Октябрь 14-го. Заметки
http://club.berkovich-zametki.com/?p=13418
Ноя 07, 2014 ~ 4 комментариев ~ Написал Выпускающий редактор
И если государство преследует меня за то, что я не люблю это государство и государство вообще, значит, это государство хорошо учило меня, но плохо училось само. Мне очень жаль, что у нас такое необразованное государство и что, говоря научным языком, это вовсе и не государство, а просто — говно.
Октябрь 14-го
Заметки
Александр Левинтов
Пять лет без триппера и псориаза
(воспоминания секретаря райкома)
Я набрал этот заголовок и задумался: райкома комсомола или партии? первого, второго или третьего секретаря? так как у нас почти все районы — Ленинские, Октябрьские, Советские, Кировские, Фрунзенские или Дзержинские, то надо ли указывать города и области? — Если «да», то заголовок может не уместиться в двух строчках, а это настолько утомит читателя, что дальше он и читать не будет.
И тогда я решил поменять секретаря райкома на депутата Государственной думы, и только набрал новое название, как сразу пришла мысль: а почему только федеральный уровень? а региональный? а местное и городское самоуправление?
Нет, подумал я, ну её к бесу, эту политику: как ни крути, а всё будет неполиткорректно. И тогда я написал (воспоминания проститутки), а, написав, вспомнил, что техникой писания фантастических рассказов не владею напрочь. Зачем писать о том, чего нет в природе?
С отчаяния я стал перебирать профессии и позиции одну за другой: летчик-космонавт, президент, министр здравоохранения, лидер партии, игрок сборной РФ по футболу, омоновец, селигеровец, крымнашист, телеведущий федерального канала, режиссер кино и киноактер, венеролог, дерматолог, простой народ — ничего специфического, одни и те же трихомонады и вши.
И я понял, почему у меня ничего не получается.
И вот теперь я думаю: пять лет без триппера и псориаза — непосильный подвиг для простого народа как профессии, для весьма широкого спектра наших слуг народа и публичных людей легкого поведения.
Государство
В детстве нас учили, что царская Россия — тюрьма народов, деспотия и абсолютная монархия, угнетавшая собственный народ изо всех своих тиранических сил, и в качества доказательства этого тезиса приводили стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, рассказы про Герасима и Муму, Салтычиху. Нам наставляли: Радищев, декабристы, Герцен с Чернышевским, народники, большевики и вообще все, кто боролся с государством, очень хорошие люди и пример для подражания.
Нам также внушали, что государство — зло и насилие, а потому его в скором будущем вообще не будет.
А еще нам говорили, что только наше государство — передовое и правильное, во всех остальных странах — устаревшие вредные государства, кроме небольшой группы стран, что пошли за нами, но и они ещё сильно отстают от нас.
Когда мы стали подростками, нам объяснили, что Сталин был тираном и террористом, погубившим миллионы людей. А теперь у нас очень хорошее государство и вправе учить других не только пряником, но и кнутом, в смысле танками, а если это заблуждающиеся внутри страны, то их ждут сроки и наказания.
Мы повзрослели и в период перестройки и гласности поняли, что советское государство — историческая ошибка и людоедство со звериным оскалом, что на первом месте должен быть человек, а не государство.
И вот мы постарели, и нам теперь говорят, что любое выражение недовольства есть преступление против государства. Что можно безнаказанно воровать и грабить, если ты лоялен к государству, но ты совершенно беззащитен, если чем-то недоволен, потому что наше государство не просто хорошее, а самое лучшее, безошибочно лучшее, а мы опять самые счастливые люди на свете.
И мы уходим, зная, что хорошим является только наше государство и только то, что есть сейчас, а все остальные — в настоящем и прошлом — плохие, с которыми надо бороться.
Я думаю, что сегодняшнее государство завтра станет прошлым, а, стало быть, плохим, настолько плохим, что с ним надо бороться. Именно сейчас, а не потом, потому что бороться с прошлым глупо, да и жизнь уже кончается. И если государство преследует меня за то, что я не люблю это государство и государство вообще, значит, это государство хорошо учило меня, но плохо училось само.
Мне очень жаль, что у нас такое необразованное государство и что, говоря научным языком, это вовсе и не государство, а просто — говно.
Здравоохранение и другие фронты гражданской войны в современной России
В августе 2014 года, устав от попыток развязать еще одну мировую войну, было принято судорожное решение (а у нас теперь все решения — непредсказуемые судороги самолюбия, обиды, гордыни, псевдовеличия и мании преследования) развернуть продовольственный фронт войны против граждан РФ.
Понятно, что на Атлантическом продовольственном рынке (ЕЭС, США и Канада), мы играем роль недисциплинированных аутсайдеров, присутствие или отсутствие которых ровном счётом ничего не значат: 4% погоды не делают. Эти «антисанкционные» меры бьют исключительно по российскому потребителю и производителю агротоваров:
— импорт свинины сократился на 6.5%, а потребительские цены выросли на 10.6%; импорт курятины упал на 31.1%, а цены возросли на 34%; импорт говядины снизился на 11.8%, цены на молоко подскочили на 21.2% и так далее (данные Минсельхоза РФ);
— сокращение импорта ударило по производителям сыров, колбас, окороков, пельменей и других мясомолочных полуфабрикатов;
— государство оказалось в глупейшей ситуации ловли контрабандистов продовольствия, которые реально спасают страну от голода и дефицита продуктов;
— производителям и кредитующим их банкам недвусмысленно дано понять: не вкладывайтесь, ибо предпринятые меры — временные, не более, чем на год; кому охота вкладываться в проект всего на один урожай?
