139. Всегда разглядывать возможное, учитывать возможное, когда-то утвержденное (в прошлом ли, в будущем ли), но переведенное в разряд опровергнутого, но оно может быть. Сомнение - это как раз и есть такое переживание, которое разглядывает на ряду с явным возможное. Потому что и сегодня и завтра очевидность разная, а мотивация выталкивает нас к случайному (у Витгенштейна это звучит как - "по милости природы"), а не к достоверному. Мы не в ладах со временем. Оно становится условием случайного, основным условием. И даже лучше сказать так. Наше отношение ко времени становится условием случайного, а не достоверного. Какое? Да очень просто. Наше отношение ко времени, как к пространству, как к пути, которое имеет что-то сзади и что-то впереди.
140. Потому что не только память, но и очевидность способна на обман. Т.е. точка в которой сходятся прошлое и будущее, сама по себе, способна на обман. Но тогда положится не на что? Ну хотя бы в разговоре про правоту. Получается право - это про "Я" плюс "другое". Формула какая-то не совершенная. Давайте разберем. Берем две сущности "Я" и "непосредственная очевидность". Допустим мы вытащили в область "непосредственной очевидности" полотенце, которое завтра будет или шарфом, или повязкой на глаза, на бедре, на голове, на руке. "Другое" - это игра? "Я" и "игра"? Т.е. начало это игра, как с выбором Далай Ламы. Ребенок тянется к игрушке и возникает то, на что можно положится.
141. Но далее я начинаю как бы две игры? Я начинаю игру "вещь" и я начинаю игру "имя". Получается и "вещь" и "имя" оказывают опорой. Но тут опять всплывает следующая сложность, либо я умерщвляю, либо я призываю к вечной игре, к неподвижной игре. Замолчу.
142. В любую нашу игру вторгается другая игра или я в подвижности оказался на периферии своей игры. Мы наверно неправильно относимся к периферии, как нахождении в точке где сходятся "игра" и "не игра", "вещь" и "имя", "замирание" и "движение", "свое" и "не свое". И главное здесь именно понимание "своего" и "не своего", через это и только это можно разглядеть периферию в ее сложности. Дети, старики и безумцы периферийны в играх, потому что они наиболее близки к игре. И в них фундаментализма игры больше, чем в самом серьезном и разумном. Но фундаментализм как сомнение в сомнении, но не разумном, а в сомнении как собственной периферии по своему существованию.
143. А радикальный фундаментализм - это осадить.
144. "... сомнение само покоится только на том, что вне сомнения", а вне сомнения мы сами. И тут остается понять - периферия чего мы? Мы сами как сомнение в чувствах, в виде периферии в пространстве. Этот извечный поиск периферии, через повторяемость, как определенную игру. Повторяемость, как условие эмпирики и как не повторяемость как условие эмпирики. На границе все может случаться, периферия обязательное условие этого. Т.е. эмпирическое скрадывается ближе к центру, потому что уже не случается неповторяемости, а повторяемости слишком много.
145. Повторяемость - это область веры и потеря эмпирического, хотя повторяемость - это главное условие эмпирического. Вера заставляет нас овладевать чем-то, что в центре, периферию чего мы обнаружили. Но овладение - это вхождение в культуру несомненного. Это так же близко к вечности, как и к умерщвлению, того чему мы начали служить на периферии, культуре чего мы подчинились.
146. Получается, что игра усложняется и убивает сама себя. Изгоняет игру. Получается, что случайное на периферии, не повторяемое на периферии, как и не часто повторяемое на периферии - это не посыл к центру, где повторяемость убивает само себя, а посыл к целому. И центр здесь ни при чем. И видимо так же примерно устроено время.
147. Получается, что начиная с сомнения и рождая вектор идущий к достоверному, мы приходим не к достоверному, а лишь создаем самим движением от периферийного к центральному целостное. И более ничего. А достоверное как-то не случается. Оно выскальзывает. Потому что в центре нечто похожее на черную дыру, забирающую саму эмпирику и рождающее веру, как несомненное и бессмысленное.
148. Но целое я бы обрисовал еще сложнее. Игра начинается для нас когда мы начинаем сопереживать сопутствующему чувству. Когда движение от ощущения достоверного от периферии к центру вдруг рождает чувство целого, но целого как сопутствующего, стоящего и над эмпирикой и над верой.