Итак, без особой помпы 2 сентября 2015 г. мир отпраздновал 70-летие окончания Второй Мировой войны. Кажется, время подводить итоги давно прошло. А с другой стороны, видимо, подводить итоги еще слишком рано. Ибо для многих стран война так и не закончилась: они продолжают жить памятью о ней, строят на этом важные идеологемы развития и черпают во всем этом некие силы.
Более того, мировая система, которую можно условно назвать «поствоенной», с одной стороны, не позволила в северном полушарии Земли развернуться новой глобальной войне, с другой — не предотвратила другие, локальные конфликты с миллионами (!) жертв, а с третьей — явно начала пробуксовывать. Всё чаще разговор заходит о том, что с начала XXI века мы живем уже не в поствоенном, а в «пост-поствоенном» мире, где многие институты, вроде бы, те же — только вот уже не очень работают.
В последнее время нередко ставятся под сомнение и сами базовые принципы, положенные в основу созданных после Второй мировой войны международных институтов в сфере глобальной безопасности, сотрудничества, утверждения важнейших общечеловеческих ценностей и их верховенства над идеологиями и национальными интересами.
Самое время спросить: так за что же сражались наши деды? И может ли это «что» стать основой для консолидации этносов и народов?
Я не в силах сейчас ставить этот вопрос совсем глобально и говорить обо всех странах, участвовавших во Второй мировой войне, — но не хотелось бы и ограничиваться одной Россией. Мне представляется важным подумать над ответом в рамках хотя бы антигитлеровской коалиции («Союзников»), тех народов и стран, кто, собственно, и установил «новый мир», поствоенную систему (ООН, ОБСЕ и т.п.) и, видимо, воплотил этим некие «коллективные мечты», осознанные и бессознательные.
Итак, первое. Прежде всего, нужно сказать, что «наши деды» сражались за разное, а значит и за право быть разными.
То есть даже условные граждане СССР (включая тех, кто был ими сделан насильственно в 1939-1941 гг.), сражавшиеся по одну сторону, готовы были защищать разные, порой — противоположные ценности. Далеко не все солдаты и офицеры РККА (Рабоче-крестьянской красной армии) были поклонниками сталинского, да и в целом большевистского режима, хотя многие – были. Далеко не все были готовы умирать «за вождя» или за систему, погубившую миллионы в 1930-е, хотя многие – были… Далеко не все были в восторге от государства, уничтожившего цвет интеллигенции, священства и честного самостоятельного крестьянства. Но ведь было что-то иное, что делало их верными бойцами этой стороны, несмотря на все «но»?.. И так со многими странами и многими сторонами.
Поэтому любая попытка сказать, что «все наши деды сражались за одно-единое общее дело», — это ложь, которая ведет вовсе не к объединению общества, а к его расколу. Только признав, что наши деды сражались за разное и это не должно нас разъединять, — мы можем начать хоронить эту страшную войну.
Второе. Почти все наши деды сражались за преодоление страха.
Это был страх перед двумя усатыми тиранами по обе стороны от Бреста, уже к тому времени обрекшими на смерть и страдания сотни тысяч.
Это был страх перед всесильными охранками и палачами, способными сломать или уничтожить каждого — от простых рабочих до всемирно известных поэтов и режиссеров, от членов юношеских вождистских организаций до лидеров соответствующих партий.
Это был страх перед системами, где Право, а значит — возможность защиты и для сильного, и для слабого, — было растоптано тоталитарными государствами.
Это был страх людей перед ужасными бесчеловечными машинами, порожденными самими людьми, людьми же поддерживаемыми и подпитываемыми.
И так хотелось, чтобы этот страх, нависший над сотнями миллионов человеческих существ и над миром, рассеялся.
Третье. Они сражались за мир.
За то, чтобы как можно быстрее прекратить бойню, ежедневно пожирающую тысячи и десятки тысяч жизней. Чтобы дети не сходили с ума во время бомбежек, а женщины не проклинали небо и землю. Чтобы старики мечтали хоть о чем-нибудь, кроме прекращения милитаристского апокалипсиса, а юные солдаты перестали бы думать о том, как они будут убивать таких же юных солдат в окопах напротив. Чтобы остановилась мясорубка, превращающая не только тела, но и души в агрессивную и страдающую массу.
Почти для всех это не был «мир любой ценой». Зато это была мечта не просто о «прекращении войны», но о Мире, в котором мир был бы прочен и долог.
Четвертое. Они сражались за свободу.