Продовольственный фронт направлен, прежде всего, на отвлечение денежных средств населения от покупок недвижимости, дорогой техники (прежде всего, импортных автомобилей), от зарубежного туризма и из других сфер и щелей гламурного потребления: не до жиру, быть бы живу.
Строго говоря, важнейший враг государства — пенсионеры: ничего не производят, а пенсии и другие социальные блага норовят получать. Тут самое верное — резко сократить срок дожития в пенсионном возрасте, в идеале доводя его до нуля.
Делается это просто.
В 2014 году из 13960 млрд. рублей расходной части госбюджета здравоохранение составляет 462.5 миллиарда или 3.3% (на оборону — 1024 млрд. без учета закрытых статей или 7.3%). Для справки — в США, при наличии мощной частной медицинской практики, эта статья устойчиво держится на уровне 20%, в Европе она тотально превышает 10% (РБК QUOTE).
Указанных рублёвых миллиардов хватает на обеспечение и содержание чиновников от здравоохранения, а также на медицинское обслуживание депутатов и госчиновников разного уровня, с роднёй и домочадцами, пожизненно, главным образом за границей.
На 2015 и все последующие до конца света годы намечено снижение доли расходов на здравоохранение до уровня Республики Чад, Центрально-Африканской Республики и других дружественных и социально близких нам стран, то есть ниже 3%.
В Москве закрывается 15 больниц из 197, в дальнейшем сокращение составит до 100 больниц. Еще хуже ситуация — в регионах. И только в далекой глубинке, в захолустье, не произойдет ничего, поскольку там уже давно ничего не происходит, и люди умирают, официально не болея и не страдая.
Как пенсионер, инвалид и хроник с десятилетним стажем, могу засвидетельствовать:
— у эндокринолога (сахарный диабет) в этом году я был всего два раза вместо положенных 12 визитов;
— у кардиолога (гипертония, мерцательная аритмия и ишемическая болезнь сердца) — ни разу в жизни;
— то же самое все остальные специалисты;
— все анализы оплачиваю сам (самый простой анализ с одним показателем стоит 450 рублей).
— из прописанных мне 12 бесплатных лекарств в наличие в аптеке поликлиники бывает не более 3. Импортные препараты — один (врачи сами настоятельно не рекомендуют употреблять отечественные: они не только бесполезны, но и опасны).
А ведь я — работающий пенсионер, что значит: со своими работодателями вношу в Пенсионный фонд вдвое больше, чем получаю в виде пенсии.
Просто пенсионеры, неработающие, обречены.
Это страшно, но ещё не жутко.
В детских поликлиниках педиатр принимает в день 100-150 детей. В коридорах детских поликлиник — трагический ор детей и младенцев. И в этой ситуации идёт массовое увольнение и сокращение медицинских работников, особенно младшего персонала, буквально под ноль.
Ещё один фронт гражданской войны — образование. Об этом уже столько говорено и писано, что повторяться просто не хочется. Но вот деталь, которой я до сих пор не знал.
Будучи студентом, я был отличником и получал повышенную стипендию в размере 50 рублей в месяц, вдвое меньше предстоящей зарплаты. Сейчас повышенная стипендия составляет… 1400 рублей, то есть ничего не составляет: жалкий обед в студенческой столовке стоит 250-300 рублей.
И, наконец, инфляционный фронт. Инфляция не касается правящей клики — они имеют полный пакет благ бесплатно или за символическую плату. Но в гонке за ценами у рядовых граждан — никаких шансов. Они обречены на унылое прозябание: картошка в мундире-килька в томате, чай вприглядку. Минимум расходов, минимум отходов, всё как в советское время, куда стремится 70% населения страны.
Цензура по-современному
Интересная сложилась в современной России цензура:
— одни и те же профессиональные нищие в метро и на оживленных перекрестках годами клянчат на билет до Таганрога или на онкологическую операцию;
— в подземных переходах вовсю и в открытую торгуют дипломами, трудовыми книжками, медицинскими справками для устройства на работу и вообще — любыми документами и удостоверениями;
— на столбах и остановках городского транспорта предлагается «отель» на час или на ночь, а также откровенные объявления проституток — с именами и телефонами;
— город буквально завешан объявлениями о предоставлении кредита любого размера, «всего за 15 минут и без всяких документов»;
— то и дело у метро маячат разбитые «жигули» и «москвичи», занимающиеся скупкой-продажей недвижимости, золота, драгоценностей;
— наш дом испещрен маленькими трафаретками «АЛКОГОЛЬ ДОСТАВКА НА ДОМ КРУГЛОСУТОЧНО. ТЕЛЕФОН такой-то»: оба подъезда, оба лифта, все лестничные площадки и коридоры; также оформлены все дома Южного Измайлова, где проживает более 50 тысяч человек; для того, чтобы совершить такое преступление, надо знать коды домофонов всех подъездов — эта информация доступна ДЭЗу, милиции, КГБ, пожарникам (МЧС), почте и районной поликлинике, кто же нас сдал и что ещё нас ждёт нецензурного и бесцензурного?
