Формально советское общество было очень закрытым. Многие жители Запада до сих пор судят о той нашей жизни по набору имевших тогда место формальных ограничений. Но тоталитаризм – это утопический проект: властям очень хотелось его реализовать, но возможностей для этого не было. В библиотеки попадала только литература, тщательно проверенная на предмет отсутствия в ней «антисоветской пропаганды». Считалось, что «нормальный советской человек» нуждается только в советской пропаганде. Но если очень хотелось, то были пути выскользнуть за рамки тоталитарного проекта.
Один из путей, который был открыт для меня и моих коллег, - т.н «спецхран», т.е. отдел специального хранения, который был в каждой крупной научной библиотеке. В Ленинграде я пользовался такими отделами в публичке и университетской библиотеке им. Горького, в Москве – библиотеки им. Ленина и Иностранной литературы.
В таких отделах хранилась западная периодика и книги, в которых цензоры обнаруживали «антисоветчину», т.е. «клевету» на советский строй. Сюда же попадали и издания из стран социализма, в которых допускалась критика в адрес СССР. Китайские газеты в 1970-е гг. шли сюда автоматически. Этот акт был для меня молекулой советского маразма: с точки зрения цензоров, китайского языка как фильтра было недостаточно. Газеты и журналы из не очень стойких стран типа Югославии, а частично и Польши, попадали сюда выборочно, если в отдельных номерах допускали «ревизионистские выходки».
Здесь же хранились и советские публикации, в которых были статьи «ревизионистов» и «врагов народа». Это в основном книги и периодические издания 1920-х гг. Журналы попадали сюда выборочно, если в номере была статья какого-нибудь «ревизиониста». Иногда попадались журналы, из которых опасная статья вырезалась и отправлялась в спецхран.
Примечательно, что в спецхране можно было без проблем получить советологическую литературу. Но работы «ревизионистов» типа Троцкого и Бухарина отсутствовали даже в каталогах спецхрана. Где и как их хранили – не имею понятия. Исключением были только их выступления на съездах партии. Правда, из-за того, что они выступали на съездах, их стенограммы не переиздавались, но в библиотеках они были доступны.
Для меня студента исторического факультета ЛГУ, а затем и аспиранта того же факультета, не представляло никакого труда попасть в спецхран. Я это обнаружил совершенно случайно и был шокирован легкостью проникновения в щель, ведущую из тоталитарной системы во внешний мир. Надо было иметь тему курсовой или диссертации, которая хоть как-то предполагала необходимость знакомства с «чуждой» литературой. Но это было элементарно: надо было просто объяснить руководителю, что собираешься критиковать «буржуазных фальсификаторов» нашей жизни. В силу этого почти любая тема в рамках обществоведческих дисциплин открывала доступ в спецхран. Я писал заявление в деканат, его подписывал руководитель и декан, потом мне выдавали отношение в библиотеку. И все! Удивительно было, что я не встречал в спецхране никого из своих однокашников. Я не мог понять, почему никто, кроме меня не рвется в это царство свободы.
Спецхран мне так понравился, что на 3-5 курсах и в аспирантуре я бывал там несколько раз в неделю, безбожно прогуливая лекции. С особенно большим интересом читал журналы по советологии (в основном “Soviet Studies” и “Slavic Review”), американские общественно-политические еженедельники, книги по истории, социологии и политологии. Правда, книги по названию как-то должны были соприкасаться с темой, поэтому периодически библиотекарю спецхрана – женщине с пронизывающим взглядом и каменным лицом следователя – периодически приходилось объяснять эту связь. Разумеется, спецхраны не ломились от литературы. Но тут был вполне приличный набор основных изданий и имен.
В существенной мере благодаря спецхрану я жил в открытой стране. И когда случилась в конце 1980-х гг. гласность, для меня она не открыла глаза и публикации перестроечных газет не стали для меня принципиальным откровением. И когда я слышал объяснения взрослых образованных людей, что они ничего не знали, мне трудно было преодолеть подозрение в лицемерии или глупости. Правда, в регионах спецхранов с западной литературой не было (были исключения типа Новосибирска и некоторых столиц союзных республик, но в очень куцем варианте). И когда я поехал по распределению работать в Сыктывкар, мне очень не хватало атмосферы спецхрана. Однако билет самолетом от Сыктывкара до Ленинграда стоил 27 руб. в один конец, университет без особых проблем оплачивал периодические командировки, поэтому каждый семестр я проводил в спецхранах минимум одну-две недели. Но из своих сыктывкарских коллег могу припомнить еще лишь пару человек, которые пользовались такой возможностью.