Утром отвез жалобу старушке спорящей с банком и с полицией по поводу ее жалобы. Она рассказала еще одну свою проблему. Ее старший сын два дня назад избил ее и она попала в больницу с сотрясение мозга. Свидетелем была только гражданская жена сын. Старушка боится писать в полицию: "Меня же и объявят виновной".
Весь день работал на компе. Разбирался в проблемах прав молодежи, поначитался всяких законов. Молодежь меньшинство и не совсем уязвимая группа, в этом вся проблема прав молодежи.
Опять почитывал дневники.
Василий Павлович Аргировский умерший в блокаду Ленинграда оставил интересный дневник о голоде. Одна из последних записей:
"Смерть Ф. П.(это брат Василия Павловича) никого не поразила. Мы ее ждали, как ждал ее и он сам, как вполне возможной. Ленинград – фронт, а на фронте каждый всегда смотрит на свою смерть, как на нечто, вполне возможное; и если падает товарищ, то он не удивляется, так как на фронте смерть – явление бытовое; таким бытовым явлением стала смерть и в нашем городе. Она не производит ни впечатления страдания, ни своеобразного величия, ни мистического ужаса. Все эти атрибуты смерти, столь обычные в нормальной обстановке, отняло у смерти наше время".
Это наверное наш крест надстравивать надо событиями нечто сакральное. События как-то случились и если мы их не пропустили, то тут же глядишь и возвели над событием громадину. А если событие повторяется, то мы из далека видим не событие с его рутиной, а громадину надуманности, по поводу которой у нас даже случаются общие видения.
Как-то так получалось, что я проходил какие-то значимые события и удивлялся, что все обыденно, что нет ничего, что как-то выделит, как-то на небесах всполохами осветит и как зарубка в веках. И вот понимаю, что единственное способное отделить нас от животных наличие этого плохо понимаемого переживания, которое за нас осмысляется потом и не обязательно нами, но от нас ждут сигнала, постоянного сигнала о том что же мы увидели, ведь мы же жили в чем-то уже сакральном для них. Но все, даже самое ужасное и самое прекрасное, обыденно и тот, кто заглядывает в историю теряет эту обыденность, уступая сакральному.
Мы ведь выводы о прошлом делаем уступая сакральному и тем лишаемся прошлого в его истинном звучании. Единственный призыв к историку - беги, мил человек, от сакрального, от хоть какой-то толики пафоса и возвышенного, от любой толики обожествления и дьявольщины. Почему археология, хоть и рутинная, но все же ближе к настоящему прошлому.
Иногда по поводу прошлого просветление приходит, но не в поиске зла и добра, а в ощущение бытовых мелочей и рутинности происходящего. Увы - это кратковременные просветления. Мне вот кажется, что когда уйдет боль о Большом терроре 30-х годов 20 века, что останется. У нас же почти не осталось боли о репрессиях Ивана Грозного, или об оккупации Наполеоном России. Вон комедии по этому поводу снимаем. А историки наши уже много веков питаются сакральным видением истории репрессий Ивана Грозного еще испытывавшими боль и восторг потомками, которые вот вот вышли из этого. Но боль уйдет, что останется. Не вечно же мы будем питаться сакральностью восторга и сакральностью ужаса Большого террора. Что останется?