— на Яндексе мне уже откровенно надоели подобного рода объявления:
И никто не хватает за шиворот этих пройдох и жуликов, не тащит их в кутузку и не сажает за явное и очевидное мошенничество.
Никто не трогает фашистов, громко и открыто проводящих свои уличные мероприятия.
Никто не останавливает футбольных фанатов, перевозбужденных после очередного матча, орущих в метро свои матерные речёвки, раскачивающие вагоны так, что они вот-вот сойдут с рельсов.
Пьяные вдрызг безнаказанно и беспризорно шатаются и валяются, сквернословят и провоцируют скандалы.
Федеральные каналы, газеты и прочие СМИ безбожно лгут и клевещут, но даже пойманные за руку — не извиняются за подлоги и фальшивки.
Для всех этих отбросов общества — зелёная улица безнаказанности. Разрешено всё!
Это — с одной стороны.
А с другой…
Еженедельник The New Times почтальон демонстративно задерживает разносить (но спамом ежедневно забиваются все почтовые ящики) и на требование оплаченной доставки ухмыляется: «это национал-предательский журнал на деньги ЦРУ».
Жалких защитников Конституции свинчивают ещё на подходах к Триумфальной каждого 31-го числа.
Первое время я ещё пытался публиковаться в России — эти жалкие попытки давно оставлены. Совершенно не удивлюсь, если мне запретят преподавать и вообще вести активную общественную жизнь.
С каждым годом цензура и препоны в сфере свободы слова ужесточаются — и уже никто не встаёт на защиту прав и свобод, гарантированных Конституцией.
Я надеюсь быть услышанным хотя бы в русскоговорящей зарубежной аудитории, но с грустью понимаю, что помощи ждать неоткуда…
Прости, Михаил Юрьевич
Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва оттяпала задаром
У области кусок земли…
Полковник наш рожден был хватом
На удивленье бюрократам,
А потому его не зли
У наших ушки на макушки:
Товар лишь пересек Наушки,
А мы уж тут как тут,
И пилим, совести не зная,
Чужое без конца и края,
Когда пахан и вор, и плут
Вам не видать таких сражений!
И в счет грядущих поколений
Разграблено вокруг
А горемыка-избиратель,
Своей могилы, блин, копатель
Себя же ловит на испуг
Да, были люди в наше время,
Бандитское, лихое племя —
И срок их не истёк
Они на всё, увы, готовы,
А что воруют, вновь и снова,
Тебе, брат, невдомёк?
Донецко-луганская колыбельная
баю бай, придет Бабай,
в малахае Бородай,
превратят наш дом в сарай,
спи скорее, засыпай
спи спокойно, мой малыш,
воя-свиста не услышь,
в подполе не только мышь,
только там — и жизнь, и тишь
знаю я: не ты шалишь
спи, усни скорей, малыш
спи, а я тебе спою
про страну мою, твою,
разорённый нагло край,
про кровавый, злой раздрай
спи, сыночек, засыпай
Нечернозёмная республика Чад
Без всякого внешнего военного вмешательства, а под ударами глупости и самомнения, доведенного до самолюбования девятая страна в мире по численности населения и самая большая по площади развалилась на несколько кусков, некоторым из которых повезло стать протекторатами: Дальневосточная республика и Сибирская Федерация стали протекторатами Китая, Северо-Западная Россия подпала под ЕС, Кавказская Федерация оказалась в орбите Турции. Итиль-Уральская Федерация на свое несчастье сохранила суверенность, а на Черноземье, оно же Московия, просто никто не позарился и все не очень вежливо от неё отвернулись: почти пятьдесят миллионов человек, лишенных трудолюбия и инициативы, ленивых, пораженных алкоголизмом и пьянством, конфликтных, высокомерных и неуживчивых, территория, лишенная и естественных и, главное, интеллектуальных ресурсов — кому это всё нужно?
Долго обещая спасти собою мир, Россия не смогла спасти себя — по факту отсутствия национальной идеи, которую, если б она и была, мало, кто из этих изуверившихся людей поддержал бы.
Начался интенсивный отток населения из Московии. Следуя исторической традиции, первыми страну покинули церковные иерархи, опустошая храмы и монастыри, увозя с собой несметные богатства не только в виде золота и драгоценных камней, но и бесценных произведений церковного искусства.
В арьергарде епископов оказались бизнесмены и политики, а также-политики-бизнесмены и бизнесмены-политики — в этих тонкостях уже никто не разбирался. Они почти задарма продавали свои места в парламенте и бизнесы, они также знали, что все их активы и вся недвижимость за границей под арестом, но всё-таки это было гораздо безопасней и зажиточней, чем оставаться в засыпающей стране.
Наконец, «караул устал», и страну интенсивно стали покидать силовики, от генералитета до мелкой сошки.
За ними потянулись все остальные, кто мог ещё тянуться. За 10 лет население Московии уменьшилось втрое, при этом его социальный состав сильно изменился.
Верхний социальный слой, как и ранее, и всегда, заняли власти, реально уже никем не избираемые, а назначаемые либо получающие власть по наследству. Они занимают привычные 2-5% населения, в зависимости от того, что считать властью (мэр малого моногорода — это тоже власть или просто передаточный механизм?).
