Сразу в 3-х моих постах появились фейки, поместившие от имени якобы Ю.Систер, "Самуила" и Ивана стихи Ю. Мориц. Стихи к содержанию постов отношения не имеют. То что это фейки ясно мне как божий день, чувствуется одна рука. Вдруг появившийся у моих оппонентов интерес к творчеству Юнны Мориц понятен - стихи защищают сталинизм и нынешнюю политику Путина.В последнее время интернет наводнён циклом её стихов "не для печати". Даже сами авторы этих публикациий отмечают, что стихи эти отличаются от её прежней поэзии. Замечательные и на злобу дня СТИХИ Юнны Мориц❗ http://allavasenka.livejournal.com/159794.html
"Но стихи из цикла «Не для печати» меня и впрямь озадачили. Мне показалось, что там мало поэзии. Тех удивительных образов, которые всегда умела создавать эта странная затворница."
"Но даже в этой псевдопоэзии на злобу дня у нее сами собой создаются образы. Которых мало."
"А не называть ее выжившей из ума старухой, позорненько закрывая глаза на жесткую правду,"
Мне тоже эти новые стихи показали резко отличными и тематикой, и образностью, и лексикой.
Я давно знаю и люблю поэзию Юнны Мориц и мне странно, с чего вдруг она стала сталинисткой.
Её биография не даёт для этого никаких оснований. Вот что она сама рассказывает о себе.
БИОГРАФИЯ"И В ЧЁРНЫХ СПИСКАХ БЫЛО МНЕ СВЕТЛО..." Голыми цифрами дат, как правило, заколочены главные обстоятельства. Родилась 2 июня 1937 года в Киеве. У отца было двойное высшее образование: инженерное и юридическое, он работал инженером на транспортных ветках. Мать закончила гимназию до революции, давала уроки французского, математики, работала на художественных промыслах, медсестрой в госпитале и кем придётся, даже дровосеком. В год моего рождения арестовали отца по клеветническому доносу, через несколько пыточных месяцев сочли его невиновным, он вернулся, но стал быстро слепнуть. Слепота моего отца оказала чрезвычайное влияние на развитие моего внутреннего зрения. В 1941-45 годах мать, отец, старшая сестра и я жили в Челябинске, отец работал на военном заводе. В 1954 году я закончила школу в Киеве и поступила на заочное отделение филологического факультета. В 1955-ом поступила на дневное отделение поэзии Литературного института в Москве и закончила его в 1961 году. Летом - осенью 1956 года на ледоколе "Седов" я плавала по Арктике и была на множестве зимовок, в том числе и на Мысе Желания, что на Новой Земле, в районе которой испытывали "не мирный атом". Люди Арктики, зимовщики, лётчики, моряки, их образ жизни, труд (в том числе и научный), законы арктического сообщества повлияли так сильно на мою 19-летнюю личность, что меня очень быстро исключили из Литинститута за "нарастание нездоровых настроений в творчестве" и напечатали огромную разгромную статью в "Известиях" за подписью В.Журавлёва, который позже прославился тем, что в тех же "Известиях" напечатал стихи Анны Ахматовой, подписав их своим именем и внеся в них мелкую правку. В 1961 году вышла моя первая книга в Москве "Мыс Желания" (никаких романтических "желаний"!.. чисто географическое название мыса на Новой Земле), - книгу пробил в печать Николай Тихонов, когда в очередной раз меня обвинили в том, что я - не наш, не советский поэт, чей талант особенно вреден, поскольку сильно и ярко воздействует на читателя в духе запада. Моя вторая книга "Лоза" вышла в Москве через 9 лет, в 1970 году, поскольку я попала в "чёрные списки" за стихи "Памяти Тициана Табидзе", написанные в 1962-ом. Убеждена, что все "чёрные списки" по ведомству литературы, всегда и сейчас, сочиняются одними писателями против других, потому что репрессии - очень доходное дело. Благодаря тому, что мои стихи для детей никому ещё не были известны и поэтому не попали под запрет, я смогла напечатать в 1963 году куст стихотворений для детей в журнале "Юность", где по этому случаю возникла рубрика "Для младших братьев и сестёр". Читатель мгновенно мне заплатил люблями. Занимаясь поэтикой личности, языков изобразительного искусства и философией поэтского мира, я получила тогда огромное наслаждение от того, что "чёрные списки" так светло рассиялись и только