Воспоминания о министре образования. Такие дела...

Михаил Н. (попросил не называть фамилию)

Когда я учился в младших классах, Ольга Юрьевна преподавала у нас музыку.

Наша 91-я школа была экспериментальной — на детях регулярно проверяли необычные образовательные программы. В качестве эксперимента Ольга Юрьевна решила обучить нас игре на блок-флейте.

В ее методике использовались оригинальнейшие техники: во время урока мы мучительно придумывали парные слова типа «дуб-клен», а дома часами дули на свечки, пытаясь «развивать дыхательную систему».

Надо отметить, что это было в начале 80-х, свечи были в дефиците, поэтому нам приходилось выпрашивать их у своего одноклассника — сына священника.

Тем не менее, почти никто из нас так и не овладел инструментом — ведь нас не учили нотной грамоте! Разве что пара моих одноклассников, уже учившихся в музыкальной школе, освоила «Сурка» Бетховена.

До сих пор помню, как однажды кто-то из ребят на уроке «довел» Ольгу Юрьевну, и она сломала ему флейту об голову. Это сейчас блок-флейты делают из пластика, а раньше-то они были деревянные.

Василий Дубинский (фамилия изменена по просьбе автора)

Уроки музыки и хора проходили в классе на пятом этаже в левой башне послевоенного школьного здания. Видимо, хоровое пение загнали на галерку, чтобы ломающиеся детские голоса не отвлекали остальную школу от учебного процесса.

Это был обычный класс, в который добавили пианино для музыкальности. Как его еще затащили на такую верхотуру по отполированным школьным ступенькам!

Ольга Юрьевна была молодой учительницей, видимо, не лишенной некой модной привлекательности советского времени. Ученикам она казалась старше своих двадцати двух, ее возраст усугублялся длинными платьями и юбками из тяжелых ниспадающих тканей скучных тонов. Наверное, для советской легкой промышленности это тогда было признаком модного дефицита.

Ее строгого и звучного голоса побаивались.

Тем не менее, все это не мешало нам воспринимать музыку и хор как несерьезный предмет. Не то что, скажем, математику, перед которой трепетали, или физику, которая при всей серьезности началась еще в младшей школе с жестяных банок из под консервированной селедки (это, впрочем, уже совсем другая история).

Учителя музыки и хора менялись у нас почти ежегодно — как перчатки, что так же не способствовало нашему энтузиазму к хоровому пению. Впрочем, в классе было достаточно детей с тем или иным уровнем музыкального образования и пристрастий, чтобы иметь собственное мнение о том, что, где и как петь.

Дима был шустрым школьником и прилежностью к учебе по каким бы то ни было предметам не отличался.

Можно было сказать, что у него были все задатки школьного хулигана, но для этого он был слишком добродушным и незлобивым. Димино неординарное поведение и своеобразное чувство юмора часто приводило к насмешкам и подтруниванию со стороны одноклассников. Временами подтрунивание перерастало в травлю, что, впрочем, было для школьников нашего возраста в те времена обычным делом — травили и верующих, и отстающих, и просто слабаков при молчаливом согласии, а то и при непосредственном участии учителей.

Урок проходил как обычно, вяло, без энтузиазма. Ольга Юрьевна тщетно старалась увлечь нас хоровым пением в рамках школьной программы.

Солнечный день явно не способствовал учебному настрою — в окна ломилась весна и требовала праздника. Шутки и смешки сыпались то из одного, то из другого конца класса. Особенно всех веселил физкультурник на балконе высотки за окном. Его упражнения и сосредоточенность вызывали куда больше увлечения, чем навязшие в зубах мелодии Ольги Юрьевны. Наше настроение явно шло вразрез с планом урока и призывало к действиям.

Ольга Юрьевна не справлялась. Мы были жестоки, но в меру, и шанса справиться ей так и не представилось на этом уроке. В порыве установить хоть какое-то подобие порядка и дисциплины Ольга Юрьевна стала вызывать нас петь к доске по одному.