90% населения — средний класс, балансирующий между нищетой и бедностью, со всем согласный, всему покорный, ничего не желающий.
Нижний слой — поэтизированная сволочь, бунтари и креативщики. Их ничто не мешает сровнять с землёй и полностью уничтожить, но, к несчастью, они — единственный источник иностранной валюты, слабенький, чуть-чуть журчащий, но преимущественно лишь капающий.
Валюта поступает от зарубежных книжных издательств, картинных галерей, научных центров и музыкального бизнеса. Этот поток мог бы быть и более мощным, но срабатывает эффект «камерного оркестра»: на гастроли выезжает большой симфонический оркестр, а возвращается камерный — не только по составу, но и по дальнейшему существованию (они становятся заложниками за своих сбежавших коллег и содержатся в резервациях на бывших полигонах БТО и хим. отбросов.
Так как мусульманская конфессия (киргизы, таджики, азербайджанцы, выходцы с мусульманского Кавказа и татары) оказалась в большинстве, хотя и без гражданства, то мусульмане получили право иметь в рабстве или браке не более четырех христиан или иудеев, а христиане — только трёх магометан. Евреям же вовсе запрещено иметь рабов, дабы впредь не распинали какого ни попадя.
Дезурбанизация выражается в массовом бегстве из городов, что привело к экологическому обнищанию: бегущие понятия не имеют, в силу исторических причин долгого пребывания в городах, о produceeconomy, производящем хозяйстве, но приучены городской жизнью к собирательной экономике, gatheringeconomy (нищенство, собирательство всё более сомнительных с точки зрения пищепригодности дикоросов, ловле рыб и земноводных, охоте на животных, включая домашних.
Независимо от социального положения и вероисповедания все московитяне без всякого принуждения и даже с определенным энтузиазмом участвуют в различных кружках, объединениях и клубах: «Мировая Революция», «Победа Социализма в Одной Отдельно Взятой Стране», «Вставай, Страна Огромная», «Экономика Должна Быть Экономной», «Пятилетка Эффективности и Качества» и других, подобных им, а также с увлечением работает на субботниках и воскресниках, строит узкоколейки, плотины, тракторно-танковые мини-заводы, изготовляет противопехотные газонокосилки и другие изделия ширпотреба.
К сожалению, Московия оказалась в финансовой ловушке: собственные деньги никто или почти никто не использует из-за их полной необеспеченности, иностранной валюты, включая монгольские тугрики, северо-корейские воны и сибирские ногаты (четвертушки беличьих шкурок) явно не хватает, поэтому возникли различные паллиативные мембраны: инвалютные рубли, чеки Внешпосылторга, акции Газпрома (газа не стало, но Газпром сохранился как естественная монополия), которые можно отоваривать и обменивать в закрытых привилегированных магазинах и банках.
Жители Нечерноземья, московиты, признаны самыми счастливыми людьми на планете: они почти стопроцентно счастливы своим славным прошлым, героическим настоящим и светлым будущим.
Товары, услуги и изделия двойного назначения
Водка — средство государственного управления и свободно конвертируемая валюта народного хозяйства
Обувь отечественного производства — носка и пыточное средство
Мобильник – средство коммуникации и денежный вымогатель
Жилой дом — пространство жизнедеятельности и накопительная инвестиция
Закон — юридический и террористический акт
Интернет-магазин — торговая точка и лохотрон
Университет — дает образование и мужей для девочек, отсрочку от армии для мальчиков
Автомобиль — средство передвижения и индикатор социального статуса
Больница — лечебное заведение и подготовительный цех при морге
Госдума — не место для дискуссий и взбесившийся принтер
Конституция — для народа и ради власти
Городской транспорт — средство массового перемещения и место массового распространения вирусных заболеваний
Деньги — средство проживания и цель ограбления
Армия — обороняется от собственного народа и нападает на соседей
Самолет — транспортное средство и объект ракетного удара
Ракета «Булава» — ракетное оружие и металлолом
Правительство — слуги народа и хозяева страны
Пиво — слабоалкогольный напиток и средство по снижению мужской потенции
Сосновая древесина — изготовление колыбелей и гробов
Телевидение — передача на расстояние изображения и звука того, что было и чего не было
Такси — обмен денег и на время и на расстояние
Взятки берутся как после прикупа, так и перед ним, но чаще всего — одновременно
Вспоминая
хлипкий уют беспартийного быта,
невыездная свобода для нравов,
нами сегодня совсем позабыты,
как и основы марксистского права
раньше пугались начальников крика,
ныне робеем при виде подонков,
раньше гонялись за новою книгой,
ну, а теперь — за «Тойотой» в салонах
мы не любили — шалили по пьяни,
жёны-не жёны: лишь бы давали,
вместо субботников и партсобраний
на невесёлом и злом карнавале
в каждой пивнушке очередь к кружкам,
двадцать копеек — за что? непонятно
быстрые ласки скромных подружек,
мятые простыни в стиранных пятнах
всё не устроено, зыбко и хило,
лёгкий щелчок — и тебя уже нету:
это сейчас? это будет иль было?