расширили круг люблёвых читателей. С 1970 по 1990 год я издала книги лирики: "Лоза", "Суровой нитью", "При свете жизни", "Третий глаз", "Избранное", "Синий огонь", "На этом береге высоком", "В логове голоса". После этого 10 лет не издавалась. "Лицо"(2000), "Таким образом"(2000,2001), "По закону - привет почтальону"(2005, 2006) вышли с включением в содержание страниц моей графики и живописи, которые не являются иллюстрациями, это - такие стихи, на таком языке. Долгие годы меня не выпускали за рубеж, несмотря на сотни приглашений от международных фестивалей поэзии, форумов, университетов и СМИ, - боялись, что я сбегу и тем испорчу международные отношения. Но всё же года с 85-го у меня были авторские вечера на всех знаменитых международных фестивалях поэзии в Лондоне, в Кембридже, Роттердаме, Торронто, Филадельфии. Стихи переведены на все главные европейские языки, также на японский, турецкий, китайский. Теперь те, кто боялись, что я сбегу, - боятся, что я не сбегу, а напишу ещё не одну "Звезду Сербости". И пусть боятся!.. В "Известиях", а следом и в других печорганах, проскочила неряшливая заметка, где меня обозвали лауреатом Госпремии и за эту ошибку не извинились перед читателями. Премии мои таковы: "Золотая роза" (Италия), "Триумф" (Россия), премия имени А.Д. Сахарова (Россия). Мои дальние предки пришли в Россию из Испании, по дороге они жили в Германии. Я верую в Творца Вселенных, в безначальность и бесконечность, в бессмертие души. Никогда не была атеистом и никогда не была членом какой-либо из религиозных общин. Множество сайтов, публикующих списки масонов России, оказали мне честь быть в этих списках. Но я - не масон. * * *
На Мцхету падает звездаНа Мцхету падает звезда. Кто разрешил её казнить? И смерть на август назначал, Война тебе, чума тебе, На Мцхету падает звезда. На Мцхету падает звезда - Юнна Мориц Эту краткую биографию хочется немного дополнить. КЕЭ, том Доп.3, кол. 330–331 МО́РИЦ Юнна Петровна (Пинхусовна; родилась в 1937 г., Киев), русская поэтесса. Печататься начала в 1954 г. В 1957 г., в разгар хрущевской оттепели, вышел в свет ее первый сборник стихов «Разговор о счастье», отмеченный самобытностью поэтического языка. В 1961 г. Мориц окончила Литературный институт имени М. Горького в Москве, в том же году был опубликован ее второй сборник «Мыс Желания». Мориц много занималась поэтическими переводами (с грузинского, эстонского и других языков). Обращение к творчеству старших современников — советских еврейских поэтов М. Грубияна (1909–72) и М. Тейфа — вызвало у Мориц интерес к национальной теме. В 1964 г. вышел поэтический сборник М. Тейфа «Рукопожатие» в ее переводах, которые сам поэт высоко ценил и считал наиболее соответствующими духу оригинала. Сборник имел большой успех, главным образом среди евреев Советского Союза. Стихотворение о Катастрофе «Кихелех ун земелех» было положено на музыку композитором М. Дунаевским (родился в 1945 г.; сын И. Дунаевского); песня исполнялась в спектакле «Сказание о царе Макс-Емельяне» студенческого театра Московского государственного университета «Наш дом» под руководством М. Розовского (родился в 1937 г.) и приобрела популярность. Поэма «Анна Франк» из сборника «Рукопожатие» вызвала недовольство властей «националистической направленностью». Еще большее раздражение у советских литературных чиновников вызвало стихотворение Мориц «На Мцхету падает звезда...» (журнал «Юность», №8, 1966), исполненное яростного антитоталитарного пафоса. Мориц — автор сборника стихов «Лоза» (1970), «Суровой нитью» (1974), «При свете жизни» (1977), «Третий глаз» (1980), «Избранное» (1982), «Синий огонь» (1985), «В логове жизни» (1990) и др. Поэтическое творчество Мориц с годами приобрело сложную, зачастую экспериментальную форму; многие ее стихотворения — песни, стилизованные под сказочные сюжеты. В 1990-е гг. Мориц принимала участие в политической жизни России, была членом радикально-демократических движений, выступала с политическими комментариями на американской радиостанции «Свобода». В 1995 г. Мориц избрана академиком Российской академии естественных наук.
