Анатолий Гладилин: наш человек в Париже
http://www.polit.ua/print/articles/2015/01/14/gladilin.html
Полiт.ua предлагает вашему вниманию интервью Игоря Свинаренко с писателемАнатолием Гладилиным о Париже, его жителях, литературе и эмиграции,
из архивов журнала "Медведь".
Писатель Гладилин, у которого в 60-е – 70-е была необычайно громкая слава, теперь хотя и наезжает в Москву, и мы в с ним в ней видимся да хоть случайно -- сталкиваясь если не в профильном министерстве или к примеру издательстве, так в ресторане ЦДЛ – интервью тем не менее имело место в Париже. И это правильно. Человек же в этом городе живет как в родном. Это его дом. Куда я приехал из нашей безжалостной северной страны. Я бы даже сказал варварской, -- а что? Так оно и есть.
И вот мы сидим в парижском кафе, называется Deauville, на самых что ни есть Елисейских Полях. Я пью вино, Гладилин – кофе; он наверно единственный русский писатель кто не начинает пить раньше 22.00 местного времени. И в этом тоже глубокий смысл: начиная так поздно, не потеряешь не то что день но даже и вечер, и остается больше времени для писания, что несомненно хорошо (Веню Ерофеева который не лезет в схему, мы тут не обсуждаем, для ясности).
ГОРОД-ПРАЗДНИК ВСЕГДА
--А мы почему именно сюда пришли – вы тут живете рядом?
--Нет. Я просто люблю тут прогуливаться, когда приезжаю из своей деревни. У меня тут есть прогулочный маршрут. А так я живу в пригороде, на Юго-Западе, там самое начало Запада.
--И что у вас там в пригороде? Негры (которых тут с каждым годом я вижу все больше)? Арабы? Поджоги? (Как мы знаем из СМИ).
--Нет, нет. Мы живем в хорошем пригороде. Там этих меньше, и они тихо себя ведут. Но все равно на всякий случай моих внуков отдали в частную школу. И только последний внук пошел в лицей, -- но он один из лучших во Франции, там определенная публика, туда довольно трудно попасть.
Я достаю цифровой диктофон, размером с зажигалку, и писатель на него эмоционально реагирует, ностальгически вспоминает молодость:
--О, 30 лет назад я ходил с та-а-ким магнитофоном! – руками он обозначает габариты хоть и чемодана, но такого что можно брать с собой в самолет. -- Он весил 8 килограммов.
--А, это когда вы на радио работали.
--Да. Радийный магнитофон, и еще батарейки запасные с собой, а это плюс полтора кило. А то (основные) сядут, и все. Плюс набор кассет. И надо было с этой тяжестью бегать по германским аэропортам…
--Помню -- это когда прибывали знаменитые эмигранты из СССР на ПМЖ к вам!
--Да.
--Которые ехали не к вам, а в Калифорнию, так те как напьются затягивают – «И на Тихом океане свой закончили поход». Должен сказать, я вам завидую – вы впервые увидели этот город в юности. (Я в 30 с лишним, тоже неплохо, но уже не то, не то.) В 61-м, кажется, вы сюда впервые приехали?
--Да. И это было счастье. Я приехал сюда с делегацией писателей. Каверин был… И молодые авторы -- Бондарев и Бакланов.
--Это они-то -- молодые?
--Ну да. Для меня. А я был самый молодой. Поездка та меня просто сразила! Я просился после в Москве, чтоб меня отправили во Францию пожить. Я б работал на заводе RENAULT и писал бы повесть о рабочем классе.
--Они хоть обещали рассмотреть просьбу или сразу послали куда подальше? И вообще что вам тут понравилось – музеи, рестораны, воздух?
--Улицы. Мне очень нравилось просто ходить по улицам Парижа. Я поэтому сорвал поездку группы в Версаль, -- только Париж! Зачем нам эти дворцы, давайте мы тут проведем все время! Нельзя, программа ведь. Но я их уболтал, я им сказал тогда: зачем нам резиденция королей, когда вместо нее мы можем посетить редакцию l’Humanite -- коммунистической газеты? И тут им нечем было крыть. А мне-то лишь бы лишний денек к Париже! У нас была неделя здесь, а еще на неделю нас повезли на юг Франции.