так и проходит жизнь без ответа
Колыбельная черепаха
— Как все знают, и ты в том числе, огромный тяжелый диск Земли покоится на трёх слонах: Доброта, Красота и Чистота, а слоны те стоят на черепахе по имени Разум, а черепаха плавает по бескрайнему и бездонному океану Невежества.
Конечно, мы, находясь на диске, не видим того, что находится под ним, но ты уже взрослый и умный пацан, тебе уже четыре года, и ты понимаешь, что всё видимое — ненастоящее, а настоящее — только невидимое: мы с тобой как-то обсуждали такое устройство мира.
Иногда на Землю налетают злые ветры. Они вихрями несутся невесть откуда — и у слонов подгибаются ноги, а черепаха останавливается в своем плавании, чтобы земной диск сохранил равновесие и не утонул в безбрежном невежестве. И когда такое происходит, людям кажется, что Солнце, Луна и звёзды пошли вспять. Землю трясёт, а из молодых гор, которые ещё не привыкли быть горами, пышет огонь, летят каменные бомбы и изливается раскалённая лава. По морям гуляют бешеные огромные волны, гибнут люди и посевы, леса и города.
— И знаешь, отчего такое происходит?
— Отчего, дедушка?
— У людей, даже у самых маленьких, невольно возникают дурные мысли, желания, помыслы, намерения. Они не выливаются в злые дела, но и не исчезают бесследно.
Мир так прекрасен, а эти дурные мысли волнуют его, теребят, требуют чего-то невозможного и неразумного. Мир возмущается — и это создаёт все несчастья и стихии в нашей жизни. И чем меньше человек, тем опасней зло его мыслей, тем яростней смерчи, бури и ураганы на Земле.
— Почему?
— Пока человек мал, он мало что может делать. У больших и взрослых людей мысли непременно оборачиваются делами, действиями, и потому зло, творимое ими, держится рядом с ними и обрушивается несчастьями на них самих. А мысль, не удерживаемая делами и действиями, легка и может улетать сколь угодно далеко, и там, вдали, она набирает разгон и силу, как снежный ком, и даже из самой маленькой злой мысли может вырасти огромное несчастье для всех: землетрясение, цунами, град, гром и молния, война или голод. Теперь ты понял, почему взрослые говорят детям, чтобы они были послушными и хорошими, а друг другу никогда такого не говорят? — подумал и сделал зло: теперь сам с ним и живи.
— Дедушка, а когда я вырасту, я тоже буду делать зло?
— Совсем необязательно. Если ты сейчас научишься думать и делать только доброе — откуда в тебе возьмётся злое и дурное?
— Как разумно устроен мир!
— Потому что стоит на черепахе по имени Разум. Ну, пора спать.
Человечество (печальный гимн)
Человечество — это странное множество, каждый элемент которого равнозначен самому множеству.
Если обратиться к Ветхому Завету, то Адам и был всем человечеством: актуально и потенциально. В Новом Завете Иисус спасает всё человечество, добивается своей смертью прощения всех, включая предавшего его Иуду, и выводит их всех из ада.
Человечество — понятие вневременное: это и мы, и все, кто был до нас, и все, кто будет после нас. В этом смысле только человечество и возможно, в отличие от динозавричества и птеродактильства: мы помним свое прошлое, мы смотрим в свое будущее, мы охватываем всю онтологическую совокупность себя, потому что никак и никогда не сможем построить онтологию человека, а, если на своё несчастье совершим такое, то исчерпаем себя и как человека, и как человечество.
Вся история человечества — чреда властелинов мира и света, сыновей Солнца и Неба, великих завоевателей, вождей мирового пролетариата, отцов всех народов. И только этими мерзавцами полна история человечества. Из благодарности к великим коронованным помазанникам с мелкими и подлыми душами и помыслами. А миллиарды и мириады добрых, тихих, кротких, нежных, кропотливо-трудолюбивых, честных, безвинных уходят в небытие безымянным, статистическим фаршем истории, называемым населением.
С театральным спокойствием и барственной небрежностью мы уносим себя и прочие жизни с этой планеты. Один дряхлеющий параноик готов развязать самоубийственную для человечества ракетно-ядерную войну — и что? Кто-нибудь ужаснулся? Вызвали санитаров? Надели смирительную рубашку? Провели шоковую успокоительную терапию? — да ничего подобного! Нам не жалко себя: может, где-нибудь, когда-нибудь человечество повторится или уже повторялось…
Хрупок и эфемерен человек, хрупко и эфемерно человечество, хрупка и эфемерна, согласно сильному антропному принципу, Вселенная.
Человечество — это странное множество, каждый элемент которого равнозначен самому множеству.
Кисель
Ну, ясен пень, кисель должен быть кислым, кисленьким. С минимальным добавлением сахара или варенья.
Идеальны для киселя северные и таёжные ягоды: клюква, брусника, морошка, жимолость, дикая красная и чёрная смородина, обильно произрастающая в Якутии, на Лене.
Изо всех напитков примитивней киселя в приготовлении только некипяченая вода. Делается это так: через марлю или дуршлаг колотушкой ягоды давятся — мякоть в кастрюлю, жмых можно и так съесть, но некоторые, перенасыщенные витаминами и глупостью, выбрасывают. Мякоть заливают кипятком и осторожно вливают стакан густого раствора крахмала в холодной воде, помешивая кисель большой ложкой. Кое-кто, не будем показывать пальцем, потому что пальцев на всех не хватит, любит кисель монотонный, без комочков и жидкий, но я и другие истинные любители киселя предпочитаем эти желеобразные комочки и уважаем кисель густой, который не струится, а медленно стекает. Сахар можно класть в любое время, лишь бы немного, чтоб не убить кислину.
