Мы все занимаемся тем, что конструируем воображаемую реальность, конструируем, внедряем, потом опять конструируем и опять поправляем и внедряем. Здесь есть очень маленький и очень важный зазор, который надо учитывать. Есть предел о конструирования воображаемого и реального. Ну например я не хочу что бы мой ребенок ел сладкое, я ему запрещаю есть сладкое, а потом вдруг понимаю, что этот запрет я создал лишь для того, что бы управлять собственным ребенком. И дальше мой запрет превращается в преследование, в слежку и даже в конструирование условий для управляемости.
Мы заполняем собой действительность, и желание заполнить настолько велико, что нам плохо если пространство есть вне нас. Если я пишу текст, его должны читать, если я сочиняю стихи их должны слушать, если я бегу по улице — меня должны видеть. Мы заполняем и заполняемость определяем по обратной связи, немедленной обратной связи. Мы требует от мира подчиняться желанию наших сигналов. Как дети. Заплакал — мама взяла на ручки. Заплакал — мама дала сисю. Это наше воплощение. Сигнал поданный наружу — это наше воплощение и мы ждем подтверждения нашему воплощению. Без этого мир теряет осмысленность. Если только ожидаемый ответ рождает смысл.
А если нет ожидаемого ответа. Включаем защиту. Смех, слезы, гордо поднятая голова. Это гордая голова, этот смех и слезы над пропастью между реальным миром и нашим ожиданием от него. Что бы не сорваться туда. Там ведь ад неуправляемости, там ведь ад безответности, там ведь просто ад. Но этот ад и есть суть и смысл. Когда нам не откликаются, когда нас не слышат, когда наши мифы рушатся и мы лишаемся всего вдруг что-то предстает в голом виде. Но это не реальность — это я могу точно сказать. Это испытание, которое нас пробуждает. Ребенок оторван от груди матери и кричит, он не хочет спать, он рыдает, он входит в другой миф, он привыкает быть без одного мифа, в угоду другому мифу. Но самое главное, что возникает привычка к стрессу, привычка зависать над пропастью, над адом и не лишаться себя, не убивать себя, не стирать себя вместе со сливающимся в разлом мифом. Это создает культуру быть сильным самим по себе, а не цепляться за края мифа. Чувствовать себя в состоянии падения столько же комфортно как и на земле.
Давайте я поясню это на примере боле понятном. Допустим врач или следователь столкнулись с необычным случаем, с необычными симптомами преступления или болезни. Все шло по накатанному, а тут на тебе. Не срастается. Можно вложиться в миф, можно отвергнуть необычность и оставить привычное ради управляемости, ради того, что бы разлом не заметить, как родитель, который сладкое обращает в орудие управления. Что чаще всего и происходит. А можно сорваться, поплакать, по-истерить, по-ржать, по-стебаться, но не отвернуться от ада, принять его, научиться жить с ним и дать ростки, дать эмоциям и мозгу пообвыкнуться в невесомости разлома между вызовом и мифом.
Увы, мой диагноз не утешителен. Мы тут и там натыкаемся на людей просто беспрекословно работающим на миф, людей продающих себя мифу, строящим на мифе все свое благополучие, верящим, что миф и есть реальность, что все будет хорош, что сказка вернется надо только полностью отдаться мифу, надо бросить в топку мифа все самое дорогое, бросить в топку мифа все человеческое, все разумное, все, все, все. Лишь бы он не рухнул, лишь бы получить обратную связь. Что бы вовремя получить смысловую сисю. Перемотать миф юридическими конструкциями, опутать стальными цепями логики и схемами причинно-следственных связей. Посвятить этому жизнь, отдать этому жизнь. Лишь бы в один простой момент, когда почва ушла из под ног первый раз, не схватит своих страхи в кулак и перетерпеть, собраться с силами и мыслями и научиться чему-то новому. Дать себе право на ошибку, дать себе право не услышать что-то в ответ, не получить обратной связи, дать себе право не воплотиться в другом, дать себе право хотя бы в этот момент не самореализоваться и пошатнуться смыслам, что бы просветлеть. Во эта грань, по сути, и есть смысл. Не поверите, но это именно так.