--Вас заставляли встречаться с читателями?
--Да. Это было ужасно. Кто-то на этих встречах даже выступал, но это были проверенные товарищи. Но случались и срывы. К примеру у нас были запланированы большие мероприятия в городе Ним, встречи со студентами и прочее. И вот мы подъехали к назначенному месту -- и вдруг баба, которая нами командовала (при ней был еще товарищ такой тихий, я все спрашивал, кто такой, мне не отвечали) -- сказала: «Сидеть тихо, не вставать, никто не выходит, едем дальше». Что так? Почему вы нас не выпускаете? «Нам сообщили что ожидается провокация».
--Смешно.
--Я сидел тихо: мне важно было, чтоб меня снова пустили во Францию.
--Ну все-таки что вас туда тянуло? Свобода?
--В те времена и у нас была свобода…
--Что тогда – магазины?
--В магазинах было всё, это правда… Всё! Но денег у нас было в обрез.
--И вы пошли в Tati, тогда это было модно у советских туристов.
--Нет, все-таки мы ходили по магазинам в районе Place Opera. Эта баба наша руководящая с удовольствием водила нас по магазинам. А деньги были только у Бакланова. Ему удалось выбить свой гонорар за какую-то западную публикацию – аж 200 франков. А у нас было только по 100 франков.
--Значит, просто город как таковой вас притягивал.
--Ничего не надо – только ходить и смотреть. Девочки какие! Правда, в Москве девочки не хуже… Но тогда в Париже начиналась мода на короткие юбки, -- чего совершенно у нас не было.
--Но проститутки у вас тут просто страшные. Ходили вы кстати как советский человек на Place Pigalle?
--О, это отдельная история. Я узнал, что наши военные собираются на Pigalle…
--Военные?
--Ну, военные писатели. Бондарев и Бакланов. Они шли на стриптиз. Франков 15 это стоило тогда, бешеные деньги.
--Я им говорю – ребята, как вам не стыдно одним идти, я с вами! Ты что, отвечают, вот тот парень, который ходит за тобой – он тогда тоже пойдет с нами. И меня не взяли. Но после я таки сходил. В какой-то день все пошли на встречу с читателями, а я оторвался от группы и остался один с этой бабой и с этим тихим гэбешником. Они говорят – ну что, Толь, ты наверно опять гулять пойдешь? А куда? Я им обрисовал маршрут. Ходил я быстро. Им стало страшно – вот так бегать за мной! Сказали – иди, вот тебе телефон, если что, звони. Мы тебе даем 3,5 часа – хватит? И тогда я на полчаса зашел на стриптиз. Мне не очень понравилось. Меня просто тошнило. Реально меня начинало тошнить в стриптизе!
--А мне сценарист Володарский рассказывал, что Высоцкого тошнило не в стриптизе, а в супермаркете. И он плакал, от жалости к своему народу. Они вдвоем – Высоцкий с Володарским – задумывали свалить за бугор и в Нью-Йорке устроить русский театр. Нет, все-таки как это красиво, что вас тошнило от буржуазного разврата! Вы настоящий советский человек; были тогда.
--Похожая история была с Юзом Алешковским, который вроде сволочь и развратник. Он когда эмигрировал и застрял в Вене, ждал там визу в Америку, и его позвали погостить в Париж. И вот вы идем по Латинскому кварталу, по пешеходной зоне, это рядом с бульваром Сан-Мишель, ближе к набережной, там сплошные рестораны. Смотрит он на эти кабаки… Смотрит, смотрит – и вдруг этот циник как заплачет! Такого, говорит, даже в Вене нету! Плачет – и бормочет что-то нечленораздельное.
--В смысле – матом ругается, как он любит?
--Нет. Что-то такое: «Ну зачем, зачем? Зачем что? Зачем нас так мучили? И мы не знали что такое бывает?»
