Когда логика только мешает

Евгений Ихлов о том, почему пропаганда строится на противоречащих друг другу утверждениях

update: 29-10-2014 (20:31)

 

С сайта «Каспаров.ру».

По мере развертывания антимайданной пропагандистской истерии, отечественые либералы (и примкнувшие к ним редкие социалисты-западники) стараются утешать себя тем, что новое индоктринирование российского населения настолько внутренне логически противоречиво, что это уже носит явный признак шизофрении. Что внушает либералам некоторый оптимизм, ибо они надеются на то что признаки анормальности скоро станут замены и перципиентам кремлевского агитпропа - искандеровским "кроликам" и латынинским "анчоусам". Особенно это проявилось при многочисленных либеральных разборах сочинско-валдайских реприз Путина.

Но это только утонченные интеллигенты, к шизофреничности склонные хрупкостью своего мыслящего тростника, боятся шизофрении. Массы же — то есть народ + народное в свой основе начальство шизофрении не боится, искренне полагая ее признаки неизбежной частью похмельного синдрома.

Если же говорить чуть более серьезно, то доктрина, воспринимаемая носителями (обладателями) логико-рационального сознания как явный набор противоречий, с точки зрения сознания мифо-поэтического, напротив, является образцом последовательности и цельности.

Самый простой пример. 15-летний колледжер уже знает, что ухаживание за одноклассницей включает в себя дарение цветов и вождение в кино и кафе. Он ведь - "взрослый". Поэтому он уже не понимает себя 10-летнего, осуществлявшего ухаживание методом дергания за косички, толкания в спину и обзывания, а о том, что такое агрессивное ухаживание обеспечивает куда большую интенсивность и эмоциональность вербальных и тактильных контактов с предметов влечения, чем его рафинированно-вежливый пикап, он прочитает в интернете еще лет через 15. Но нашему галантному тинейджеру точно также будет непонято, как можно приударять за дамой, старательно рассказывая при ней сальные анекдоты и похабные истории. Он это поймет где-то после 25, некоторые - после 40. Об этом как раз и гласит архетипический анекдот о прославленном методе пикапа поручика Ржевского, который обосновывал его тем, что интимной близости с его помощи добивается куда чаще, чем оплеух от оскорбленных дам.

Итак, в нашем примере с молодыми ухажерами, мы уже видим, по меньшей мере, три совершенно различных ментальных уровня. При этом, с каждого из таких уровней поведение юноши, находящегося на других уровнях, воспринимается как странное и принципиально неправильное.

То же самое происходит при восприятии действительности со стороны различных социокультурных слоев. Надо просто осознать и внутренее принять, что население России находится как минимум в двух разных временах. Одно из которых — это мир в широком смысле слова современной Европы - как она сложилась ко временам, по крайней мере, после Первой мировой, а второе — традиционалисткое, мифо-поэтическое сознание. Его можно назвать и средневековым, но только принимая во внимание, что в средневековой ментальности было достаточно много совсем уже архаической компоненты. Так вот, традиционалистское сознание в принципе построено на системе бинарных оппозиций. Это не алогизм, это такая логика.

Вернемся к нашему примеру с юношами-ухажерами. Для романтического дестилетки девочка — существо из иного мира, непонятного и враждебного. Поэтому столь желательный контакт с ней (ибо что-то в душе требует этого контакта изо всех сил) возможен только в "суровом стиле" — силовом и кратковременном, а нежность и деликатность являются признаками того, пугающего, "девчачьего", "заграничного" мира. Взрослому же самцу не хочется терять время на пустые ритуалы ухаживания, и неся похабень, он быстро тестирует объект пикапа на его готовность к счастью взаимного эроса.

На мгновение вернувшись к нашим сочинским баранам, мы понимаем, что деятель, воспитанный на этосе лениградского гопничества, может просить геополитического недруга забыть старые обиды только и исключительно в форме брутальных оскорблений и попреков в обмане.

Поэтому пропаганда и шире, индоктринирование, обращенные к традиционалистскому населению, чтобы быть адекватными, просто обязаны быть построены на утверждениях с точки зрения формальной логики противоречащих друг другу.

Например, восприятие белой интеллигенцией торжества красной пропаганды. Кажется, Алексей Толстой (но может и не он) описывает как был поражен бывший царский полковник, когда увидел сколь легко Троцкий подавил микромайдан красноармейцев, требующих целых сапог: Лев Давыдович прямо на трибуне снял свои сапоги и швырнул их в толпу - и она чудесно усмирилась... Полковник вздыхает: если бы знать в 1917, что так просто усмирить бунтующую солдатню. Но - это уже договариваю я, у писателя это за текстом, ибо в момент написания такое в тщательных разъяснениях не нуждалось - полковник не понимает, что армия, мгновенно ставшая бандой вооруженных дезертиров, не могла быть приведена к покорности золотопогонником, кричавшим "канальи" и "великая Россия!. А вот затянутый в кожу Лейба, швырнувший в них сапогами и стоящий над толпой в развевающихся портянках - это новый атаман, с которым у них все будет, включая новые сапоги.