О Моисее Тейфе - замечательном еврейском поэте, отбывавшем срок в Воркуте, друге моего отца, я вам рассказывал в посте "Как поэты встречали Новый год за колючей проволокой" http://7x7-journal.ru/post/12617 А вот упомянутое знаменитое стихотворение М.Тейфа в переводе Ю.Мориц. ВОЗЛЕ БУЛОЧНОЙ Город пахнет свежестью Кихэлэх и зэмэлэх Все, Все дети любят сладости. Подбегает девочка, Объясняю девочке И любил когда-то Все, Все дети любят сладости. Я стою, и слышится Где же ты, мой мальчик, Полыхают маки Все, Все дети любят сладости. Перевод Ю. Мориц А вот это тоже Юнна Мориц. А вот песня на стихи В. Коротича в переводе Ю. Мориц. А вот небольшая статья к её юбилею в 2007 году с её отличными стихами и рисунками. Леонид Сорока (Израиль, Кармиэль) Заметки о Поэтке У Юнны Мориц юбилей. Ей принадлежит выражение о том, что она живет в мире, где все живы. Жив Пушкин, живы Блок, Хлебников, Гомер, Данте, царь Соломон… С большим почтением относясь к этой метафоре, всё же хочу сказать, что нам, беззаветно влюбленным в Поэтку, всё же важно знать — Юнна Мориц живет с нами в одно и то же время совсем не виртуально. Живет не только как могучее явление (представляю, как могу получить от неё по лбу за это определение), но и просто как человек из плоти и крови, любящий и ненавидящий, складывающий здание своего дома из такого материала, над которым время не властно. Живёт с нами на одной земле Поэтка, откликающаяся своей чистой лирикой не только на зов вечности, но и на сиюминутные наши беды и радости. Давним поклонникам её (хотя никак не поворачивается язык назвать легион любящих Поэтку поклонниками) известен на память каждый шаг её биографии. Родилась 2 июня 1937 года в Киеве. В 1954 году окончила школу с золотой медалью. В 1955-ом была принята в Литературный институт и закончила его в 1961 году. В 1962 году написала стихотворение, посвященное памяти Тициана Табидзе «На Мцхету падает звезда…», опубликованное в журнале «Юность» в 1963-м и надолго попала в черные списки. Много позднее она напишет: «И в черных списках было мне светло…» Стихотворение это, как вспоминал Евтушенко, «вызвало гнев в ЦК, но не очень понравилось своей жесткостью и многим либералам». Нет, я не стану в небольшой заметке в подробностях рассказывать, как перед этим Юнну Мориц исключали из Литинститута, как во все времена, при всех дворах она оказывалась не ко двору. Похоже (да что там похоже, вполне определенно), ей самой как раз очень по душе это её место – место вне дворовых свит, обойм, тусовок… Так уж случилось, что я тоже родился в Киеве. И в 70-е годы был знаком с ее старшей сестрой — подвижницей и умницей, архитектором и светлым человеком, имел радость знать её маму, мудрую и светившуюся добром и ласковым юмором даже и на девятом десятке жизни. Пронзительнейшие стихи Юнны Мориц посвящены этим двум самым близким для неё людям. Наше доброе знакомство с самой Юнной Петровной длится десятилетия. И оно отнюдь не идиллическое. Она никогда не стремится быть никому приятной ни в творчестве, ни в личных отношениях. Порой может сделать больно, но боль эта целебна. Когда шрам затягивается, не остается никакой обиды. Она писала мне, когда был для этого повод, весьма колючие письма. И она же первой поздравила меня с выходом моей детской книжки «Про мышонка Шона, про амстердамского кота Тома и про разное другое», прислав теплые слова похвалы, которыми она не привыкла разбрасываться. Я оказался в Москве как раз в дни, когда вышла в свет её книга «Как по закону – привет почтальону». Уже прошло с тех пор почти два года. А вобрать в себя всю мощь этого тома я не смог еще и до сих пор. Прокричав много лет назад «Кто это право дал кретину совать звезду под гильотину?», она и сейчас всем нам дает щедрые уроки сопротивления. Нам, тем, которые крепки только задним умом. Она является мощнейшим раздражителем не только для тех, кому не нравится её имя-фамилия, но и иным, считающим себя ужасно пр-р-рогрессивными. Многим не по душе её далеко не парламентские филиппики в адрес либеральной готовности лечь под любую мерзость, если она из «своих». Её поэма «Звезда Сербости», всем своим темпераментом направленная против бомбежек Югославии, сама произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Гнев против «правозащитной братвы» вызвал соответствующую реакцию – как можно быть такой неполиткорректной и