Мы запрещаем другим в надежде на смерть греха, не понимая, что грех внутри нас и запреты должны идти внутрь нас, а не наружу. А снаружи не мы, а снаружи некто другой, которому мы запрещаем для того, что бы наш грех развернулся. Наши запреты другим рождают грех внутри нас, а не снижают греховность мира. Наши запреты другим увеличивают нашу греховность и делают мир еще более греховным чем он мог бы быть на самом деле если бы мы не тянулись к запретам.
И чем жестче запрет, тем сильнее наша греховная составляющая затягивает нас, тем сильнее нас обуревает дух праведного негодования по отношению к другим и праведного отпускание бесов внутри нас. Мы запрещая не побеждаем грех, а культивируем его. Морализаторство положенное в основу запрета направленного наружу, убивает нашу внутреннюю мораль. Только морализаторство наших собственных поступков имеет право быть моральной основой. Как только мы, упиваясь своей праведностью, обращаем моральную оценку наружу аморальность торжествует внутри нас и развращает нашу слабую духовную составляющую.
Праведное страдает от аморальности своей более чем от аморальности других, и потому оно праведное. Если праведное начинает страдает от аморальности других больше, то праведное кончилось, оно иссохлось, оно развеялось, потому что внутри этому праведному не на что опереться. Там нет уже вместилища для праведного, но зато вместилище для греха стало просторнее и с легкостью втягивает в себя все что только способно принять слабое духом.
Правовой запрет должен иметь тот же вектор. Только такой подход может что-то решать. Творец законов запрещает лишь то, что есть суть его грех, его аморальность, его страх. Творец норм обречен на запрет только в отношении себя самого. Но если творец закона - это не осознает, значит, то грех разрушит его, потому что он сам создал закона не запрещающий ему, а другим, а ему самому запрет разрешает. Потому что запрет он вводил пытаясь в запрете спрятать собственное бессилие перед пожирающим его грехом. И запретом он развратил собственный грех и дал ему волю. Но грех стал еще больше и требует новых запретов, новой развращенности и новых жертв. Себя жертвовать запретитель не хочет, себя он ценит, себя он любит и поэтому готов кидать в глотку новому запрету еще и еще грешников, что бы запрет не пожрал его самого.