Оригинал опубликован на сайте «Красное знамя»

Гребаная зима. То мороз, то оттепель. И город стал совсем маленьким. Не только из-за сугробов. Кажется, он обезлюдел. И все, кого ты знал, пропали. Разлюбились, раздружились, разъехались. На улицах одна толстомордая молодежь в лыжных шапочках.

Начинаешь проверять старых друзей — ну точно. На звонки не отвечают, в сводках ДТП отсутствуют. Возникает смутное подозрение.

Это как в молодости: вот послали человека за водкой, а он исчез. И уж не знаем что думать: в ментовку попал или под автобус? Хуже всего, если жив-здоровехонек, водку достал, но растворился в метели. От гребаной зимы чего еще ожидать? Только предательства.

Вот смерть — другое дело. Достойная причина, честная.

Матерясь на длинные гудки: «Отвечай, мерзавец!», ты потом узнаешь, что и другие не дозвонились. И что нет его нигде. Отключился. Вырубился. Офлайн.

С друзьями это бывает: скоропостижно, внезапно. То есть как всегда.

В некрологе написано: «Ушел из жизни, не приходя в сознание».

«Ушел не приходя» — это про Борю. Парадоксальный был человек.

Он умер в пустой квартире. Вовремя не хватились, да и некому: ни детей, ни жены, ни собаки. Даже собутыльники разбежались. Последним — регулярным — был сантехник Сева. Но и тот накануне слинял…

Я не увижу Бориса в гробу, не хочу. Запомню худющим, длинным, похожим на подростка, который резко, в одночасье, состарился.

Борино лицо давно почернело — не от загара, а изнутри. Что в сочетании с седым ежиком превратило его в негатив — трагический контраст черного и белого.

Вряд ли смерть могла добавить красок к его портрету.

 

 

Это был рок какой-то

Как и все самородки, Борис нигде не учился. Если не считать кулинарного техникума. То есть получил вполне приличное образование. Самостоятельное.

И в этом смысле ему повезло. Талантливому журналисту, который все схватывает на лету, чувствует вкус каждого слова, журфак в принципе не нужен. И даже вреден. Такого учить — только портить.

Борис Суранов дебютировал в конце 80-х. Но тогда «поваренка», разумеется, не печатали. Нашелся только один журнал, где появлялись его «нецензурные» опусы. Да и то лишь потому, что Боря сам его издавал. В пяти экземплярах, пропущенных через копирку.

Печатную машинку ему одолжил загадочный «писатель-гуманоид» Сергей Буханцев. Тем самым господин Буханцев внес лепту в популяризацию рок-музыки. А сыктывкарский журнал «Кукиш» попал в историю, занял почетное место в энциклопедии самиздатовской рок-журналистики.

Рассказывая про «Кукиш», Борис утверждал, что название родилось случайно. А я думаю — вряд ли. Фрондирование — это понятно. Но и без игры подсознания тут не обошлось.

Для Бориса Суранова, журналиста ироничного, острого, желчного, но отнюдь не бойцовской породы, кукиш был главным персональным оружием. И защиты, и нападения.

Нападать с фигой просто — достаточно показать. Но Борис умудрялся ею же и обороняться.

Даже когда Суранов уже работал в серьезных изданиях, он мог позволить себе эту роскошь — послать на фиг. Причем — всех: цензоров, начальников, чиновников, коллег и, наконец, друзей. Хуже того — иногда посылал и публику. То бишь собственных читателей. А с точки зрения любого газетчика, это уже святотатство!

 

Стремно ли?

Он не только держал фигу в кармане, но и нагло ею размахивал (в переносном, конечно, смысле). И хотя сурановский кукиш никогда не превращался в кулак, на Борю всерьез обижались. А он искренне не понимал — почему. Ибо возводил в абсолют провокативную сторону журналистики.

«Ну ведь круто же, стремно, прикольно?» — лепетал Боря в ответ на претензии к автору. Как бы приглашая обиженных вместе порадоваться. И пока они приценивались, как бы половчее ударить обидчика в челюсть, Борис, беспомощно ухмыляясь, доставал невидимый, но дерзкий кукиш. И это обезоруживало.

А иногда он и сам психовал. Дескать, как дипломированный повар вам говорю: статья без провокации — это харчо без перца. И вообще, зачем, мол, я перед вами, мудаками, оправдываюсь?

Поэтому он менял издания как перчатки. Точнее — его меняли. Но и для самих изданий легко это с рук не сходило — возникали последствия. Ведь если яркий, талантливый человек покидает команду, меняется весь рисунок игры. И по инерции коллеги еще долго пасуют тому, кто ушел с поля. И мячи летят в пустоту…

 

 

«Вечерка»

В начале 90-х была такая замечательная газета — «Вечерний Сыктывкар», где работали веселые, не пуганные советской властью ребята. В основном, дилетанты. Молодые, без комплексов. Как и само это время — лихое и дерзкое.

«Вечерка» была территорией ярких экспериментов и кошмарных ошибок, без которых невозможно свободное творчество. Боря там научился многому, что необходимо в профессии. Кроме одного — умения прогибаться. Кто ж тогда знал, что пройдет всего несколько лет — и это качество станет главным для журналистов?

Но прогибаться надо с умом — чтобы спина не сломалась. Тут без тренировок не обойтись. Длинновязому, неуклюжему Боре это никак не давалось. И дело тут не в каких-то высоких принципах. Он просто ленился. Этот человек вообще не любил напрягаться.

