Я пришла в ваш мир строга и красива!
Брат мой – пилот – восхищенно смотрел с высоты…
Я принесу тебе славу, моя Хиросима, -
Боги ослепнут от силы моей красоты!
Павел Шуваев.
У города Фиуме долгая история и длинная память. Он помнит и напевную латынь римлян, и липкий страх жителей во времена варварских нашествий. Помнит первых хорватских королей. Много было хозяев. Но один затмил прошлых и пришедших. Габриэле д’Аннунцио, поэт.
Фиуме, как и положено всем портовым городам Средиземноморья, был интернационален. Итальянцы и южные славяне (хорваты и словенцы), примерно поровну. Вот и возник после падения Габсбургов на мирных переговорах резонный вопрос – какой из держав победительниц его отдать: Италии или же свежесозданному КСХС (Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев). С одной стороны, вступление Италии в войну очень помогло Антанте. Да и получила она немного, итальянцы сильно расстраивались из-за такого поведения своих новых друзей. А КСХС было очень важно для выстраивания Малой Антанты на Балканах, союзники уже видели опасность большевизма. Да и Германию надо сдерживать. Чем сильнее, тем лучше. Решили отдать город югославам. Итальянцы обиделись. Обиделись сильно. Как в Фиуме, так и в Италии. Поэтому итальянские элиты города и решили так сказать «призвать варягов». А в роли Рюрика выступил д’Аннунцио, имевший репутацию не только ведущего итальянского литератора, но и героя войны (поэт-футурист даже участие в войне смог сделать своим манифестом, пойдя в авиацию и став итальянским Манфредом фон Рихтгофеном). В качестве соратников он набрал ардити, членов итальянских парамилитарных организаций ветеранов, подобных немецким фрайкорам и австрийским хеймверам. И вот тут и началось странное. Д’Аннунцио всю историю с Фиуме превратил в эпопею, в поэму полную эстетики и художественных форм. Не политика, не идеология фашизма, которую всецело разделял поэт, направляла Фиуме. Город жил эстетикой и идеей Красоты.
Итак, встав во главе импровизированного отряда, Поэт-воин отправился завоёвывать себе сказочное королевство. Рано утром, 11-го сентября отряд начал поход. Впереди едет сам Д’Аннунцио в кабриолете марки FIAT. На нём белоснежный мундир, грудь увешана орденами. Кабриолет засыпан лепестками роз. Отряд растёт постоянно, к нему присоединяются солдаты, карабинеры, беженцы из Далмации.
Правительство принимает решение действовать. Генерал Патталуга организует заслоны у границы, и, по счастливой случайности, выбирает для своего штаба именно тот, через который и пойдёт «армия Фиуме».
Ситуация патовая. Силы явно неравны. Подчиненные Габриэле не горят желанием стрелять в правительственных солдат. Он вовремя вспомнил историю Наполеона и его побега с Эльбы, распахнув шинель Д’Аннунцио воскликнул: «Вы узнаёте меня? Стреляйте! Если, конечно, сможете прострелить это!», намекая на многочисленные ордена. Растроганный Патталуга расплакался и вместе со своими людьми присоединился к мятежникам.
Больше никаких попыток сопротивления не было. Единственными выстрелами, встретившими легионеров, был орудийный салют с кораблей. В церквях бьют праздничный набат. Полуторогодовая история Республики Фиуме началась.
Началась сумбурно. Д’Аннунцио утомила дорога и он решил отоспаться в гостинице. Соратники его будят и сообщают, что он теперь комендант города и его фактический правитель (кстати “Comendante” станет чем-то вроде почетного титула поэта, так до самой смерти будут обращаться к нему друзья и враги).
Немного не понимавшего происходящее новоиспечённого диктатора вытаскивают на балкон. И там он произносит спонтанную речь, достойную того, чтобы процитировать её. Во многом уже тогда, говоря скорее по наитию, Д’Аннунцио определяет облик будущей республики и закладывает её идеологическую базу.
“Итальянцы Фиуме! В этом недобром и безумном мире наш город сегодня — единственный островок свободы. Этот чудесный остров плывёт в океане и сияет немеркнущим светом, в то время как все континенты Земли погружены во тьму торгашества и конкуренции. Мы — это горстка просвещённых людей, мистических творцов, которые призваны посеять в мире семена новой силы, что прорастут всходами отчаянных дерзаний и яростных озарений”.
Люди (а в особенности дамы, восхищённые военной выправкой и белоснежным мундиром) в восторге. Авторитет новой власти установлен. После этого Поэт-воин стремится сообщить о своем успехе другому видному фашисту – небезызвестному Бенито Муссолини. Который, кстати, поход не поддержал, да и вообще противоречий у них накопилось достаточно, Д’Аннунцио очень критиковал утилитарный фашизм Муссолини, для Коменданта фашизм был прежде всего философской идеей о торжестве Духа. Решив задеть будущего дуче, так много говорившего о практике, но упустившего свой практический шанс, триумфатор пишет ему весьма едкое письмо.
“Я в равной степени потрясен Вами и итальянским народом… Вы хнычете, в то время как мы боремся… Где Ваши фашисты, Ваши волонтеры, Ваши футуристы? Проснитесь! Проснитесь и устыдитесь… Проколите дырку в Вашем брюхе и спустите жир. Иначе это сделаю я, когда моя власть станет абсолютной”.
