Жду электричку. На предыдущую опоздал. Теперь долго ждать. В маленьком вокзале накапливается народ, как тревожные мысли в голове. Я их стряхиваю, они назад. Ничего, скоро поедем. Вдруг вбегают двое — один немец, другой, кажется, араб. Встают и дико орут друг на друга, слов не разобрать — одновременно. Я смотрю на них, зачем они так орут? Сейчас сцепятся. Некоторые в зале делают вид, что ничего не происходит, некоторые морщатся. Вот если они сцепятся, тогда многим станет интереснее. Но немец вдруг закурил и вышел на платформу, натянув капюшон на рыжую голову, а араб отошел к билетному автомату, принялся изучать его премудрости.
Бездомный ворочается на куче пакетов и грязных сумок. Здесь добрые менты — не гоняют их. Менты редко добрые. Бездомные часто безумные. А электрички нет, зато промчался товарняк. Сквозь стеклянную дверь видно, как у немца на платформе полетели искры с кончика сигареты. Когда слишком часто ездишь, начинаешь неуютно себя чувствовать в любом неподвижном месте. Уютно, неуютно, ты, не ты, всё как-то мерцает. Летят искры. Стучат колеса. Хотя современные поезда, они почти не стучат. Это сердце, наверное, стучит, старого образца. Будет оказия, возьму новое, японское, в крайнем случае - южно-корейское.
Купил себе бодрую булочку с оптимистичной колбасой и тоже вышел на платформу. Откуда-то появляется высокий, выше меня, худой мужчина. Белая вязаная шапочка, белый шарф, белая куртка, широченные белые штаны, только кеды лаковые, черные. Не плохо, а? Февраль, шесть утра - а он такой, весь в белом! Рядом с ним черная женщина с фиолетовыми афрокосичками, в высоченных узких сапогах. По навесу над перроном начинает жестко барабанить ливень. Давешний араб купил билеты и вышел к своему другу, который, заприметив его, только рукой махнул. Орать уже нет сил. Нет сил спорить с ливнем, с февралем, с постоянно гаснущей сигаретой, с этим надоедливым стуком. Со всех сторон этот стук, стук, стук. Все хорошо, скоро поедем.
Зачем я все время жру эту отраву? От этого и лучше, и хуже, и совестно, и страстно. Подъехала электричка. А ливень так и грохочет. Все полезли в вагон, что нам ещё делать, мы тут и собрались для этого, вместе с нами откуда-то взявшийся контролёр в синей униформе. Никогда не видел, чтобы контролёры садились в поезд вместе с пассажирами, обычно они таятся внутри. Этот какой-то щуплый, ботинки стоптанные.
Натыкаюсь в вагоне на мужчину в белом, глядь — а это женщина. Губы накрашены, на щеках — румяна. "Где здесь туалет?" - спрашивает у контролера, который рядом со мной мнется. "Там!" - показал рукой. "Там туалет!" - кричит женщина-мужчина своей подруге и удаляется в том направлении. Я сажусь на свободное место. Позади меня опять начинается спор между немцем и арабом, они яростно шепчут друг на друга. Черная женщина стягивает свои узкие сапоги, вытягивает ноги, она сидит через проход от меня, мы сталкиваемся взглядами, у нее большие, влажные глаза. Мне становится грустно. Я давлюсь булочкой.
Слышу, как контролёр спрашивает позади билеты. Шепот лучших врагов стихает, голос по-немецки: "Можешь нам билеты проштемпелевать, шеф? Мы не успели!" "Нет, - осторожно отвечает контролер. - Проштемпелевать не могу, вы сами должны были проштемпелевать!" "Мы не нашли штемпель!" "На этом вокзале семь мест, где можно проштемпелевать!" - не уступает контролер. "Вот дерьмо! Ты бы лучше ловил тех, у кого билета вообще нет, а не тех, кто проштемпелевать не успел!" - ругается голос. Другой голос, мне кажется, с арабским акцентом, что-то бормочет. Контролер тоже что-то бормочет. Возвращается женщина-мужчина, садится через проход напротив, улыбается подруге. Сбоку нет зуба. Как у меня. Ехать ещё долго. Я жую булочку, почти дожевал.