Или эмигрантские причитания Аверченко, удивляющегося почему русский народ терпит большевиков: ведь они пришли к власти, обещая немедленный мир народам, а сами принесли еще три года гражданской войны. Но ведь окопники отвергали войну "империалистическую": в наполненном ледяной грязью окопе, под началом лупящего по морде унтера, за тридевять земель от дома — в Литве или Галиции, за какой-то крест на какой-то Святой Софии. А воевать в рядах шальной банды, грабя зажравшиеся города; лупить из пушки по соседней деревне, где непрестанно покушаются на наши покосы и на наших девок... - против такого развеселого приключения бывший фронтовик ничего против не имел. Надо было просто понять, что именно считал "войной" дезертир из керенской армии. Мудрые же большевики эту раздвоенность восприятия отмечали, и вовремя подсунули солдатне, бегущей с фронов делить, землю красивый слоган "классовая борьба", и пошедшие за ними искреннее считали, что поддержали большевиков за то, что те: а) прекратили войну, б) дали моральную санкцию ограбить зажиточных соседей и расстрелять "как контру" собственного отца за вскрывшееся снохачество (см. "Донские рассказы" Шолохова).

Сорок лет назад Григорий Померанц размышлял, как хитро был построен сусловский агитпроп: русским говорили про великодержавность, а — чехам, немцам, литовцам, грузинам, евреям... - про интернационализм. Поток пропаганды был един, но на местах его варьировали, "сдвигали акценты". Но все-таки этот поток был логически непротиворечив, ибо вырабатывали его спецы по пусть и "единственно верной", но "научной идеологии". И когда вышеупомянутые чехи, немцы, литовцы, грузины и евреи пришли к естественному выводу, что нет им никакого дела до русской великодержавности, а русским со всех сторон* втолковали, что ценой их великодержавности является дотирование за счет их недр национальных республик и стран социалистического содружества, то тут коммунистической империи и настала "величайшая геополитическая катастрофа XX века".

Забавно, что остатки этого подхода сохранились в антиукраинской пропаганде: Киеву впаривают про вековое братство и дружбу народов, а Москве (и Донецку) - про киевский нацизм и одновременно — про эфемерность украинской нации. "Нацизмом" здесь является уверенность в исторической бытийственности украинцев. Отмечу для курьеза, что тридцать лет назад "антисионистские комитеты" уверяли, что уверенность в исторической бытийственности еврейского народа является для еврея (только!) признаком его, еврея "сионизма-расизма".

Но коммунистическая пропаганда еще сохраняла следы "научности": преимуществом социализма считалась более высокая производительность труда и преимущества в науке и технике по сравнению с буржуазными странами, поэтому как только советские люди хоть немного соприкоснулись с западной жизнью — историческая обреченность коммунизма стала для них тем более очевидной, ведь их приучили судить о превосходстве социально-экономического строя именно по уровню достижений, а на судьбоностное значение духовных скреп тогда еще только намекала православно-неосталинистская оппозиция, притаившаяся в комсомоле и Союзе писателей РСФСР.

Примером вопиющего алогизма власти можно счесть и запрет начальства пироговского меда одновременно и национальных и религиозных одеяний и остромодного прикида и парфюма. В шестидесятые-семидесятые в Польше, Венгрии и ГДР с религиозными увлечениями молодежи боролись поощрением софт-эротики. Сейчас на Кавказе и в Восточной Европе с эротизмом молодежи борются, поощряя религиозные ценности и народные традиции (понимаемые как те же религиозные). Но воевать на оба фронта? А институтские боссы просто приучают молодых людей к покорности и серой усредненности, к облику чиновника, которому равно чужда оригинальность в обе стороны.

Говоря об алогизме путинистской пропаганды, необходимо отметить, что она обрушивается на общество, в котором сознание примиряется с религией только проделывая довольно сложное построение: одновременно и веровать в Создателя Вселенной (как в папу Иисуса), и считать Бога Старого Завета — неким зловещим антагонистом Христа. И не надо винить за такую методологию постижения реальности царизм и историческую российскую греко-православную церковь. Это плоды 70-летнего усвоения "марксизма-ленинизма". Ведь для того, чтобы стать ленинцем, бывшему подданному Российской империи, а также левому европейцу** надо было принять, что учение о том, что власть коммунисты должны получить в результате гражданской войны в странах периферийного капитализма является естественным продолжением учения о спонтанном вызревании социализма и коммунизма в недрах наиболее развитых обществ современного Запада. Очень скоро сами ленинцы должны были усвоить что воссоздание деспотической империи царей в расширенных рамках "культурного круга" Данилевского — это единственно возможное следствие самой радикальной в мировой истории большевистской революции.

Почтенный срок жизни советского коммунизма указывает, что здесь эффективна лишь та массовая пропаганда, которая требует опираться на принципиально взаимоисключающие тезисы. Поэтому в смысле агитации Ходорковский и Навальный были глубоко правы, когда подчеркнули что возвращение России к верховенству права включает в себе признание (абсолютно неправовой) аннексии Крыма. Вся дальнейшая полемика сторонников и новых противников обоих "претендентов на престол" (на "тандем") вокруг этих заявлений и их интерпретация проходят в таком горячем, нервном стиле именно потому что эта полемика, как и положено в либеральной среде, пытаются вести с позиций строгой логики. На самом же деле все эти тезисы надо понимать также как понимали большевистскую установку на то, что диктатура пролетариата — это и есть высшая форма демократии. Кстати, совсем недавно ее, что называется, на голубом глазу, повторил небезызвестный архивраг западного либерализма Михаил Делягин. И почти никто не вздрогнул.