ИСХОД
--Помните, была чья-то фраза насчет того что русские эмигранты на Западе не просто так, но в послании. Алешковский это прокомментировал: да, в послании – но в послании на ***. Вам какая версия ближе? Что просто в послании – или с расширением? Вас же сам академик Сахаров благословил уехать из Москвы в Париж, чтоб помогать знатному диссиденту Максимову. Вы ж сюда поехали не только потому что вам понравились парижские бульвары, но и с миссией.
--С моим отъездом не все так просто. Я, когда уехал, то всем говорил: «Ребята, если есть возможность издать хоть одну книгу, сидите и не рыпайтесь. Книга, изданная здесь, на Западе -- ничего не значит. А там (в смысле в СССР) – значит».
--Но вы этого сначала не знали. И – уехали. Мало знания – много печали.
--Я уехал, когда понял, что все, что мог -- напечатал уже там. А то, что я тогда писал -- не могло выйти в Советском Союзе. Если б знать, что будет Перестройка, что крамольные книги будут выходить миллионными тиражами…
--То вы бы не выехали?
--Конечно нет!
--Ну да, вы уехали, и ровно через 10 лет пошло шевеление. Горбач уже начал что-то исполнять…
--Вы знаете что? Это воспринималось тогда как провокация – местная эмиграция так это видела. Никто ж не знает, как все было… Что происходило с людьми. Я уехал… Добровольно. Меня после скандала больше не пускали.
--Каким именно скандалом?
--Комсомольский лидер Павлов в своем докладе сказал, что воспитанию советской молодежи в коммунистическом духе мешают две вещи: интриги американского империализма и книги Гладилина.
--О, достойная формулировка.
--Это совпало с подписанием мною письма в защиту Синявского и Даниэля. Мне на Старой Площади сказали – мы вам советуем заняться переводами. Я человек гордый и ответил, что и без указаний ЦК партии придумаю, как мне заработать на хлеб.
--А вы кстати не думали тогда поменять профессию? Поменять – и остаться в стране. Все равно ведь в итоге поменяли вы масть – с писателя на журналиста. Можно было б переквалифицироваться и без эмиграции.
--Ну, я это отчасти и сделал. Стал писать книги в серию «Пламенные революционеры». Нас потом попрекали – диссиденты, а писали вон про революционеров!
--Ну, революционеры -- тоже достаточно тёмная публика.
--Когда в той серии вышло «Евангелие от Робеспьера» -- даже те из литераторов, кто меня не любил, сказали, что это -- первая серьезная книга Гладилина. 200 000 тираж, а ни в одном советском магазине я ее никогда не видел.
--Да, ею из-под прилавка торговали.
--Фокус был в том, что тексты не проходили цензуру – ну, кто будет книги политиздата цензурировать? И они не понимали, что такое подтекст. Я сидел два года по библиотекам, прочел все что было у нас по истории французской революции переведено. Когда я изучил все восемь версий происшедшего, мне стало что-то ясно. Книга была про французскую революцию – но все равно я писал, естественно, про нас. Фраза, которая потом, после, тыщу раз повторялась, -- впервые вышла у меня, я ее поставил эпиграфом: революция, как Сатурн, пожирает своих детей. «Это кто?» -- спрашивают в издательстве. Это сказал тов. Вернё, известный жирондист, вот сноска.
--Так у вас все было в порядке? Даже книги выходили! Такими тиражами! (Которые сегодня выглядят вообще нереальными.)
--Ну, у меня вышло переиздание «Истории одной компании», вышла еще детская книжка и две книги в «Политиздате». Я уже член жилкомиссии, мне уже предлагают трехкомнатную квартирую, -- отчего бы не взять? Но -- я уже решил ехать. Я понял, что если сейчас не уеду, потом не будет сил начинать жизнь с начала. И еще понял что если я не буду писать, то меня будут выдвигать наверх, в номенклатуру писательскую. Короче, надо было ехать.
--О! Я и сам думал в 1984 уехать. Уже записался в поездку от Союза журналистов, Португалия-Франция. Португалию я думал проехать как турист, хрен с ней – а в Париже сдаться властям: «Bon jour. Я выбираю свободу».
--Если бы сдались в Париже, то первые деньги от меня бы получили. Как очень многие!