бестактной? Юнне Мориц можно всё, что считает нужным её Муза. Нет более гневного борца с фашизмом в любых его проявлениях. А как дорого стоят её классические переводы еврейского поэта Мойсея Тейфа. Сборник этого поэта в её переводах купил я еще десятиклассником в магазине «Книга» на углу Саксаганского и Красноармейской. Раскрылось сразу на стихах о «кихэлэх и зэмэлэх». Вырос я в семье, где эти самые «кихэлэх» пекла моя мама. А мою двенадцатилетнюю сестричку Верочку живьем бросили в колодец фашисты. И стихи эти, положенные потом на музыку и от этого ставшие еще более щемящими, сразу захватили. Объясняю девочке Этих слов значенье: – Кихэлэх и зэмэлэх Вкусное печенье, И любил когда-то Есть печенье это Мальчик мой, сожженный В гитлеровском гетто. …Где же ты, мой мальчик? Сладкоежка, где ты? Полыхают маки Там, где было гетто. Полыхают маки На горючих землях… Покупайте детям Кихэлэх и зэмлэх! Детские стихи Юнны Мориц – совсем отдельные кораблики во флотилии её творчества. Хотя стиль плаванья – парадоксальный и раскрепощенный, в них так же чувствуется, как и во взрослых. В одной из киевских газет я прочитал интервью с Юнной Мориц, в котором она рассказала, что первое стихотворение сочинила в 4 года: Ослик встал на табуретку. Ослик съел свою таблетку. Наконец-то горло У него продёрло. Книги для детей Юнны Мориц сметаются с прилавков, едва успев появиться. Как, впрочем, и недетские. А каждая новая публикация становится событием. Порой я получаю от знакомых упреки – почитай, что напечатала в «Литературке» твоя Юнна Мориц. Весь фокус как раз в том, что она не моя, не «Литературкина», не правых и не левых, не центристов и не эгоцентристов… Как ни старается каждый прописать её по своему ведомству. Национальная её принадлежность – вовсе не факт, что она проходит по списку друзей Израиля. Не в том смысле, что она его недруг. Просто тусовки по этническому принципу ей так же малосимпатичны, как и по всякому другому. Она – такой аномальный центр, где зарождаются бури протеста и циклоны возмущения. И они втягивают в свою воронку уже казалось бы прекрасненько и уютненько обустроившиеся миры. Она даже стихи определяет в свойственной ей манере на хорошие и хорошенькие, вовсе не имея в виду положительную оценку. Хорошенькие не проходят по ее ведомству. Хорошеньких пруд пруди, и они всё прибывают. А Юнна Мориц одна и второй не предвидится. И как замечательно, что есть у нас такая радость, такое счастье поздравить её с юбилеем и перечитать её книги, которые, конечно же, есть у большинства влюбленных в русскую поэзию. А закончить эти заметки по случаю замечательной даты пусть мне поможет сам юбиляр, сама Поэтка: Я десять лет не издавала книг, но не рыдала, что «сижу в опале». В какой опале, если ни на миг ни я, ни мой читатель не пропали?!. Как видите, пропасть не так легко, гораздо легче молоко рыданий доить, доить рыданий молоко, его сдавая множеству изданий. Подумаешь!.. За эти десять лет могла я дуба дать — пустяк, но всё же привет тебе, читатель мой, привет, здесь чудесам конца и края нет: чем старше твой Гомер, тем ты – моложе. ---------------------------------------------------------------------------- Об авторе. Сорока Леонид – род в 1940 г. в Киеве. Автор книг лирики и детских книг. Переводчик. Член Союза Писателей Израиля, член Пен–клуба. Работал журналистом в прессе для детей. Публиковался в журналах «Юность», «Нева», «Радуга», «Литературной газете», в детских журналах. С 1991 года живет в Израиле, в Кармиэле. Печатается в московских и израильских журналах. Главный редактор Кармиэль-ской ОН-ЛАЙН газеты «Новости Кармиэля». Юнна Мориц СТИХИ * * * Александра Исаевича Солженицына Всех беззаветней и всех первей Раскручивал русской земли еврей – Лев Копелев. Еврейский заговор был налицо, Солженицына изобразил лицо Всех беззаветней и всех первей Художник, русской земли еврей – Вадим Сидур. Евреи России сошли с ума От счастья, что расступилась тьма, И солженицынские тома Они размножали невероятно, В диких количествах… И – бесплатно. Такого читателя больше нет И вовеки не будет у Солженицына. А книга его про двести лет Русских с евреями – ох, грешна… Да простит ему Бог Этот подлог, Этот выгодный бред, Где Огромный Секрет – Что такого читателя Больше нет. И вовеки не будет. После войны