И свобода у них была разная. И понимание этой свободы — разное. И мечты о свободе у них были разные. Но хотелось свободы — дышать, глядеть, ходить, работать, творить, мечтать, любить — почти каждому. И эти разные мечты как-то сплелись в одну необъятную, общую мечту о Свободе, которой многие из них никогда не видели, да и потом так никогда и не увидели.
Пятое. Они сражались за человеческое достоинство.
Каждый причастный к войне, в тылу или на фронте, маленький или взрослый, полный ненависти или милосердия, — хотел чувствовать себя человеком. Тем, кого нельзя пытать, унижать и убивать. Тем, кто рожден для каких-то прекрасных вещей. Тем, обладает особым достоинством — вне зависимости от способностей, социального статуса и завоеванного уважения. Хотелось, чтобы меня признали Человеком, и уже на этом, таком простом, вроде бы понятном и хрупком основании, запретили бы относиться ко мне как к вещам или скотине. Кто должен был признать и кто — закрепить?.. Бог весть. Но этого так не хватало.
Шестое. Конечно, они сражались за справедливость.
К сожалению или счастью, и она была у них очень разная. Если бы народы-победители начали спорить о том, какая именно справедливость должна восторжествовать на земле после войны, — могла бы начаться еще одна война. Но, видимо, в послевоенном сознании (и коллективном бессознательном) стало складываться смутное представление о справедливости для каждого человеческого существа вне зависимости от идеологий, религий, этносов, гражданств и подданств, и персональных психозов. В этой справедливости должно было быть нечто, что устроило бы после войны многих, пусть не всех, и что позволило бы долго-долго не начинать новых войн, дабы опять, в который раз не приниматься за «восстановление попранной справедливости»
Седьмое. Быть может, сами того не зная, они сражались за мечту об общечеловеческом единстве и за неведомые, но ощущаемые общечеловеческие ценности.
Они, возможно, даже не мечтали, а лишь пред-ощущали миропорядок, в котором войны, насилие и геноцид были бы объявлены вне закона, а на политой кровью и отчаянием вселенской почве мог бы вырасти Новый Мир. Им снилось, что «настанет день, когда кругом все люди станут братья». Они грезили о человечестве, которое когда-нибудь преодолеет страшные болезни, нищету, голод, рабство, тоталитарное мышление — и полетит в космос. Но не для того, чтобы захватывать и порабощать новые планеты и звездные системы, а чтобы искать новых братьев и сестер, с которыми можно обживать доступные нам части Вселенной.
А в ближайшие годы и месяцы им мечталось — людям западного и восточного фронтов — встретиться посреди поверженной нацистской Германии на какой-нибудь реке и обняться. И плакать. И поклясться, что мы будем союзниками навек, и что теперь-то никакие вожди и правители не разлучат и не заставят нас убивать друг друга.
Наверное, это моя личная мечта. Мечта о таком варианте ответа на вопрос «за что на самом деле сражались наши деды». О том, почему страны-победители решили создать Организацию Объединенных Наций и положить в фундаменте всей её громады приоритет Человека и общечеловеческих ценностей — даже над суверенитетом государств. О том, как родились Всеобщая Декларация Прав Человека (ВДПЧ, 1948), Европейская Конвенция по Правам Человека (ЕКПЧ,1950) и «Хельсинкский заключительный акт» («Хельсинкские соглашения», 1975, впоследствии породившие ОБСЕ – Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе).
О том, что такой мир возможен.
Но, видимо, правы те, кто говорит, что сражение это не окончено. И если есть хоть доля правды в том, что наши деды сражались:
за разное,
за преодоление страха,
за мир,
за свободу,
за человеческое достоинство,
за справедливость,
за общечеловеческие ценности; —
если для нас, нынешних, это ценно и если мы не готовы признать, что они за всё это сражались зря и в глобальной перспективе проиграли, — мы должны принять это поле битвы под свою ответственность.
Мы всего лишь должны выбрать: нам дорога память о тех, кто сражался за всё, ценное для нас, - то есть нам дороги именно ценности, а не формальные и политизированные «слава и гордость», - или мы готовы сдаться желанию сделать мир простым, расколотым, плоским и жестоким, полным самолюбования и неких вечных индульгенций для стран-победителей.
Мы можем покончить с этой войной, только если примем не только «победы и преодоления», но и весь ужас, который был совершен в том числе от имени наших стран, все те вещи, что делают победителей не только величественными, но и чудовищными. Если мы примем, что победа – это не сладкий миф, насаждаемый государствами, а тяжелая ответственность за необъятное насилие, совершенное самыми «справедливыми сторонами» этой войны.
Именно такой сложный и тяжелый выбор поможет нам всем наконец-то завершить ту войну и обнаружить, что можно жить в мире.