Вчера в Москве открыли Стену скорби – мемориал жертвам политических репрессий. С чисто художественной точки зрения вполне хороший: тени замученных жертв взывают к нашей памяти. Открыли официозно, но в меру. Президент Путин перед двумя десятками еще живых узников ГУЛага и их родственников, а также группой соответствующих моменту чиновников и общественных деятелей, произнес формальные, но вполне нормальные слова: «Это страшное прошлое нельзя вычеркнуть из национальной памяти и тем более — невозможно ничем оправдать. Никакими высшими так называемыми благами народа» и тому подобное. Однозначность оценки – это хорошо, но ответственность власти смазана, затушевана некой «исторической трагедией». Впрочем, не это главное.
Конечно открытие памятника жертвам политических репрессий в стране, где, по меньшей мере, 47 человек, находятся в тюрьмах по политическим мотивам, а многие тысячи осуждены по в той или иной степени сфабрикованным делам – лицемерие. Об этом написали 38 советских диссидентов в открытом письме: «Невозможно искренне скорбеть о прошлом и лукаво закрывать глаза на настоящее».
Однако политики почти везде в той или иной степени лицемерны. Но в том, что правильные символы утверждаются, а слова произносятся, всегда есть определенная, часто отложенная польза.
Подлинно печально другое. Современная российская власть, а может быть и любая власть, любит все расставлять по ранжиру, составлять табели о рангах. Я не помню, произносилось или писалось это когда либо, но убежден, мемориал жертвам репрессий всегда мыслился, как центральное место национальной памяти.
Мы все живем в символическом пространстве. Хотим знать, где «сердце столицы», центр города. В вольных средневековых городах центром была ратушная площадь, в Москве – Кремль («идеальный дворец для тирана», де Кюстин). И это говорит о характере общественной жизни не меньше, чем слова законов или система правления.
Стена скорби определяет место памяти жертв политических репрессий на окраине центра столицы. Внутри садового кольца, но не на Красной площади, не на площади Пушкинской – гражданском центре Москвы, не на Лубянке – символическом средоточии террора. Таким образом, монумент, поверх художественного образа, сообщает – это конечно важно, но не очень. «Не имеет оправдания», но не главный узел национальной памяти.
Такое положение в символической географии, а не сам факт открытия мемориала, печальный результат того пути, которое прошло наше общество, и того состояния, в котором оно находится.
Я не склонен думать об этом, как о поражении гражданского общества. Скорее это свидетельство глубины искажения человеческого, масштабы которого не были должным образом оценены и осмыслены. И сегодня даны нам в самом, что ни на есть непосредственном ощущении – государственной пропаганде ненависти, войнах, политических убийствах, пренебрежении больными, сиротами, бедными, бессилии перед лицом несправедливого суда.
Символически Стена скорби говорит нам, что в нас есть человеческое, но отодвинуто на периферию. Главная общественная задача переместить его в центр. Нынешние российские власти думают, что открыв вчера мемориал, они закрыли тему. Необходимо сделать так, чтобы показать – разговор только начинается. Это не конец пути, а точка старта. Не самая выгодная позиция, но определенность – лучше иллюзий. Главное – не останавливаться.