--Я тогда думал после сдачи пойти работать на «Свободу» и ее реформировать. А то она вещала только на своих, кто и так ненавидел большевиков. А надо ж было агитировать колеблющихся и нейтральных! То есть расширять аудиторию. Мне казалось, что «Свобода» работает слишком жестко, грубо. Надо было отказаться от критики Ленина, на первых порах хотя бы -- и мочить только Сталина.
--Обычно я не влезал в те споры… Но когда они передавали воззвание генерала Власова, который говорил в 1943 году, что надо дружить с Гитлером – мне было ясно: они ничего не понимают! ЦК КПСС должен был бы перепечатать этот текст -- и стало б ясно все, и не надо б было советским пропагандистам обличать «Свободу». Вот, они хвалят пособника фашистов! К этому нечего было бы добавить.
--То есть вы бы поддержали мои идеи насчет перестройки радио? Славно бы мы с вами там потрудились на благо демократии! Да… Я планировал к вам идти проситься на работу, но чекисты все испортили. Как это часто с ними случается. И попал я в ваш чудесный город только через 9 лет после запланированной даты – не в 1984-м, а в 1993-м. Жизнь распорядился иначе. Я остался в Советах.
--А я -- уехал…
СВОБОДА В КАВЫЧКАХ
-- Я в Париже до перестройки, пока не стали закрывать наше бюро…
-- Проклятая перестройка!
--…кормил весь русский Париж. Все приходили ко мне за заработком. За моей спиной стояла колоссальная организация – деньги для «Радио Свобода» выдавал конгресс США.
--Они теперь вам и пенсию платят неплохую.
--Да. Они ввели меня тогда в cadres superieur, -- как это по-русски?
--По-русски это будет VIP. Или топ менеджеры.
--Тут было интересно! Мне сразу предложили Мюнхен, но я категорически отказался.
--Конечно! Есть же Париж! Рабочий поселок Парижск. Говорят, это ваш термин?
--Да, мой. А на радио была хорошая обстановка. Тут собрались очень авторитетные авторы. Максимов, Галич, Синявский, Некрасов, Горбаневская...
--Неплохая компания!
--Хорошая. Мы набрали людей на парижскую организацию СП! По-хорошему. Потом приехал профессор Ефим Эткинд, из Питера. И художники были. Олега Целкова я встречал в Вене, я знал его по Москве. А у нас было вот что хорошо: я брал интервью – и тут же платил за это человеку деньги, доставал из кармана. И конечно глазища у него на лоб. Причем не австрийскими шиллингами я платил, а немецкими марками. Целков тогда сказал: «Пусть я тут умру под забором, но все равно я рад, что уехал». Я ему сказал, чтоб он успокоился, под забором он не умрет. Некоторым тут было, конечно, очень трудно. Сережа Довлатов…
--Его же выгнали с работы, со «Свободы», -- а вы его восстановили.
--Да, я восстановил. Более того: я дважды его восстанавливал. Меня послали в Нью-Йорк проверять кадры. Видимо, они тем кто там работал не очень верили. И Довлатов мне рассказал про всю обстановку…
--Конечно, собрались русские – и сразу интриги. Это нормально.
--Я действительно ввел в Нью-Йоркское бюро Вайля и Гениса. Я увидел, что они сильные журналисты. А не только друзья Довлатова. И мне Довлатов сказал тогда: «Вот ты их взял -- а ты думаешь, они тебе скажут спасибо?»
Гладилин много и подробно рассказывает о своих успехах на Западе, в политической журналистике, вкус к которой ощутил именно там – да и то сказать, что у нас была за пресса при советах? Даже хуже чем сейчас. И снова рассуждает о том, из какой ситуации уезжал:
--Но я бы не уехал, если б знал что в Москве все начнут печатать! На месте Коротича, у которого в руках был самый популярный на тот момент журнал -- я бы никогда не уехал! И Евтушенко уехал…
--Вы с ним кстати не разговариваете 30 лет.
