Мы на думание глядим как на инструмент поворачивания мира удобной стороной к себе самим. Чтобы не находиться в конфликте с реальностью. Возникли противоречия, мы включаем думалку, чтобы взглянуть на мир с более комфортной стороны. Думание не как инструмент неудобства, а как инструмент нахождения согласия с миром. Мысль, как инструмент мягкого укладывания себя в неудобный мир, путем создания мягенькой, мягенькой подушки из мифов, сказок, лжи и принятия. Мысль нужна для того, чтобы принять мир таким, какой он есть, со всеми несправедливостями, со всей злобой, со всей жестокостью и неустроенностью.
Думать, чтобы делать себе хорошо, чтобы успокоиться. Мир нам подбрасывает неудобства, а мы обдумываем, как бы эти неудобства объяснить и в конце концов даже объявить их удобствами. Как сделать так, чтобы война вдруг стала не просто обоснованным местом убийства, а даже необходимым, очень необходимым местом гибели будущего других. Вот задача мысли, вот задача думания. Этим пропитана вся культура нашего мышления. С самой глубины начала человеческой жизни мы пытаемся ОБЪЯСНИТЬ, именно объяснить. Ну т. е. предложить себе или другому человеку некую формулировку, с которой удобно сосуществовать с данным явлением. Объяснить явление, чтобы в ответ услышать: «А, ну теперь понятно». И задача объяснить как можно проще. Чтобы потом не надо было бы прилагать усилия, а если потом выясниться, что все это не так уж и комфортно, водрузить на наше объяснение еще одно объяснение, которое бы сделала предыдущее объяснение еще более фантастичным, но все же сохранило комфорт слушающего.
Мы думаем лишь для того, чтобы нам было удобно воспринимать мир до поры до времени, чтобы не повергнуть психику в состояние коллапса, чтобы не свихнуться от жуткой некомфортности и противоречивости мира. Мы думаем, чтобы нам не было больно от парадоксальности и безысходности.
И именно этим нашим отношением к мысли пользуются другие думающие, чтобы воспользоваться нашим страхом перед неудобством мира и загнать нас в якобы удобную для нас, а на самом деле в удобную для них объяснительную конструкцию. И чтобы потом нами пользоваться. И ведь эти силки расставляются кругом. Вся реклама держится на этих наших страхах. Все трудовые отношения и даже огромная масса семейных отношений. А я уж не говорю о политических система объяснения реальности, которая только и делает, что «мягко стелет». И мы бежим за всей этой обветшавшей ложью только из чувства безысходности, только из чувства страха перед острыми углами этого мира.
Я понимаю, что если поставить ребенка или другого человека с несложившейся психикой перед парадоксальной системой мышления, то, скорее всего, они просто свихнутся. Я это все понимаю. Но для меня остается загадкой все подавляющая конструкция отказа от парадокса как системы мышления в ВУЗах, отказа от парадокса как системы общения в научной среде. Все радуются гладкой скроенности концепции человека идущего на научную степень, а не глубокой противоречивости. Все хотят объяснений, а если человек уводит в сторону слушателей в область противоречий, то это ему выставляется как недостаток.
Дело даже не в науке, а в том, что нам всем нужно то, что удобно здесь и сейчас, а не то, что может заглянуть за горизонт. Мы ориентируемся на удобный заказ — объяснения. А не пытаемся формулировать систему мышления, которая бы заставила людей по выходу из обучения начать решать проблемы, желать решать проблемы, людей желающий перемен, а не объяснений. Обучение и просвещение должно быть построено так, что бы человек по выходу из процесса обучения не говорил фразу: «Мне все понятно», а выходил с фразой: «Я окончательно запутался, у меня есть тысяча вопросов, на которые я заставлю дать вас ответ».
Видимо, это должна быть какая-то другая система мышления, более ориентированная на парадокс. Меня, кстати, все время расстраивали учебники по философии, которые рисовали философские концепции тех или иных мыслителей, как ладно скроенные конструкции. Читаешь учебник — как все просто, открываешь мыслителя и понимаешь, что это даже не концепция — это страдания по поводу, это парадоксальные переживания и попытки построить что-то еле-еле уловимое. Усилие на соприкосновение с чем-то очень честным, огромным и очень противоречивым.
Самое ужасное не в том, что люди мыслят комфортно, а в том, что потом эту комфортность начинают охранять и продавать. А на тех мыслителей, кто выпал из этого порочного кругах охраны и продажи смотрят как на идиотов, гениальных идиотов. Он конечно был гений, но придурок. Ведь в реальном мире надо продавать и охранять мысль. И вокруг этого создается целая индустрия по продаже мысли и по охране мысли. И название этой индустрии — научное сообщество, наука, где есть своя карьерная система, своя система открытости и закрытости. И это не плох и не хорошо. Это так устроено. Винить научное сообщество за это не возможно. Все требует социализации. Увы, увы, увы. То что не социально, то не понятно.