Во всем происходящем сегодня я замечаю стремление к тотальности. Все что бы не пробивалось в сознании, в праве, в практике, везде, в идеях, в делах. Везде притязание на тотальность, на все проникновенность и всепоглашенность. Безусловно, что огромную роль здесь играют возможности вдруг открывшиеся в 19 и в 20 веке. Тотальность изначально была какой-то узкой прерогативой, а сегодня на тотальность может претендовать каждый. Любой чих может быть поднят в область тотального переживания. Битва в сопротивлении чьей-то тотальности и в обретении своей тотальности. Не тотален - тебя не существует. Периферийность рассматривается чем-то сродни сумасшествию. Неприлично не быть тотальным. 

Само вот это подчинение тенденции тотальности, само по себе сыграло с культурой злую роль. Нельзя жить себе тихонько и творить, нельзя, нужна тотальная проникаемость. Оценка всего уже не деньги, а массовое восприятие. 

В область тотального стало выноситься все что даже не нужно. Религия стал тотальной. Люди преданные религии начинают в область тотального выносить такие вещи как личное поведенческое. Т.е. то, что раньше было глубоко личным и могло лишь обсуждаться на уровне корпоративном теперь обязано быть поднято на уровень общего. Если раньше решения принимались на уровне личного, теперь требование возросло, решения глубоко личные должны приниматься не на уровне семьи ,или на уровне церкви, как очень ограниченного религиозного сообщества состоящего из 100 человек и не более, а на уровне нации, а то и на уровне цивилизации, а то еще дальше на уровне человечества. 

Мы сошли с ума. Мы уже не принимаем решение личное или корпоративное, мы принимаем решение общее. Мы на личном-то решении запутались, но наши мелкие страстишки вылетают на уровень наших амбиций и наши космической глупости слова звучат как задача нации. И мы не может принять ценность на уровне личном или на уровне группы, нам нужна всеобщая ценность. Потребность всеобщности и тотальности создало новую культуру. Мы этим меряем мир. 

Не научившись толком договариваться на самом низовом уровне, мы решили, что сможем договориться на всеобщем уровне. Мы используем все, что бы забраться на этот тотальный уровень. Лжем, изворачиваемся, нагоняем пафоса, корчим рожи, покупаем технические средства, покоряем новые миры только для одного что бы тотальное подчинилось нам и что бы тотальное заговорило нашим голосом. 

Мы выпустили в область тотального весь наш бред, все что раньше было на уровне личного или корпоративного вдруг стало тотальным. 

Все прорывается на уровень тотального: религия, политика, книги, фильмы, тексты, музыка... Корпоративное пугает тотальное своей замкнутостью. Я думаю, что культура заговора расцвела именно на этом резком перескоке с корпоративного в тотальное. 

У нас запреты срываются в область тотального. 

Мне видится именно осознание этой грани, отделение тотального от ограниченного, периферийного. А то мы выглядим довольно глупо со своими периферийными потугами на тотальное, на всеобщее. Надо попытаться понять и принять наличие периферийного, надо принять обреченность на периферийность. Надо защитить периферийность. Надо не позволять, прежде всего, тотальности размывать перифериности в нас самих. Не надо со своим рваться к тотальности. 

Тотальность - это зримое приобретение, но по сути это потеря, потеря того, что как-то стоит, как-то более плотно и тут же. Тотальность, прежде всего, выедает нас самих. Потому что мы можем в топку всеобщего метнуть только себя и свои смыслы, как бы отдавая их, и отдаляя от себя, прощаясь с ними, отказываясь от них. И даже самые этичные элементы, как только отрываются от близкого и отправляются нами нами во всеобщее перестают быть не только как элемент, но и как этичное. 

Публичность как условие тотального, неоспоримо. Публичность манит своей безбрежностью и влиятельностью и тут же выхолащивает, тут же выдувает смыслы. Все становится максимально приближенным к формам и то к упрощенным, легко воспринимаемым формам. Все что вне, все что сложно, все безумно, а значит бессмысленно. Публичность - это какая-то черта отделяющая существующее от несуществующего. 

Мы слышим фразы, слова, даже предложения, видим картинки, слышим имена, но за этим ровно ничего нет. Что мы слышим за словом Сократ, что мы слышим за словом Христос, что мы слышим за словом Спиноза, что мы слышим за словом Соловьев. Нам даже растолкуют в общих чертах, т.е. поднимут из периферийного на тот самый всеобщий уровень, но пока будут поднимать большая часть расплескается и там на верху останется лишь картинка, вспышка, яркий образ. Можно даже попытаться поднять все целиком, как например поступили с Пушкиным или Лермонтовым. Но потом мы заглядываем за край поднятого, а там... Публичность служит всеобщности и в обслуживании поступает с целым самым жестоким образом, оставляет от целого только уродливый контур. 

Но эпоха такова, она публична и тотальна и у нас есть еще шанс сберечься и не потерять все. Нам тотальное о своей способности терять уже просигналила в середине 20 века, предъявив политическую тотальность, но мы же увидели в этом лишь вопрос режима управления и не заметили тотальности как условия потери, как такового.

Оригинал