Дима, веселящийся на последней парте, стал ее легкой добычей. Настроение у Димы было в тот момент веселее некуда, и он с радостью хотел делиться им с классом, попадая в произвольные ноты из разных октав.

Чаша терпения Ольги Юрьевны переполнилась. Она взяла Диму за шкирку, как котенка, с твердым намерением вышвырнуть его вон из класса.

Звук удара, которым Димин лоб настежь распахнул фанерную дверь, прозвучал как удар грома и подействовал на нас отрезвляюще.

Мы были в шоке, в классе воцарилась тишина. К подобному рукоприкладству в элитной школе мы не привыкли.

Это уже много лет спустя мы будем отгораживаться стеной тишины и недоверия от провокационных вопросов директора о Солженицыне, уже потом будут выдранные военруком с мясом пуговицы и застреленный на лестничном пролете старшеклассник.

А тогда мы, двенадцатилетние, получили один из первых уроков недоверия к авторитету учителя.

Наши симпатии были однозначно на стороне Димы. Конечно, мы могли себе позволить кидать в него камни, когда он, по-обезьяньи строя рожи, карабкался от нас по деревьям в школьном дворе, или измываться над ним по-другому, но все это было игрой.

Головой ученика отрыть дверь класса в нашей системе координат было явным перебором.

Прозвенел долгожданный звонок — к Диме подходили со словами сочувствия и ободрения. Он стоял красный как рак, с быстро растущей шишкой на лбу. Мы же рядили, стоит ли настучать на Ольгу Юрьевну, и что ей будет за рукоприкладство. Правда, стукачество у нас было не в чести.

Не знаю, были ли последствия для Ольги Юрьевны. Хоть я не удивлюсь, если Димин папа, серьезный мужчина небольшого роста в длинном кожаном пальто, наведался в школу и по этому поводу.

Ольга Юрьевна недолго преподавала пение и хор. Спустя пару лет она, кажется, переключилась на историю, но, слава богу, уже не у нас — годы школьной истории привили стойкий критический взгляд на попытки втереть нам какие бы то ни было исторические лекала.

Что же касается собственно хора, несмотря на обилие музыкальных талантов в классе, можно сказать, что Дима был единственным, кто действительно вышел на уровень выступления перед широкой публикой.

Спустя пару лет я случайно услышал его выступление в составе юношеской хоровой студии при Гнесинке на большой сцене. Дима пел в милой сценке ключевую роль трогательной собачки-друга. Тогда я и не знал, что это называется мюзикл.

Александр Львовский, профессор Университета Калгари

Я учился в 91-й школе с 1980 года. Ольга Юрьевна вела у меня музыку с первого класса по пятый и историю в пятом и шестом. В начале шестого класса — где-то в районе крестовых походов — она исчезла. Ушла учиться в аспирантуру, как я сейчас понимаю. Помню Ольгу Юрьевну очень хорошо. Она выделялась на фоне других учителей — а школа была далеко не заштатная — грамотностью и какой-то непоказной интеллигентностью. Приведу такой пример. Рассказывая о Великом переселении народов, Ольга Юрьевна говорит среди прочего: «Именно Великое переселение впоследствии послужило основой гитлеровской теории об арийском происхождении народов Европы». Согласитесь, комментарий совершенно не на уровне учительницы шестого класса!

Вообще воспоминаний много, трудно одно какое-то выделить.  Обязательная игра на блок-флейте («Сурок» еще куда ни шло, а «Сулико» — вообще невозможно). «Бухенвальдский набат» хором. Мы его переделали и тихонечко пели так: «Слышите громовые раскаты? Это не гроза, не ураган. Это класса пятого ребята сперли барабан, сперли барабан. Это сперли это сперли сперли БА-РА-БАН!»

