Кажется мне это или это правда. Мы больше обращаем внимание в своей жизни на те вещи, которые нас отвлекают от самого важного. Отвлечение идет везде, и это не умысел, это суть есть жизнь человеческая.
Для многих людей определяющим является участие в социальных лифтах. Вокруг этого поднятия наверх наворочено столько в истории человечества. Какое-то всеобщее помешательства в гонке к сытости и достатку, в гонке к власти и самореализации. Вокруг этого наворочено столько социальных конструкций, которые наполнены безудержным пафосом, но если приглядеться к ним, то обнаруживаешь, что сделаны они лишь для того, чтобы приостановить доступ к лифтам или приостановить движение лифта вверх и ускорить движение лифта вниз. А люди все создают и создают лифты, лифт за лифтом. И вот уже правозащита стала лифтом вверх, уже мы говорим о карьере общественника, гражданского активиста, правозащитника. А религиозная карьера давно уже стала самым признанным и самым эффективным лифтом в социальной конструкции любого государства. Гонимые апостолы и религиозные бонзы. Гонимые диссиденты и статусные общественники. Везде придуман свой обряд, везде обозначены условности, которые надо соблюдать, что бы лифт стал поднимать тебя.
Читаю Франкла: "В конце концов, Богу, если Он есть, важнее, хороший ли Вы человек, чем то, верите Вы в Него или нет". Мы видимо как-то слишком сильно не доедали и нас как-то сильно унижали, что мы просто патологически боимся нахождения в социальной низине. Мы все время мыслим категориями социальных лифтов. Вся наша культура пропитанна этим стремлением социально подняться. Наша этика в основу большей части поощряемых обществом поступков положила концепцию социального лифта.
Видимо правда, что мы были долгое время голодны и унижаемы. Нас мало интересует Бог, нас больше интересует что нам даст Бог за веру в него. Нас мало интересуем мы сами по сути, чем то какую социальную нишу мы занимаем в глазах других людей. Мы не хотим быть, мы хотим соответствовать. А этика - это удел безумцев. Мы не хотим реально посмотреть на себя, мы хотим лишь убедиться, что другие хуже нас, а мы точно хорошие. Мы хотим этим успокоить себя. Слушая смыслы, мы лишь готовы защищать себя и свою социальную роль.
Мы перестали быть детьми, погруженными в жизнь, как в игру, до полного самоотречения. Мы стали хуже детей - мы играем в реальную жизнь и наши роли в этой игре нам более важны, чем то, что происходит на самом деле. Наше одиночество, скорее всего, связано с нашим отречением от себя самого, как смысла, а не как роли. Нас вера в Бога интересует как условие, а не как смысл. Кстати, наше неверие в Бога -- тоже всего лишь условие, а не смысл. Да при чем здесь Бог? Наша вера во что-либо вообще никак не связана со смыслом, а связана, в преобладающей части, с признанием общества и движением социального лифта вверх. Наша радость по поводу смерти врагов, по поводу развала конкурирующих структур -- это самый страшный показатель нашего отказа от себя самих во всей своей истине. Мы, повергнув врага, не рыдаем над потерей человека, а радуемся своему социальному росту, своему социальному утверждению. Мы шаг за шагом предаем себя, как политики, как священники, как верующие, как общественники, как властители, как преподаватели... Нас интересует больше признание нас как учителя, чем познания наших детей.
Рыбаки давно уже разработали теорию, что если ты идешь на рыбалку за рыбой, то ты не найдешь ее. А если ты пойдешь на рыбалку за кайфом рыбной ловли, то рыбы будет много. А если мы проигрываем, то мы компенсируем это нашими рассказами об удачах и победах, которых не было. Узнаете культуру рыбаков? Мой дядя ходил на рыбалку, чтобы кормить семью. Голод 30-х, 40-х годов 20 века взял свое. Очень многие удивлялись его везучести в этих делах, а он посмеивался над людьми и каждый день штопал сети, ставил их, чистил их и т.д и т.п. Рыбалка не была его социальным утверждением, рыбалка была условием сытости его семьи, а сытость семьи была смыслом его жизни, начавшейся в голодном 1937 году, когда он с молоком матери впитал страх голода, страх голодной смерти. Из трех братьев он выжил только один, двое других умерли от голода.
Получается, что смысл своей жизни мы так и не находим до конца, но страхи, полученные нами в детстве, определяют вектор нашего поиска. А свою жизнь мы наполняем лишь тем, что было самым ущербным в самом ее начале. Что бы мы ни делали. И прорыв из этого кольца детских страхов возможен лишь там, где мы соприкасаемся с нашим талантом, с нашим предназначением, спущенным нам с небес. А социальные лифты - это лишь отвлечение, увеличивающее нашу зависимость от наших детских страхов и рвущих нашу связь с нашим предназначением, с нашим талантом. И хорошими людьми мы становимся не в связи с унижением кого-либо, а в связи с реализацией нашего предназначения, в связи с продуктом, который возникает в ходе реализации нашего предназначения.