--Ну да… А с остальными я общался, когда они были в Париже: Булат, Аксенов… Вознесенский пришел ко мне в первый раз с Аксеновым -- в 1976 году. Слава Голованов приезжал, мой старый товарищ. Мы кстати получали там «Комсомолку», с опозданием в один день -- выписывали за валюту, для Некрасова; правда, она ему как-то не пригодилась. Потом началось размежевание. Каждый стал сам по себе. Вот пример с Максимовым – какие мы были друзья! А потом поругались. Года на три. И не разговаривали.
--На идейной почве?
--Э-э-э… не хочу об этом. Ну, за идею, конечно. Меня потрясло, что в его журнале было напечатано интервью с ним же. Чего в принципе не делается!
--Он сам его у себя взял?
--Нет, сотрудница журнала. И она по ходу дела страшно им восхищалась. Короче, на моих глазах диссидент Володя Максимов стал тут секретарем парижского обкома… даже райкома партии.
ЖЕНЫ И ДЕТИ
--Когда вы уезжали, у вас была очень сложная и запутанная личная жизнь. Одна из причин, по которой не эмигрировал ваш коллега Битов – то что он не мог вывезти две семьи. (Это моя версия, он такой не высказывал.) А Ходорковский почему вернулся из поездки в Штаты когда уже запахло жареным? Может не в последнюю очередь оттого что не мог вывезти детей от прежнего брака; что б с ними было? Что б с ними сделали?
--Я выехал с одной женой… А потом вывез и другую, с которой мы расстались перед отъездом как казалось навсегда.
--Какая романтическая история!
--Было так. Она приехала ко мне в Париж, на несколько недель, и уехала домой, -- как потом выяснилось, уже беременная. И родила в Москве.
--Удалось наладить отношения между женами?
--Да.
--Но как? – спросил я про эти отношения, а он стал отвечать на другой вопрос, он подумал что я спросил о методике вызволения второй семьи из СССР.
--Когда я узнал, что будет ребенок, у меня произошел сдвиг по фазе. Я бросил все и занялся воссоединением семьи. Мне удалось поставить на уши парламент и совет министров Франции и лично товарища Ширака. И Миттерана: он, когда приезжал в Москву, говорил про мою московскую дочку…
--У Миттерана у самого было две семьи, и он все понимал.
--Да. Он свою дочку брал во все зарубежные поездки последние свои полтора года. И никто из журналистов к нему не лез с этим, пока он сам не захотел дать интервью. Пока не решил засветиться. Да… Жена моя в Москве родила, а регистрировать ребенка как своего я пошел в мэрию Парижа, мне прислали документы из Москвы. Я признал дочку. Я добился для нее французского гражданства в 1984 году – она автоматически его получила как моя дочь. И вышло, что французскую гражданку не выпускают из СССР – как так? Газета Mond возмущалась по этому поводу.
--И все удалось!
--Да. Живем в Париже. Старшей дочке 50 лет, а младшей 30. Внуки растут… Все в порядке!
МАРИНА ВЛАДИ
--А что Марина Влади, старинная московская ваша подруга – как она вас тут привечала?
--Ну…
--Вы диссидент, а она – большой друг Советского Союза. Да?
--Ну да…
--Считалось же, что у вас с ней романа не было.
--Но тем не менее она считала -- в Москве -- что я должен быть при ней. Я рассказал ей про дочь, спросил: «Можешь мне помочь? Ты же командуешь обществом французско-советской дружбы». Она сказала: «Я подумаю». И потом сказала: «Я не буду этим заниматься, но дам тебе телефон своего коллеги, он лучше меня в смысле помощи». И она дала мне правильного человека – это был генерал Гомбьез, он командовал французскими войсками, которые высадились на юге, в Тулоне – после союзников в Нормандии. Он как член общества той же самой дружбы стал помогать. И, в конце концов, я думаю, что Горбачев принял положительное решение именно после того, как ему передали письмо генерала.
ОБРАТНО. РЕПАТРИАЦИЯ?
Впервые после долгого перерыва попал в Москву в 91-м, в октябре, еще советская власть была. В день моего приезда как раз вышла рецензия на мою книгу в «Известиях», с моим портретом – я и Горбачев. В тот приезд в Москве -- каждый день репортеры у меня, съемки. Это все происходило в квартире моей матери; одна группа снимает, а другая на лестнице ждет.