 

Трын-трава

Помню, когда Борис перешел в «Трибуну», я подумал, что вот появился парень, с виду не совсем нормальный, который пишет нормальные тексты (уже тогда, в середине 90-х, это было редкостью).

Но Суранова не устраивала роль хорошего «текстовика». Поэтому он стал — блестящим. Не говоря уж об интервью — я до сих пор считаю, что в этом жанре Борису не было равных.

Он писал четко и быстро. Потому что ленился. Он не умел — долго. И на скорости его порой заносило.

Я пытался говорить ему про «искусство компромиссов», ссылаясь на Ленина и Довлатова. Твердил, что осторожность и трусость — это разные вещи.

Боря в ответ ухмылялся. Ему было скучно. Его тяготил унылый газетный блиндаж. Он ленился окапываться и ждать. И все порывался вскочить на бруствер. Там и словил свою первую пулю — серебряную.

Одна из его скоропалительных статей привела к роковым последствиям (в ту пору словом, даже газетным, еще можно было убить). При разборках Борис хорохорился. Но на следующее утро в его волосах появилась огромная седая прядь. Он тяжело переживал эту ситуацию. Подозреваю — до конца своих дней.

То был первый для него удар. А впереди — еще много…

Была и другая история. Это когда в редакцию вбежала собака с милиционером на поводке. И вскоре к нам зачастили люди с «корочками». Дознавателей интересовало, кто такой Суранов и каков его моральный облик. В кабинетах было накурено, и один из них, помню, все время принюхивался…

«Дело шьют!» — легкомысленно говорил Боря, затягиваясь папироской. Ему грозило до семи лет.

За «легкую» траву уже в то время давали тяжелый срок. Суранов считал это забавным парадоксом. Будучи органически свободным человеком, он не верил в реальность тюрьмы. Для него это был такой же миф, как для атеиста — загробный мир.

В общем, его уход из «Трибуны» сопровождался драмой с криминальным оттенком. Хотя сам Борис по этому поводу особо не парился.

 

 

 

«Движуха» и «веселуха»

В «нулевые» годы Суранов начал новую жизнь — «зырянскую».

В газете «Зырянская жизнь» работала команда матерых журналюг, талантливых и смелых. Это были звездные осколки легендарной «Молодежи Севера».

В «Зырянке» Боря расцвел. Эдакий бодрый, жизнелюбивый сорняк, пробившийся на скудной почве. Там он обрел свободу, которая дорого стоит и может существовать до тех пор, пока не кончатся деньги. И они, разумеется, кончились. Просить и клянчить команда «ЗЖ» не то чтобы совсем не умела — а просто брезговала.

В результате Суранов оказался в «Красном знамени» — издании прежде консервативном и строгом. С приходом Бориса и других безбашенных персонажей там началась «движуха». А сам он начал делать немыслимое для себя — карьеру. Если таковой, конечно, можно назвать кресло первого заместителя главреда.

Но и это все — ненадолго. С его-то характером…

«КЗ» времен Суранова и Ко — последнее крупное явление в истории бумажных СМИ региона. Прощальная яркая вспышка перед окончательным погружением в темноту.

«Краска» была неровной, но острой. И много крови попортила Желтому дому. Причем доходило порой до нелепых коллизий: разоблачаемые чиновники в ответ пытались разоблачить самих журналистов. И тут очень кстати вспомнили про «моральный облик» Бориса, чем в свое время интересовались и следователи.

Сверкнув фейерверком, «Краска» красиво ушла. И закрываясь, громко хлопнула дверью — штукатурка сыплется до сих пор.

 

 

И последнее

Осталась только одна свободная территория — блогосфера. Боря нырнул туда с головой. В виртуальной среде было комфортно, хотя и безденежно.

Практическая журналистика осталась для него позади. Хотя, может, это и к лучшему. А в блогосфере Борис снова то расцветал, то впадал в жуткую депрессию.

Он жил, колеблясь над бездной, между черным и белым. То вдруг отправлялся в изнурительный Крестный ход (с трудом представляю себе благостного Борю с хоругвью в руках), то пускался в многодневный запой. Посещал святые места, но с таким же мрачным энтузиазмом — и злачные.

В общем, колотило человека, мотыляло. И смысл бытия то появлялся, то ускользал.

Что меня поражало в коллегах — некая снисходительность по отношению к Боре. Дескать, талантливый, а непутевый. Никуда не может толком пристроиться. А мы-то с вами ловчее, изворотливее, практичнее. У нас и страховка, и медполис, и знакомая женщина в поликлинике. И от запоя мы не погибнем, и сны тяжелые нас не мучают…

Минувшим летом умерла его мама. Для Бори, который всю жизнь вел себя как ребенок, это был страшный удар.

А 21 ноября ему исполнилось 46. «Ну, это уже перебор», — сказал Боря. Для большого ребенка — действительно много. Особенно при постоянных мыслях о смерти.

Он думал о ней. И в последнее время ни о чем другом говорить не мог.

Более того — по-детски заигрывал со смертью. В их отношениях было нечто интимное. Иногда он вроде бы звал ее, но тут же капризничал и прогонял. Дразнил и провоцировал: бе-бе-бе!

Смерть раздражалась и уходила: «Ты, Боря, заколебал, определись уже!» Для нее это был трудный случай: вот что делать с этим нелепым, неприкаянным человеком? Тут никаких нервов не хватит…

Поэтому смерть пришла, когда он спал. Застигла во сне, застала врасплох. Так — чтобы Боря не успел показать ей свой спасительный фирменный кукиш.

Что ж, довольно зубоскалить, ерничать и дразниться. Дальше, Борис Серафимович, все будет очень серьезно…