Кисель надо пить либо горячим, хлебая его большой деревянной ложкой, либо холодным, очень холодным, но ни в коем случае тёплым — это безвкусица.
Кисель — напиток зимний, но, если соскучились, то можно и летом: малиновый, клубничный, земляничный, смородиновый, крыжовенный, ревенный, вишнёвый, ежевичный, черничный, голубничий (гонобобельный), много-разно-ягодный, но летом всё-таки ягоды надо есть свежими, это все лесные звери понимают, не только ежи и медведи, но и волки, и лисы, и даже россомахи.
Едал-пивал я кисель из кураги и урюка, и ничего, как видите, выжил.
Кисель идет на компот, на третье, но хорош летний холодный суп из отварного риса и киселя (вот, где урючный и кураганный кисель идеален!), особенно для детей.
Сейчас уже этого нет, а ведь когда-то были популярны гречишный и толокняный кисели (толокно — овсяная мука тонкого помола).
У киселя довольно многочисленная родня. Вот — ближайшие родственники:
Морс
Собственно, это тот же кисель, но без крахмала. Несколько лет наша семья жила в послевоенном Ленинграде, где даже свекла, морковь, капуста и картошка были либо консервированными, либо сушёными. Жили мы в Сосновке, тогда на самой окраине города. До бил хватитлижайшего болота — полчаса ходу даже ребёнку. Там, в седом, мху, насыщенному холодной водой, росли клюковки на тоненьких стебельках. Собирали в октябре и позже, лёжа, сколько тепла и сил хватит.
А потом мама готовила морс по-лапландски. По-лапландски — это значит, она ставила по диагонали стола стаканы с холодным морсом и «никто не отойдет от стола, пока всё не выпьете», но нас уговаривать не надо было, нас не уговаривать, нас, пять жадных ртов, удерживать надо было, потому что эта диагональ кончалась залпом.
Мусс
В основе — фруктово-ягодная мякоть, как и в киселе, которую взбивают до пенного состояния либо метелочкой, либо в блендере. Для придания упругости иногда добавляют желатин или взбитые желтки. Французы делают мусс из рыбы и морепродуктов, овощные, крупяные и ещё из чего-то: ну, им, французам видней, это ведь они придумали мусс
Фруктовое мороженое
Его готовить не надо. Пошёл и купил за 7 копеек (после 1961 года, ранее — за семьдесят): в бумажном стаканчике и с деревянной щепкой в роли ложки. Стаканчики были низкие и высокие, но всё равно стограммовые. Самый распространенный наполнитель — клюква, смородина, черника. Есть надо, пока твёрдое, а то стаканчик потечёт. В конце щепку надо тщательно облизать.
Фруктовое желе
Отличается от киселя тем, что вместо крахмал употребляется желатин. После охлаждения желе застывает дрожалкой и его можно есть, есть, есть… вот тут мы впервые сталкиваемся с тропическими и южными фруктами: лимоном, апельсином, грейпфрутом, другими цитрусовыми, виноградом, киви, бананами и прочей экзотикой.
Единственное, что убедительно прошу не делать: не подмешивайте красители, как это делают несчастные американцы.
Молочно-фруктовый коктейль
В самом конце 50-х в московских молочных магазинах и булочных появились кафетерии: горячий бочковой кофе с молоком, калорийка или бутерброд с колбасой\сыром, или горячая сосиска, стакан молочного коктейля. Каждое блюдо стоило ровно 10 хрущёвских копеек, завтрак по дороге в школу обходился в 30 копеек: дороговато, но зато как вкусно!
Этому коктейлю спустя тридцать лет меня научили московские кубинцы.
Брикетированное мороженое по 48 копеек режется на четыре части и закладывается в блендер/миксер. Туда же — свежие или мороженые ягоды, чаще всего клубнику. Примерно через пару минут электрической работы коктейль разливается по высоким стаканам и не пьётся, а тянется через соломинку, чтобы продлить удовольствие до полного изнеможения.
Как и кисель, всё это очень просто готовится, что придает всем этим напиткам дополнительные шарм и привлекательность.
Мнемозина
Я помню себя с полуторалетнего возраста, и мне от этого очень грустно. Мои старшие сестры (одна на три, другая на пять лет старше) удивляются, но свидетельствуют: так оно и было. Я не знаю, зачем я всё это помню и почему мне всегда так печально вспоминать своё раннее детство.
Вот несколько эпизодов из него.
Голландка
Обычно нам давали какую-то гарнизонную комнатуху в 8-10 квадратных метров, нас, как и всех, часто переселяли из дома в дом, из угла в угол — чтобы не создавать ненужной иллюзии осёдлости, но первую в своей жизни комнату, у Поцелуева моста на улице Труда, я запомнил. Она была огромной. Сейчас я бы оценил её метров в сорок: такого объема у меня и сейчас нет, всё какие-то закоморки.
А здесь — такой простор.