--Это была слава. Вы получили 15 минут ее, как и обещал Эдди Уорхолл, каждому.
--Утром, помню, мы пошли в магазин, посмотреть, что дают – а не давали ничего. Было как? Вдруг -- очередь, и все сразу в нее кидаются, не спрашивая что дают. И я умудрился однажды купить сметаны.
--А я в валютном покупал курево тогда. Ваши кстати французские сигареты – Gitanes.
--Мне платили тогда гонорары -- колоссальные деньги! Я в коммерческом магазине покупал болгарский коньяк и все охали – 43 рубля бутылка! Если не смотреть на нищету, то все было фантастически прекрасно, такая эйфория! Одна девушка с радио сказала мне: «Возвращайтесь!» Она такое сказала, -- а больше меня никто не звал.
--А кто должен был вас еще звать? Ну вот кто? Верховный совет? Министерство культуры? Отдел пропаганды ЦК КПСС?
--Ну, не знаю… Я думал – позовут! У меня ведь такая школа западной журналистики! Мне есть что рассказать. Такой опыт работы!
--А может, как раз потому и не позвали, что опыт. Вы бы начали всех учить. А люди скорей всего подумали: вот, он там как сыр в масле катался, пока мы тут в очередях за колбасой стояли. Он уже свое получил, теперь наша очередь наслаждаться жизнью… Одни, значит, уехали, а другие остались. А иные уехали но после вернулись. Это все очень интересно!
--Да… Владимир Максимов и Василий Аксенов вроде вернулись, но они были как-то обижены и чувствовали себя невостребованными в России. Я думал: если они так, то куда ж мне! Тогда, в 91-м, была потрясающая поездка. Я понимал, что другой такой не будет. И потому после долго не ездил -- чтоб не портить впечатление от того триумфа.
--Да… Действительно, не очень понятно, зачем они вернулись – Солженицын и Аксенов. Писатель, он же везде может жить и писать. Хоть Достоевский, хоть Тургенев, хоть Гоголь…
--Это правильно. Но с другой стороны… Солженицын вернулся -- но ведь дом-то свой американский он не продал.
--Куда ж продавать – там дети остались.
--То же самое и Аксенов. Он вроде поехал в Москву, но оставил за собой дом в Биаррице. Не дворец, но тем не менее. Аксенов мне говорил: для того чтоб стать знаменитым русским писателем…
--…надо жить в России. Но сам он не сказать чтоб вернулся.
--И тем не менее. Аксенов и Войнович вернулись в свои московские квартиры. Которые им возвратили. По их просьбе. А я этого не сделал. Я не просил мне возвращать жилье.
--Почему?
--Потому что… Когда распался Советский Союз и русские из бывших республик побежали в Россию, и их там не принимали, а тут еще приеду я, у которого есть квартира во Франции… Нехорошо это. Я этого не сделал. И Максимов не сделал. А если бы у меня была возможность, я бы половину времени проводил в России.
--В смысле -- если бы вам дали квартиру?
--Я, когда уезжал, сдал свою квартиру и ордер на новую – вернул Союзу Писателей. По-другому нельзя было.
--А вы, может, вот почему не вернулись -- у меня появилась версия. Аксенов и Солженицын -- провинциалы все-таки, они не вернулись в Казань или там на Кубань, а в Москву поехали. В этом смысле для вас возвращаться в Москву, откуда вы уехали – было бы в какой-то мере потерей лица. Ага, вернуться туда, где был пацаном, грубо говоря, никем! А они вернулись все-таки в Москву, которую тоже не так просто завоевать. И которая вам досталась даром.
ЖУЛИКИ В ПАРИЖЕ
-- Вот я слушаю вам и думаю: сейчас, может, снова пора валить?
--Я не знаю…
--Так пора или нет? Скажите что-нибудь!
--Не знаю. Вы говорите – валить на Запад. Но я в ужасе от того, что тут происходит, в Европе.
