходатайство подать?
— Вы будете делать меня таким?
— Да. Да.
— Представителем.
— Да, конечно.
— Я могу доказать, что следствие ничего не делало.
<...>
Поджог — не случайность: кто-то должен был отдать приказ поджигать
— Вопрос такой: как вы считаете, как произошел поджог, кто в этом виноват? Скажу сразу, что именно такой вопрос передо мной ставили следователи. Когда махнули рукой и дали мне понять, что Синица не интересует следствие... <...> И сначала спросили: монастырь сам мог поджечь? В то время я не мог сказать, потому что мы только начали работы по расследованию. Расскажи ваше мнение.
— Все выглядит довольно странно.
— Запись идет. Хотите, выключу [диктофон]?
— Нет-нет, да, пусть, конечно. Вот произошла трагедия. Любой человек, который более или менее знает ситуацию на острове, взаимоотношение двух социальных групп — религиозной и светской, это монастырь и местное население, которое проживает в зданиях и которое было переданы монастырю в собственность — хотя бы в таком простейшем рассмотрении, смотрите: вдруг загорается здание с местными жителями. Вопрос задают после этого, пожара, который [вопрос] задается всегда из века в век детективами и следователями: кому это было выгодно? Ответ очевиден. Второй вопрос: поджог ли монастырь? Поступали ли из монастыря указания или были ли разработаны какие-то действия непосредственно руководителем монастыря? Организации, в собственности которой мы жили? Собственно говоря, у них были большие планы на эту собственность. А люди уезжать не хотели. Могли ли они это сделать, т.е. были ли указания [поджечь]? Мое мнение, что прямых указаний не было, или, во всяком случае, я о них ничего не знаю. Мне кажется, что не было. Или я о них ничего не знаю.
— Случайность, что ли?
— Вот в том-то и дело. В случайность я тоже не верю, не верю. Если бы просто у нас все было хорошо, мы жили здесь, а они — здесь, не было этих домов, в которые надо было срочно переселять жителей, вот ничего этого не было, и всей этой ситуации, накала не было, лишения рабочих мест предпринимателей, не было закрытия клуба, закрытия школы. Всего вот этого не было, религии, сметающей все на своем пути, что касается местного населения и поселка. Вот если бы всего этого не было, да, можно говорить о случайности. Но когда все это есть и логический исход каков? 1% — случайность, из 99.
— Если это не случайность, кто-то должен был отдать приказ поджигать, а вы говорите, что приказа не было.
Угодить епископу Панкратию
— Мне кажется, что приказа не было, или я о нем не знаю. Это раз. Могла сработать, мне кажется, другая вещь, как, знаете, вот, как в советской системе бюрократической: хотят угодить начальству.
— Как-как?
— Угодить начальству. Вот это вполне быть могло. Это вполне объяснимо, это вполне понятно. Но просто в своем угождении начальству, может быть, эти люди, или лица, они просто не ожидали самого такого расклада дел. Потому что пострадала «Мансарда» [гостиница монастыря в перестроенном чердачном помещении под гостиницу], и если даже у них был какой-то умысел, что-то где-то конкретно сделать, в конкретном месте, они, видимо, не знали и не рассчитывали, что пожарники не смогут потушить. Такого ведь на Валааме никогда не было, чтобы нельзя было затушить в этих каменных мешках, в этих стенах, потушить какую-нибудь квартиру одну. Там ведь стены такие! Ведь никогда такого не было. Горела квартира, бывали пожары на Валааме, квартиры горели. Их успешно тушили. *)
*) Известно, напр., о возгорании квартиры игумена Мефодия, помощника и второго после Е. Мухина приближенного епископа Панкратия Жердева. Квартира, находящаяся в т.н. внешнем каре (многоквартирный жилой дом № 2 по ул. Центральной в пос. Валаам), была подожжена недовольными монашествующими в ходе переписи населения 2010 г. Информация доступна в интернете. — Прим. Ред.
Вот. Страдало только одно конкретное помещение. Но не так, чтоб выгорало полдома или треть дома, там. Такого не было никогда. И, скорее всего, они не рассчитывали на это. Но так уж получилось.
Кто перекрыл водопровод перед пожаром?
Байка про бомбу и фотография подорванного взрывом угла здания.
Огонь — стихия, учитывая обстоятельства, что бомба попала, учитывая, что у пожарников воды в кранах не было.
— А куда бомба попала?
— У меня там угол же снесен был [имеется в виду взрыв бомбы].
— А при чем бомба-то?
— А потому, что если бы бомба не попала, то сгорела исключительно моя квартира. Выгорела бы. Ни подъезд бы не загорелся. Соседи бы не загорелись. Мне кажется, такого бы не было. Во всяком случае, там Насырова была и Попкова [соседи-квартиросъемщики], а Лариса Николаевна [Печерина, умерла в 2017, через год после пожара], соседка моя, вообще никак не пострадала.
— А откуда вы знаете насчет бомбы?
— А как-то кто-то в интернете выложил фотографии. Это было в группе «Валаам, события, люди». *)
*) Речь идет о фотографиях из Национального архива Финляндии, 1941 г.: взорванный угол здания-памятника и обрушенные межэтажные перекрытия с эпицентром разрушений в месте, где впоследствии находилась квартира Д. Синицы. Фотографии выложены неизвестным предположительно накануне поджога в группе на сайте «ВКонтакте» «Валаам — люди, события, истории».
Между тем никаких попаданий бомб во время войны не было. Угол здания был подорван взрывом заряда при отступлении Школы боцманов РК ВМФ в сентябре 1941 г. — О. Яровой.
Вот откуда я узнал про эти фотографии, они меня очень заинтересовали. Может быть, какой-то другой был источник, я вот сейчас не помню точно откуда.
— Скобелева говорит на допросе о бомбе. Ну хорошо. Я понял.
<...>