Словно не минуло сто лет со времен первой мировой войны, очевидцем и участником которой был великий чешский писатель Ярослав Гашек. Гениальная сатира на полицейско-бюрократическое государство, военщину, милитаристские порядки, «квасной патриотизм», ханжество служителей церкви, всеобщее пренебрежение к достоинству простого человека в наши дни актуальна и свежа, сводя к минимуму факторы национальной самобытности и технического прогресса. 

"Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебный аппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим политическим, экономическим и моральным крахом. Ореол былого могущества и славы оберегался судами, полицией, жандармерией и продажной сворой доносчиков".

Гашек описывает общество имперской Австро-Венгрии, впавшее в псевдопатриотическую истерию, преследующее любых оппонентов правящего режима и поддерживающее его очковтирательством, демагогией, лицемерием. 

"...этого ещё никто не осмелился повторить. Но, говорят, его слова были такие ужасные, что один судейский чиновник, который присутствовал там, с ума спятил, и его ещё до сих пор держат в изоляции, чтобы ничего не вышло наружу. Это не было обычное оскорбление государя императора, какие спьяна делаются".

Политическая неблагонадёжность расценивалась как нечто худшее даже в сравнении с банальной уголовщиной. Так, когда Швейк интересуется у сокамерников, за что их задержали, пятеро признаются - за неосторожные слова по поводу убийства эрцгерцога Фердинанда. А "Шестой, - он всех сторонился, - заявил, что не желает иметь с этими пятью ничего общего, чтобы на него не пало подозрения, - он сидит тут всего лишь за попытку убийства голицкого мельника с целью грабежа».

Действия, выходившие за пределы нормы в разумении блюстителей порядка, тем более хотя бы отдалённо напоминавшие акции протеста, незамедлительно пресекались. Швейк вспоминает пример ротмистра Роттера: "Вот привели к нему однажды довольно прилично одетого человека, которого нашли в Ланских лесах. Он сидел там на пне. Роттер тотчас приказал отрезать кусок полы от его пиджака и дал этот кусок понюхать своим ищейкам. Потом того человека отвели на кирпичный завод за городом и пустили по его следам этих самых дрессированных собак, которые его нашли и привели назад. Затем этому человеку велели залезть по лестнице на чердак, прыгнуть через каменный забор, броситься в пруд, а собак спустили за ним. Под конец выяснилось, что человек этот был депутат-радикал, который поехал погулять в Ланские леса, когда ему опротивело сидеть в парламенте".

Законодательный представительный орган воспринимался неким собранием умалишённых: "В сумасшедшем доме каждый мог говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте. Как-то принялись там рассказывать сказки, да подрались, когда с какой-то принцессой дело кончилось скверно. Самым буйным был господин, выдававший себя за шестнадцатый том Научного энциклопедического словаря Отто и просивший каждого, чтобы его раскрыли и нашли слово "переплетное шило",— иначе он погиб". Один даже выдавал себя за Кирилла и Мефодия, чтобы получать двойную порцию. Депутатам же не привыкать нажимать "одобрямс" на несколько кнопок сразу, так что они вполне могут сойти, например, за скульптурную композицию "Тысячелетие Руси". В свете данной ассоциации чрезвычайно смелой выглядит следующая реплика Швейка: "Повторяю, очень хорошо там было, и те несколько дней, что я провел в сумасшедшем доме, были лучшими днями моей жизни".

По замыслу автора, компанию парламентариям в этой счастливой лучшей жизни составляли священники. Одни из них героически боролись с наукой и здравым смыслом: "Согласно учению святого Августина, никакой Австралии не существует. Это вас антихрист соблазняет". В воскресенье он всенародно проклял ее в костеле и кричал, что никакой Австралии не существует. Ну, прямо из костела его отвезли в сумасшедший дом. Да и многим бы туда не мешало. В монастыре урсулинок хранится бутылочка с молоком девы Марии, которым-де она поила Христа, а в сиротский дом под Бенешозом привезли лурдскую воду, так этих сироток от нее прохватил такой понос, какого свет не видал". Другие, как фельдкурат (военный священник) Кац, у которого Швейк служил денщиком, горький пьяница и еврей, напутствуют "пушечное мясо" на подвиги во имя государя-императора. 

"Приготовления к отправке людей на тот свет всегда производились именем бога или другого высшего существа, созданного человеческой фантазией… Великая бойня — мировая война — также не обошлась без благословения священников. Полковые священники всех армий молились и служили обедни за победу тех, у кого стояли на содержании". 

"До войны приезжал к нам депутат клерикал и говорил о царстве божьем на земле. Мол, господь бог не желает войны и хочет, чтобы все жили как братья. А как только вспыхнула война, во всех костелах стали молиться за успех нашего оружия, а о боге начали говорить будто о начальнике Генерального штаба, который руководит военными действиями". 

Лица, запятнавшие себя противопоставлением власти, по обыкновению объявлялись нечистыми на руку: "... у нас тут три раза был обыск, и, после того как ничего не нашли, сказали, что ваше дело плохо и по всему видать — вы опытный преступник".
"Нигде никогда никто не интересовался судьбой невинного человека".
«Не представляю себе, - произнес Швейк, - чтобы невинного осудили на десять лет. Правда, однажды невинного приговорили к пяти годам - такое я слышал, но на десять – это уж, пожалуй, многовато!». 

Не прошла мимо наблюдательного взора писателя и усиливающаяся жажда приближающейся к банкротству власти награждать своих адептов. Чем ниже по чину был инициатор представления за заслуги, тем приземлённее оказывались его мотивы: "Один денщик получил большую серебряную за то, что умел восхитительно жарить украденных им гусей. Другой был награжден малой серебряной за то, что получал из дому чудесные продовольственные посылки и его начальник во время самого отчаянного голода обжирался так, что не мог ходить. Подавая рапорт о представлении своего денщика к награждению медалями, этот начальник выразился так: «В награду за то, что в боях проявлял необычайную доблесть и отвагу, пренебрегал своей жизнью и не отходил ни на шаг от своего командира под сильным огнем наступающего противника». 

"Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны" - не только сатира, направленная против войны и насилия. Это произведение, полное юмора, перелистывая страницы которого можно насмеяться вдоволь. Поражает обилие комичных историй и положений, центральной фигурой которых является Швейк либо как действующее лицо, либо как рассказчик. 

Ярослав Гашек интерпретирует в романе факты собственной биографии так, что историки литературы до сих пор не могут разобраться, где правда, а где вымысел. Сын учителя не двигался стремглав по социальной лестнице, варился в самой что ни на есть народной гуще, потому его грубоватый зачастую юмор с сопутствующими крепкими словами и фразами ни капли не нарочитый, напоминает и являет собой лучшие фольклорные образцы. 

«Люди, которых коробит от сильных выражений, просто трусы, пугающиеся настоящей жизни, и такие слабые люди наносят наибольший вред культуре и общественной морали. Они хотели бы превратить весь народ в сентиментальных людишек, онанистов псевдокультуры типа св. Алоиса. Монах Евстахий в своей книге рассказывает, что когда св. Алоис услышал, как один человек с шумом выпустил газы, он ударился в слезы, и только молитва его успокоила. Такие типы на людях страшно негодуют, но с огромным удовольствием ходят по общественным уборным и читают непристойные надписи на стенках».

До войны приходилось Гашеку торговать собаками. Вот как этот эпизод описан в книге про Швейка: "Злого немецкого пятнистого дога, свирепо стерегущего загородный особняк, крадут посреди ночи. Полицейскую собаку стибрят из-под носа у сыщика. Если вы ведете собаку на шнурке, у вас перережут шнурок и скроются с собакой, а вы будете стоять и с глупым видом разглядывать обрывок. Пятьдесят процентов собак, которых вы встречаете на улице, несколько раз меняли своих хозяев. И можете купить свою собственную собаку, которую у вас несколько лет назад еще щенком украли во время прогулки. Но самая большая опасность быть украденной грозит собаке, когда ее выводят для отправления малой и большой физиологической надобности. Особенно много пропадает их при последнем акте. Вот почему каждая собака осторожно оглядывается при этом по сторонам".

Подвизался он на ниве журналистики в издании "Мир животных". Одного из сотрудников он охарактеризовал в образе знакомого главного героя - вольноопределяющегося: "Вслед за сернистым китом я открыл целый ряд других диковинных зверей. Назову хотя бы "благуна продувного" — млекопитающее из семейства кенгуру, "быка съедобного" — прототип нашей коровы и "инфузорию сепиевую", которую я причислил к семейству грызунов. С каждым днем у меня прибавлялись новые животные. Я сам был потрясен своими успехами в этой области. Мне никогда раньше в голову не приходило, что возникнет необходимость столь основательно дополнить фауну. Никогда бы не подумал, что у Брема в его "Жизни животных" могло быть пропущено такое множество животных. Знал ли Брем и его последователи о моем нетопыре с острова Исландия, о так называемом "нетопыре заморском", или о моей домашней кошке с вершины горы Килиманджаро под названием "Пачуха оленья раздражительная"? Разве кто-нибудь из естествоиспытателей имел до тех пор хоть малейшее представление о "блохе инженера Куна", которую я нашел в янтаре и которая была совершенно слепа, так как жила на доисторическом кроте, который также был слеп, потому что его прабабушка спаривалась, как я писал в статье, со слепым "мацаратом пещерным" из Постоенской пещеры, которая в ту эпоху простиралась до самого теперешнего Балтийского океана".

Многие действующие герои романа - реальные люди, с которыми Гашек встречался. Например, поручик Лукаш, персонаж многих забавных сцен, о котором автор пишет с определённой долей симпатии: «Швейк и поручик Лукаш смотрели друг на друга. В глазах поручика сверкали ярость, угроза и отчаяние. Швейк же глядел на поручика нежно и восторженно, как на потерянную и вновь найденную возлюбленную» или "Поручик Лукаш махнул рукой и направился к продовольственному складу. На ум ему пришла парадоксальная мысль: раз солдаты жрут печёночные паштеты своих офицеров — Австрия выиграть войну не сможет».

К сожалению, "Похождения Швейка" - неоконченный роман. Гашек умер, диктуя его четвёртую часть, когда одиннадцатая рота ординарца Швейка ещё только-только подбиралась к фронту. Ужасы войны, в которой он участвовал, запечатлеть на бумаге писатель не успел. 

"— Как вы думаете, Швейк, война еще долго протянется?
— Пятнадцать лет, — ответил Швейк. — Дело ясное. Ведь раз уже была Тридцатилетняя война, теперь мы наполовину умнее, а тридцать поделить на два — пятнадцать". 
Можно было бы порассуждать, каким могло быть продолжение, но: «Беда, когда человек вдруг примется философствовать — это всегда пахнет белой горячкой».

"Пусть было, как было, — ведь как-нибудь да было! Никогда так не было, чтобы никак не было".

Советую всем читать роман и предлагаю включить его в программу средней школы. Мне кажется, его изучение должно уменьшить количество идиотов неофициальных. Правда, не даю никакой гарантии, что какая-то часть граждан по прочтении сей книги не воскликнет: "Сидеть спокойно,... сойти с поезда, явиться в казармы и отправиться на фронт с первой же маршевой ротой. На фронте подставить лоб под вражескую пулю и уйти из этого жалкого мира, по которому шляется такая сволочь, как Швейк".

Оригинал