В маленькую деревеньку, затерянную на границе Коми и Кировской области, мы с отцом добирались обычно по ухабистой дороге на грузовом ЗиЛ-130, а то и только на тракторе Беларусь ко времени сенокоса на липень-серпень и порою застревали там до поздних дожинок на вересень-листопад. Брать меня с собой отец стал лет после 5-ти, не раньше, когда они с мамой решили, что я смогу вынести эту долгую, непростую, с несколькими пересадками и пыльную дорогу длиною более ста верст.
Зато всегда в конце пути за широким колосящимся рожью полем нас хлебосольно ожидал двойной Дедовский дом!..
Дом состоял из двух отдельных построек, стоящих стена к стене.
Во первых это был низко сидящий на земле словно комель и самодостаточный во всем Старый дом – Важ керка, срубленный в конце 19-го века прадедом и представлявший собой огромную домовину с шестиоконным фасадом и жилой частью, где располагалась исполинских размеров руськая печь, в которой по воспоминанию отца порой, в особо лютые морозы, устраивали баню, и хозяйственной половиной, где был овин,сеновал,амбар, хлев-гид по коми и проч.житейские надобности., и приросший к нему сбоку (или из него) высокий Новый дом, поставленный уже дедом на радостях через десяток лет после последней войны (он вернулся одноногим инвалидом из-под Москвы в 41-м) для выживших и подрастающих сыновей, где и жила вся семья, перебравшаяся в эти просторные и светлые «палаты» из-под низкого потолка прадедовской Важ-керки.
Просыпался я ежедневно по неведомой никому причине как раз тогда, когда моя бабушка Наталья Ильинична, называемая всеми уважительно на Вы и Пэрысь-мам, выходила из хлева с большим ведром парного молока. Ожидая ее в полудреме на высоком крыльце Нового дома, я с большой глиняной кружкой настойчиво требовал молочка и, приняв необходимую организму порцию, снова засыпал, едва дойдя до кровати, тепло которой сохранял отец (спали вместе с ним). Сон меня оставлял в уже обезлюдевшем Новом доме, когда все старшие поутреничав уходили по своим взрослым делам, когда в горнице витал запах свежевыпеченного хлеба и общий порядок хранил лишь молчаливый всепроникающий взгляд серебряных и лучистых глаз Гэгысь -Прабабушки и Прадеда с их слегка пожелтевшей дореволюционной фоторгафии в раме на стене, сделанной когда-то во Вятке. И так повторялось почти каждое утро до конца сенокоса…
Но однажды по неведомой никому причине после привычной утренней кружки парного йэв
я увязался за Пэрысь-мам в Старый дом, куда она уносила на охлаждение молоко.
Стоялый воздух и запах вступающего в силу тлена отличал это помещение от жилой постройки. Но Старый дом был еще крепок как старик Розенбом, надежно законсервирован толстым слоем пыли и использовался по разной хозяйской надобности (склад,амбар и т.д.), а также в нем сокрыто от посторонних глаз ровно горела небольшая лампадка (дед был пред.колхоза, лицо общественное, поэтому в Новом доме этот рудимент уходящей эпохи, упорно сохраняемый Пэрысь-мам, он позволить никак не мог).
Наталья Ильинична, переступив порог Старого дома, привычно поклонилась в сторону Красного угла и перекрестилась двоеперстно на образа. Затем быстро процедила сквозь марлю и разлила по крынкам молоко, используя для их хранения как холодильник старую и уже много лет нетопленную печь.
И все это время мое детское внимание занимала вовсе не сама Пэрысь-мам, я смотрел на… нет!, не на знакомые мне по церкви «лики святых», пробивающиеся сквозь копоть с нескольких старых икон, а на необычную подвижную (динамическую) фигурку из литой и полированной меди, плавно и мирно покачивающуюся повыше темных досок в восходящем тепловом потоке от лампадки.
Это была маленькая фигурка крылатого человекоподобного существа с плавными обводами птичьего туловища и полураскрытыми, как мне подумалось, соколиными крыльями.
Она словно парила в Красном углу Старого прадедовского дома на практически невидимой глазу тонкой нити подвески.
В то время я уже был в том возрасте, когда дети не тянут требовательно руки ко всему что непопадя и это избавило Пэрысь-мам от неуместного здесь воспитательного акта. Впрочем, позднее я обращал внимание на то, что и другие детки не проявляют обычного для их возраста деятельного любопытства к предметам из этой особой и табуированной части руськой избы.
В моей короткой на тот момент жизни это была первая подмеченная тайна Важ керки. Впоследствии я натыкался и находил еще немало занимательных и казалось бы беЗполезных в строгом и прагматично устроенном крестьянском хозяйстве и быте вещей и приспособлений. А в то утро я впервые услышал от Пэрысь-мам о тайных и необычных созданиях - крылатых и незримых хранителях Легах. Именно благодаря этому первому неожиданному знакомству они навсегда ассоциируются у меня с кружкой утреннего парного молока и сладкими-сладкими детскими праВедными утренними снами в хлебосольном дедовском доме.
В конце того Лета я уезжал вместе с отцом из деревни с маленькой медной фигуркой взлетающего варыша-сокола на груди, чем-то отдаленно напоминающей округлые очертания православного крестика.
Несколько десятков лет позже, когда отец в очередной раз вернулся с побывки в родной деревне, он тихо сообщил, что крыша Старого дома неожиданно обвалилась, так как от сырости прогнила матица. Важ керка без людей не живет…
Сегодня о Старом доме нам напоминает "сувенир" - пара добротно сделанных умелыми дедовскими руками лаптей, ранее висевших в нем под потолком и заботливо оставленных им на память (и, как я полагаю, для последнего немого Урока) для сыновей и внуков.