Муссолини после этого пришлось поддержать город как медийным весом, так и материальными средствами. Восхищаясь поэтом и преклоняясь пред ним, Муссолини затаил глубокую обиду за это унижение. И во многом эта смесь обожания и ненависти сыграла свою роль в дальнейшем становлении именно муссолиниевской редакции фашизма.
Но речи речами, письма письмами, а плебс жаждал хлеба и зрелищ. Недостатка в зрелищах, впрочем, граждане Города Поэтов никогда не испытывали, а вот с хлебом вышла напряжёнка. Д’Аннунцио решил – консервативную революцию мы делаем, или где. Поэтому поступил во вполне антично-средневековом духе: занялся пиратством и реквизициями. «Республика красоты» снабжает себя в основном за счёт такого романтичного занятия как корсарство. А хлеба все равно не хватает. Поэтому Комендант издает постановление о том, что всем гражданам для поддержания работоспособности (и ему самому в том числе) будут выдаваться карточки на кокаин (редакция Канонерки однозначно против таких мер, фу-фу-фу). Отоваривали карточки щедро, в этом продукте молодая республика нужды не знала.
Поэтому Д’Аннунцио все время над чем-то работает, пишет приказы, декларации, создаёт конституцию в стихах. По нескольку раз на дню выступает с речами и проповедями (ночное время, как вы понимаете, его не останавливает).
После конституции в стихах и государственного культа муз, соратники поэта, фашисты и синдикалисты, наконец понимают, что у Коменданта несколько иное видение идеального общества и государства. На экспорт фиумской революции в Италию также рассчитывать не приходится, никак не хотел Муссолини играть на вторых ролях и отдавать в чужие руки всю славу.
Кольцо блокады замыкается всё сильнее. Еды всё меньше. На улицах сюрреалистический карнавал: речи, кокаин и концерты маэстро Артуро Тосканини, ставшего министром культуры.
Леон Кохницкий, занимавший должность министра иностранных дел, несмотря на свои далекие от рационализма взгляды, понимал, что делать с этим что-то нужно, вопрос выживания. Он обращается в мир с целью создать «Лигу угнетённых Земли». Впрочем, главные любители угнетённых, большевики, сие начинание проигнорировали. Откликнулись на него лишь такие же феерические движения: каталонские анархисты, повстанцы-сапатисты из Мексики и зачем-то египетский хедив. Зачем это сделал хедив, и по нынешний день тайна сия великая есть. Вряд ли он вообще понимал, в чем ему предлагают поучаствовать. А может, угнетал его кто. Стерва-жена, например. Или желчная тёща. Ну, это ладно. Это мы отвлеклись.
А Д’Аннунцио вопреки всему держится. Он попросту удобен всем его противникам. Итальянцы торгуются с помощью него с Антантой, Антанта давит им на югославов. Муссолини спокойно готовит свой серьезный, как у взрослых, государственный переворот (проведя косплей на Д’Ануннцио и устроив свой Марш с ветеранами и униформой).
А вот недавние союзники, призвавшие Поэта-воина отцы города, пребывали в полнейшем шоке. Они просто хотели каких-нибудь итальянских парамилитарес, чтобы спокойно войти в состав королевства Итальянского. А тут футуристы, Уроборос на флаге как символ города и министр финансов с тремя судимостями за разбойные нападения. Не доставляет им удовольствия и выбранный Габриэле лозунг «Ни дня без совокупления!». По его собственным заверениям он переспал со всеми гражданками республики и многими дамами всех сословий и наций из её гостей.
Вместе с Маркони, одним из пионеров радиотелеграфа, которого Д’Аннунцио называл «магом пространства» и «покорителем космических энергией», они ведут вещание ко всем народам мира. Которые, впрочем, остаются вполне равнодушны.
Буффонаду не собираются терпеть ни городские элиты, ни итальянцы. Подписываются договоры в Рапалло, армия готовится к штурму и Д’Аннунцио сдает город. Теперь в нём правит итальянская администрация, банальная и скучная.
Чем нам интересна эта история?
Во-первых, c культурологической точки зрения. Это — протофашизм, как он есть. Еще не испорченный Муссолини, еще не ограненный сумрачным гением барона Эволы. Сейчас дерзость и молодость мира это панк. А в начале двадцатых им был фашизм Габриэле Д’Аннунцио. Это было государство романтизма и авантюры, которое не смогло бы выжить в свою скучную и чопорную эпоху. Государство, где во главу угла ставился Порыв.
Во-вторых, это единственное государство, построенное на принципах эстетики. Оно руководствовалось не справедливостью или разумом, а исключительно принципами прекрасного и безобразного. В представлении своих лидеров, разумеется. Если фашистское государство-романтик у Эволы и де Риверы было этаким аскетом, мрачным рыцарем с горящим взором, то Д’Аннунцио видел вершину романтизма наоборот, в вечном празднике, вечном карнавале. Простим ему? Все-таки натура артистическая. И то, что он делал, было безумно, но это было со вкусом!
Кстати, в качестве прощального жеста от Республики Красоты летчик Келлер добрался на своем самолёте до Рима и сбросил на здание Парламента ночной горшок. История закончилась, Идея осталась.