Одно плохо — наружной стены не было, вместо неё был сугроб, нетронутый, пушистый, примерно на треть высоты.
Зимой в Ленинграде и без этого сугроба днем сумрачно и неуютно, до зябкой дрожи, а тут и вовсе полумрак.
И мы, взрослые и трое детей, жмёмся к противоположной от «окна» стены вокруг черной голландской печки, отдающей нам своё дровяное и антрацитное тепло.
По утрам, когда папа уходил в Академию, а мама отправлялась в магазин за чем-нибудь съестным, мы находили остатки и корочки черного хлеба (белый, «красносельский», тот, что в Москве назывался «ситным», но ленинградский был вкуснее, потому что ленинградский, мы ели не то, что по воскресеньям, а только по праздникам, и только с чаем), клали их на приоткрытую дверцу голландки и ждали, когда этот сырой и уже неугрызаемый хлеб немного поджарится, размякнет внутри — и вот это было самое вкусное на свете.
Печку и огонь я полюбил сразу — за тепло, утоляющее даже голод.
Сначала надо очистить печку от предыдущей топки и аккуратно смести пепел и золу. Потом высыпается четверть ведра антрацита (он ценился гораздо выше брикетированного бурого, но ведь не нам выбирать: что привезли, то и привезли), закладывается половина охапки дров, отщипывается береста, которую закладывают между дровами, и поджигается. Маленький курчавый огонек бежит по бересте и звонко охватывает дрова. Это — счастье. И нет на свете прекрасней запаха свёртывающейся на огне бересты. Когда дрова занялись, надо прикрыть верхнюю вьюшку, чтобы тепло не улетало в трубу, но не до конца, чтобы не угореть. Последним загорается антрацит, но я уже этого не вижу, потому что засыпаю, разморенный теплом и любовью тех, что вокруг меня, и любовью к тем, что вокруг меня.
Апорт
Наверно, это всё-таки самое раннее воспоминание.
Я лежу в больнице и умираю, опять умираю, чувствую смерть внутри себя. Я уже привыкать умирать, и на меня все, включая врачей, смотрят как на нежильца, все, кроме мамы.
И вот ко мне приходит человек в военной форме, с усами и очень жесткой щетиной щек. Мне немного страшно, и я спрашиваю: «ты кто?». Он хочет мне ответить, но вместо этого протягивает огромное красное яблоко, очень душистое. Полу-спрашиваю-полу-утверждаю: «ты — мой папа». Я его сразу не узнал, потому что плохо помнил. Он отвернулся, и я понял, что он заплакал. И быстро ушёл. А я долго нюхаю яблоко, а потом начинаю медленно-медленно, по кусочку есть, чтобы хватило на весь день.
С этого момента я стал воспринимать свои болезни как предсмертия, и все прощаются со мною и просят у меня прощения, что я так рано ухожу, и дарят мне яблоко или баночку компота из белой крымской черешни.
И я полюбил умирать.
Кандиль-синап
Это было на новый 1948 год, мне, стало быть, три с хвостиком.
Наша соседка тётя Нина Мартынова пригласила нас на ёлку.
Она жила со своей дочкой, чуть старше меня. Они обе были блондинки, совершенно золотистые блондинки, очень похожие друг на друга, обе хрупкие, полупрозрачные, тонкого фарфора, голубоглазые и необычайно красивые. Они ждали с войны своего лётчика, мужа и отца.
В комнате вместо света горела свечка. На тёмной от полумрака ёлке висели на ниточках самые дешевые липкие подушечки по 9.50 за кило, дешевле сахара, а ещё — по числу детей (нас трое и эта девочка) — яблоки, такие же полупрозрачные как тетя Нина и ее дочка (даже семечки внутри немного видны), продолговатые яблоки крымский кандиль-синап.
Я тогда болел цингой и от первого же укуса сладкого сочного яблока из дёсен потекла кровь, солоноватая и тёплая.
Весной они обе умерли от истощения, так и не дождавшись своего лётчика. Я горько и неутешно плакал, узнав об их смерти, потому что полюбил эту необыкновенно красивую и слабую девочку.
И когда вдруг попадался кандиль синап, комок утраты подступал к горлу, а из дёсен кровоточило.
Впрочем, кандиль синап скоро совсем исчез.
Антоновка
Осенью папу отправили в командировку в Ростов-на-Дону. И он привёз оттуда огромную плетеную корзину с антоновкой. Яблоки лежали ряд над рядом, отделённые стружкой. Это была знаменитая мичуринская полутора-фунтовка: каждое яблоко в 600 граммов, теперь таких не бывает. Дело было осенью 1949 года. Мама строго сказала нам, чтобы мы без спросу яблоки не брали, но как удержаться от такого аромата? Да и мама только понарошку строжилась.
До Нового года корзина не дожила. То есть, она прожила ещё много лет в нашей семье, но антоновка быстро кончилась, оставив нам на память свой неистребимый аромат.
Голод
У меня в животе живёт Бурчало, злой и нудный нытик. И его не утихомиришь ни беготнёй, ни сном, ни водой из-под крана. Ничем. И от его стонущего бурчания очень тоскливо.