--Да, да! Вы много писали о том, что Европе конец, она погибнет под гнетом инородцев, разных арабов и негров, которые понаехали. И вы говорили о том, что белые побегут из Европы в Россию – спасаться. Но вы сами, как я посмотрю, не торопитесь оттуда бежать спасаться. Думаете, на ваш век хватит white power? С удовольствием читал вашу книгу «Жулики, добро пожаловать в Париж!» Про выходцев из бывших колоний которые испортили страну. Когда вас называют фашистом, вы как реагируете?
--Меня так не называют.
--Да? Ну это только потому, что в Росси ваша книга слабо пропиарена. А во Франции она кстати так и не вышла?
--И не выйдет никогда.
--Стало быть, в России больше свободы, чем у вас?
--Абсолютно верно! Было даже при Сталине больше свободы, чем сейчас здесь. Французы были в прошлом смелыми людьми, но давно -- при Наполеоне! Он нас бил тогда сколько хотел, он взял всю Европу.
--А потом все поменялось. В Москве не было гестапо, а в Париже – пожалуйста. Где кстати был их офис? Quelle rue?
--Rue Loriston. На дверях гестапо висела медная табличка – «Доносов не принимаем». Слишком много было доносов. Там кстати рядом жил Максимов, и там же была редакция «Континента».
--В продолжение темы иммигрантов. Не только в Росси, но и тут довольно популярен фашизм, насколько я заметил.
--Да не фашизм это. Они очень хорошо все разыграли. Национальный фронт мог тут быть очень сильным, если бы не этот мудак, который выжил из ума почти -- Ле Пен. Когда-то у него был острый язык, -- я помню! А ведь он посредственный политик… Миттеран – вот кто сделал Ле Пена, создав ему партию. Ему надо было это для своих внутренних дел -- чтобы ослабить Мишеля Рокара, лидера социалистов. И тогда он сложным маневром возродил национальный фронт, который, как и планировалось забрал голоса у социалистов. Миттеран не боялся Ле Пена как политика, как конкурента, он думал, что тот напугает людей своими глупостями и потеряет влияние. Но Ле Пен взял мест в парламенте больше чем даже популярные тогда коммунисты! И вообще стал играть в свою игру. Теперь он стар, но его дочь Дочь Марина -- очень умная баба, она может унаследовать лидерство в партии.
--Ле Пен первый начал бороться против нелегальной эмиграции. Наверно многие посмотрели на него новым взглядом, когда в Париже начались те знаменитые поджоги авто. Он предупреждал, а никто не слушал!
--А в основе этого лежит политика КПСС. Вот откуда пошла проклятая политкорректность! Советский Союз требовал свободу для Африки, ну белых и выкинули… И что теперь? Тут все боятся про это писать. Все журналисты – левые, а правых нету! Я им говорю, что мы в советское время были гораздо смелее! Ну, выгонят с работы -- так найду другую. А тут если выгонят за «расизм», то больше работы не найдешь. Все тут дико запуганы…
Он возвращается к старой теме, видно она его не отпускает:
--Эх, если б знать заранее, что в Москве будут издавать мои книги – я б еще потерпел, я б остался.
--Сахаров был вами недоволен, когда вы уезжали.
--Да, тот разговор с Сахаровым перед отъездом помню. Я видел по его глазам, что он против того чтоб я уезжал. Я думал, что это надолго, что они долго еще будут править, а я хотел мир посмотреть…
Они, уехавшие из страны, часто говорят, что главное было тогда – мир посмотреть. Ну вот мы и из России поездили, повидали мир, и что? Везде люди живут. Везде одинаковые Макдональдсы, Кока-кола, Хилтон и Мерседесы…
НЕИЗВЕСТНЫЙ
--Вот ваш друг Эрнст Неизвестный говаривал, что эмиграция – это страшней чем война и тюрьма. Как вам этот афоризм?
--Ну, я объясню, почему он так говорил. В Союзе у Эрнста было исключительное положение. Эрик был в центре московской жизни – а потом поехал сюда. Он был первым тут (в Москве), а там (то есть тут, на Западе) стал одним из многих… Это стресс, конечно.
