Если вблизи посмотреть на эту землю, увидишь мусор, грязь, ничего не увидишь. Если будешь внимательно смотреть на людей - увидишь понурый быт, счет копеек у магазина, скуку, которой проникнуты ежедневные заботы от сна до сна, злость и обособленность.
Но с первого же шага назад, все эти бугристые, неудобные детали складываются в объемный, полный собой пейзаж, перспектива которого начинается далеко и давно позади и длится, и тянется, и заполняет тебя. И ты принимаешь каждый пиксель этой панорамы, готов сам стать точкой, составляющей пылинку этого живого гиганта, нести на себе часть его веса. Взять это на себя, одновременно целиком отдавшись его пульсирующей неподвижности.
Хочется дать говорить пейзажам - из их времени, не воспринимающемся тут, в виде какой-то древности, тысячелетней вереницы смертей, все более тревожащих с приближением к настоящему. Здесь эта бесконечность - скорее вечная жизнь, и все прошлое умещается в одно большое вчера. И в этом смысле, отец моей бабушки, пришедший с косьбы, легший на лавку и сказавший последнее: «Сейчас умру», и захоронения, в которых больше трех тысяч лет лежат кости местных семей, обнимая горшки с кашей - все это собственность нашей земли, наше настоящее. И мы в этом смысле часть этого пейзажа. Его люди.
Тут я будто становлюсь частичкой пазла, наконец-то оказавшейся на месте: все проясняется, непонятные разводы на тебе складываются в разумную общую картинку. И ты потом, таки выпав из пазов обратно, все равно будешь помнить - что значат вот эти линии на твоей поверхности - начинающиеся и заканчивающиеся не здесь - просто проведенные насквозь. Если сильно повезет, на тебе может оказаться только какой-то законченный фрагментик, или начало его, или все-же конец.