Я сначала думал, что у моего младшего брата есть свой Бурчало, но не в животе, а в ногах. Он, когда суп кончается, снимает с ног и ставит свои барахлетки рядом с тарелкой и в каждую наливает по ложке супа. А потом я догадался: он кормит их, потому что больше их никто не кормит.
Нас за столом много, и никто не заглядывает ни к кому, ни в рот, ни в тарелку, каждый сосредоточен на своём, и едим мы очень быстро. И стоит только сказать «я это не буду», как это тут же исчезает, поэтому никто так и не говорит.
Мы объедали в подъезде штукатурку, до дранки. Чтобы дом не упал, мы отколупывали эту извёстку не в одном, а в разных местах.
И была какая-то животная тяга к витаминам. От меня, например, прятали рыбий жир, потому что я мог выдуть за раз поллитровку рыбьего жира, который выдавался в этой таре бесплатно каждый месяц на каждого ребенка.
Весна
Лучше всего умирается весной, когда только-только распускаются почки, и деревья стоят в салатовом ореоле предстоящей листвы, и бодрый ветер гонит легкие облака по наконец-то голубому небу, и птички чирикают, и в трещинах асфальта появляются маленькие коричневые жучки, очень юркие и деловитые, а на солнышке так тепло. Умираешь и думаешь: «живите — без меня, наверно, даже еще лучше».
Я всех помню и опять всех их встречу. Очень скоро.
В октябре
листопады, листопады –
листья падают как ноты,
мы им рады и не рады,
как привычному исходу
солнце дарит тень улыбки,
клён пожаром среди жёлтых,
очертанья леса зыбки,
и дорога в поворотах
пёстрый мир последних красок –
скоро саваны и холод,
луч прощанья тих и ласков,
ветер вкрадчивый за ворот
выводи меня, дорога,
на просторы свежих мыслей,
бор сосновый смотрит строго,
небо — серым коромыслом
всё проходит: путь и годы,
всё уснёт в седой печали,
и в притихшем небосводе
нас, наверное, не ждали…
Прощай
прощай, берёза золотая
и листьев падающих прыть,
прощай навек или до мая:
кто знает, повезёт дожить?
под шорохи и вздохи леса
бреду приметною тропой,
когда-то — ухарь и повеса,
теперь — разбитый и больной
и всё же! — жизнь была прекрасна!
и самому себе назло
я спел её, пусть и напрасно,
но жить так долго — повезло
и повезло любить и плакать,
и стыть на стонущем ветру,
и ощущать — сухарь и мякоть,
и падать в росную траву
ещё ударят грозы в небе,
и счастье хлынет через край,
ещё любовь меня ослепит
и сочинится стих — прощай!
Покаяние
в постель, но не спать, а как будто в могилу,
прощаясь на ночь? — нет, скорей навсегда,
и в путь — неподвижный, усталый и стылый,
в несбывшийся мир, в молодые года
туда, где прошедшее всё ж не случилось,
слова потерялись и связям — хана,
где жизнь — не арена, а сомкнутый клирос,
где нас истязают то грех, то вина
и всё невозможно, напрасно и мимо:
себя не догонишь и слов не убьёшь
когда-то и это — вполне поправимо,
теперь это — казнь за далекую ложь
и мысли — короче, и смыслы — туманней,
над прошлым — дамоклов, над будущим то ж,
цена самому — это казни из казней,
тверди ж покаянье, пока не умрёшь
Вспоминая прошлого мечты
тень твоей улыбки всё слабее,
только мнимый призрак от неё,
только слов — невнятный тихий лепет
и волос размашистый полёт
потерялись мы, и в далеке туманном
не взмахнёшь надеждою мне ты,
тешу память сладостным обманом,
вспоминая прошлого мечты
Тарханкут
полынь-трава, полынь-трава, горькая отрава
слева море Чёрное, степь сухая справа,
кони ходят вдалеке, только слышно ржанье,
в небе носятся стрижи, дом родимый — крайний
и черешня вся в цвету по апрельским зорям
я сюда под ночь приду, чтоб напиться горя,
чтоб забыть твои глаза, тихую улыбку,
чтобы выпала роса, прорыдать под скрипку
прорыдать, пропеть, прознать горькую судьбину,
на дороге постоять, груз обиды скинуть,
тает в выси звёздный Путь, ангелы устали,
губы шепчут: «позабудь!», чувства тише стали
солнце яростно встаёт, убегают тени,
он ко мне ещё придёт, этот дождь осенний,
а пока — цветут сады в пряном Тарханкуте,
ты меня уже не жди в предрассветной мути
кони мчатся табуном по крутому краю
словно мысли перед сном, а куда? — не знаю,
ах, полынь-трава, полынь, трезвая отрава,
слева моря синий клин, степь сухая справа
Ноябрём
налетела злая морозь ноябрём,
серость, серость, только серость и видна,
в доме сухо — никуда мы не пойдём,
лучше выпьем томно-красного вина
ноябрята по домам да по углам,
в опустевшем мире всякий звук пропал,
даже воронья охрипший гам
в обнажённой пустоте совсем устал
лес беззубен на несохнущем ветру,
поиззябла в ноябре моя душа
я в себя, как в миг отчаянья смотрю,
ожидая окончанья не спеша
было всё когда-то: и весна,
и уют на троицыны дни,
что ж не пьёшь своё вино до дна?
выпей — и под тихий дождь усни