Еще до недавнего назначения несколько раз пытался найти Ольгу Юрьевну в Google, безуспешно. Совершенно не ожидал ее увидеть там, где увидел. Но увидев, узнал сразу — несмотря на патологически отсутствующую память на лица. Отчасти по голосу. «Львовский Александр, как это ни странно, получил два».

Я против Сталина, против Путина и против религий. Но когда на Ольгу Юрьевну рисуют карикатуры, становится реально неприятно. Хочется крикнуть: «Перестаньте обижать мою учительницу!» Кто-то отмахнется: эмоции. Действительно, эмоции налицо, но есть и спокойные, рациональные воспоминания о ней как об умной и интеллигентной женщине и очень хорошем учителе. Да, за тридцать лет люди меняются — тем более за тридцать лет великих потрясений. Но поверить, что Ольга Юрьевна превратилась в карикатуру на себя, извините, не готов.

Вероника Нуркова, доктор психологических наук, профессор МГУ имени Ломоносова

Мое воспоминание относится, вероятно, к 86-му или 87-му году, к самому началу того, что стартовало под забавным слоганом «перестройка — ускорение — гласность — госприемка». На этой волне в школе решили, чтобы оценки по «поведению» и «прилежанию» выставлялись ученикам демократическим путем —голосованием всего класса. Происходило это действо на классном часу, а Ольга Юрьевна была тогда нашим классным руководителем. Процедура была не слишком вдохновляющая: староста называла заранее подготовленные оценки, и класс вполне единообразно голосовал. Без сюрпризов. Поэтому, когда было оглашено предложение поставить Нурковой какое-то то ли «отличное», то ли «хорошее» поведение и прилежание, все подняли руки.

Вот тут-то случилось для меня интересное. Ольга Юрьевна вдруг вскочила и вскричала: «Да как вы могли проголосовать за «отлично»? Посмотрите на нее, у нее же вся душа черным-черна. Будем переголосовывать». После чего мои принципиальные пионеры-одноклассники без вопросов подняли руки за так просто пролоббированный «неуд». Увы, совершенно не помню, остался ли кто-то не поднявшим руку в этом втором заходе. Не  сказать, чтобы этот «неуд» как-то негативно повлиял на мою последующую жизнь. Да вообще, никак не повлиял. Наверное, только осталось нутряное недоверие к демократии и удивление — как наша учительница пения смогла разглядеть чернеющую душу шестиклассницы?

Екатерина Болотовская, журналист

В первых трех классах Ольга Юрьевна учила нас музыке, потом — в средней школе — вела у нас еще и историю. На уроках музыки мы играли на блок-флейте. Не могу сказать, что это было страшно интересно, но все-таки значительно интереснее, чем петь дурацкие песенки. Особенно мне — человеку с тотальным, безнадежным отсутствием слуха. Блок-флейту я кое-как освоила и, надо сказать, что Ольга Юрьевна это оценила. Спеть она меня попросила лишь однажды, потом ошибок не повторяла, а вот играть на дудочке вызывала часто.

Она была молодая (мне кажется, ей было едва за 20), веселая и эффектная, дети таких учителей очень любят. И мы ее любили. Не думаю, что она испытывала к нам такие же чувства, но и агрессии или пренебрежения с ее стороны не было. Иногда она на нас кричала, довольно громко и совершенно не страшно. Кричала, злилась, потом сама начинала улыбаться и спокойно продолжала урок. Мы ее совершенно не боялись, это я помню точно.

Чем старше мы становились, тем интереснее было у нее учиться. Благодаря ей я узнала, например, о Рахманинове и Прокофьеве и впервые услышала их музыку. Ее рассказы о Страдивари и Гварнери я помню до сих пор (просто слышу, как она эти имена произносит). Потом к музыке добавилась история. Мне кажется, Васильева заменяла нашего учителя, но может быть, я что-то путаю, и она полноценно вела у нас предмет.