ИТОГО
--В России роль писателя так упала за последнее время…
--Что вы, раньше это было дворянское сословие!
--Так то раньше. Сейчас же русские писатели – особенно старой школы, качественные – на обочине жизни. Некоторые даже нуждаются. И это не только в эмиграции, но и на родине. Так при таком раскладе выше положение даже предпочтительней! Ни в России ни на Западе русские писатели никому не нужны (в отличие от телезвезд), но вы в отличие от очень многих хорошо устроены, пенсию платят, семья в порядке, медицина на уровне, здоровье есть…
--Здоровье – во многом и благодаря моему образу жизни. Я очень много двигаюсь.
--Анатолий! Ну вот была советская власть, вы от нее уехали. Сражались против нее на Западе, на деньги американцев, на вражеском радио. Так что, сокрушили коммунистический режим – вы?
--Абсолютно не мы. А генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Другое дело, что он какие-то вещи не понимал… Не понимал, с кем имеет дело… Но – он! А не мы.
ГЛАДИЛИН, АНАТОЛИЙ ТИХОНОВИЧ родился 21 августа 1935 в Москве. После школы работал электромехаником, несколько месяцев проучился в военном училище. В 1954-1958 учился в Литинституте. Был и. о. завотделом искусства и культуры "Московского комсомольца", редактором киностудии им. Горького, много ездил по стране. Считается основоположником молодежной прозы (повесть «Хроника времен Виктора Подгурского», "Юность", 1956). Автор книг "Бригантина", «Дым в глаза. Повесть о честолюбии» (обе 1959), «Первый день Нового года» (1963), «История одной компании» (1965), «Евангелие от Робеспьера» (1970), «Прогноз на завтра» (1972 -- за рубежом), «Сны Шлиссельбургской крепости. Повесть об Ипполите Мышкине» (1974).
После выступления против суда над А.Синявским и Ю.Даниэлем, которое «привело к постепенному вытеснению Гладилина из отечественного литературного процесса», он 1976 году эмигрировал. В Париже работал на радио "Свобода". За границей вышли его книги «Концерт для трубы с оркестром» и «Тигр переходит улицу» (оба 1976), «Запорожец» (1977), «Репетиция в пятницу» (1978) «Парижская ярмарка» (1980), «Каким я был тогда», (1986), «Большой беговой день» (1983), «Французская Советская Социалистическая Республика» (1985). После в России вышли «Меня убил скотина Пелл» (1989), "Тень всадника" (2001), «Жулики, добро пожаловать в Париж!» (2007).
Цитата из Гладилина, выступление на радио: «Во Франции скоро снова вспыхнут бунты в пригородах. Вне всякого сомнения. Ведь "бунтарям" с детства вбили в голову, что все перед ними виноваты. А раз вы виноваты, то помогайте нам! Известно, что в этих неблагополучных пригородах большая безработица. Но Франции постоянно требуется рабочая сила - причем неквалифицированная. Однако мало кто из этих молодых людей согласен на такую работу. У них другие запросы. Ни для кого не секрет, что в пригородах процветает индустрия наркотиков и скупка краденого. Каждое государство, на мой взгляд, должно в первую очередь защищать интересы собственных граждан, а также тех, кто живет в стране, соблюдая ее законы. Дело в том, что парни, которые устраивают побоища в пригородах, Францию своей страной не считают, а французов презирают. У меня ощущение, что в полном тупике оказалась вся Европа после того, как была сделана колоссальная ошибка с ее объединением. Что мы сейчас видим? Привозит румынская мафия во Францию из Бухареста детишек, которые воруют и попрошайничают. Живут они, конечно, в диких условиях. Французы им дают деньги, чтобы ехали домой. Они с удовольствием берут евро, уезжают, а через две недели снова возвращаются.
Как ни странно, я считаю себя патриотом Франции. Мне жаль ту Францию, куда я с семьей приехал в 1976 году. Это была другая страна. Не маячили полицейские. Во всем Париже было два арабских квартала, где мирно торговали. Той Франции больше нет».
Источник: http://www.polit.ua/articles/2015/01/14/gladilin.html