В развалинах мерцает огонек, Там кто-то жив, зажав огонь зубами. И нет войны, и мы идем из бани, И мир пригож, и путь мой так далек!.. И пахнет от меня за три версты Живым куском хозяйственного мыла, И чистая над нами реет сила - Фланель чиста и волосы чисты! И я одета в чистый балахон, И рядом с чистой матерью ступаю, И на ходу почти что засыпаю, И звон трамвая серебрит мой сон. И серебрится банный узелок С тряпьем. И серебрится мирозданье. И нет войны, и мы идем из бани, Мне восемь лет, и путь мой так далек!.. И мы в трамвай не сядем ни за что - Ведь после бани мы опять не вшивы! И мир пригож, и все на свете живы, И проживут теперь уж лет по сто! И мир пригож, и путь мой так далек, И бедным быть для жизни не опасно, И, господи, как страшно и прекрасно В развалинах мерцает огонек. Старое кино
И вспомните вы не мозгами, Дай мне руку, дай мне ногу, * * * Собою, и только собою, Не мерой вещей, не судьбою, Не другом, не даже врагом Ты будь недоволен и пытан, – Не ходом событий, не бытом, Не тем, что творится кругом. В какой ни окажешься яме, Ты выкуп заплатишь люблями, Люблями, и только люблями, – Иначе ты будешь рабом, Затравленным, битым, убитым Событиями, пошлостью, бытом И всем, что творится кругом * * * Пишите для себя – как пишут дети, Как дети для себя рисуют звуки, Не думая о том, что есть на свете Христоматийно творческие муки. пишите для себя – как бред любови, Как поцелуи пишут и объятья, Не думая о том, что наготове Станок печатный должен быть в кровати, Читающий народ и славы трубы, И уж конечно, слава мировая... Пишите для себя – как пишут губы, Самозабвенно строки повторяя. Пишите для себя – как пишут втайне, Где не растут ничьи глаза и уши. Пишите для себя – как пишут крайне Ранимые и трепетные души.
Чудное мгновенье В комнате с котенком, тесной, угловой, я была жиденком с кудрявой головой, а за стенкой звонкой, молоды и стары, спали под иконкой крещенные татары, было их так много, как листвы в алле, всем жилось убого – а им веселее!.. Они голых-босых татарчат рожали, и в глазах раскосых пламенья дрожали. Там была чечетка, водка с сухарями, парни с якорями, клен в оконной раме, под гитару пенье, чудное мгновенье – темных предрассудков полное забвенье. И вот совсем свежая вчерашняя статья о только что вышедшей в свет новой книге стихов Юнны Мориц. И цитируются в ней совсем не те те стихи, что привели в своих постах анонимные тролли. Сердечки бьютсяПоявление "Сквозера", новой книги стихов Юнны Мориц, - событие в поэзии не рядовоеТекст: Игорь Вирабов
25.04.2014, 00:07
Юнна Мориц Фото: Владимир Федоренко / РИА Новости www.ria.ru
У всякой книги-как-книги сбоку должен быть бантик: славославная аннотация (мелкими буковками). Книга-как-книга жить не может без похвал-зазывал, внушающих читателю, что автор грандиозен, массы от него содрогаются, и даже, было дело, сам Вильям Шекспирович скончался, прочитав ее, - лопнул от зависти к умению мостить словами тротуары текста!
Подобных книг-как-книг на свете нынче пруд-пруди. А книга без похвальной аннотации - сразу подозрительна. Это уже какая-то-не-такая-книга. Это уже "Сквозеро" какое-то. Ведь что вышло со "Сквозером", новой книгой поэзии Юнны Мориц? Автор настоял, издатели сдались, стерли свою похвальную грамоту - и пристрочили строгое предупреждение: "Поэт Юнна Мориц не любит хвалебных аннотаций, которые давят Читателю на мозги. Издательство "Время" уважает волю такого Поэта". Заметим сразу: если это и каприз - то каприз, на который заслуженная поэтка Юнна Петровна Мориц имеет заслуженное право. Нет, ну сами подумайте. Вот возьмем соловья, например. "Соло вей, осоловей, малютка! / Весь ты весишь граммов девяносто. / У таких, как ты (подумать жутко!), - / Не бывает творческого роста". Серенький, пигалица, а в реверансах не нуждается. Зачем они соловью? Соло его не зависимо от поклонов. Вот и поэту они - зачем? Книга соткана из "жизнества" и "жизнедрожи" Юнны Мориц, хотите принимайте ее, хотите нет. Но совершенно точно: выход в свет ее "Сквозера" - событие в поэзии не рядовое. *** "Сквозеро" составлено из четырех книг, прежде не издававшихся. "Озеро, прозрачное насквозь", "Большое Льдо", "Героин перемен", "Ужасные стихи". К ним вдобавок - стихи их цикла "Найухоемкие сигналы". И графика ее, черно-белая и цветная, "такие стихи на таком языке". Мне не удастся скрыть, что к Мориц я пристрастен, - не буду и пытаться. Она, говорят, бывает чересчур резка и жестка. Ну, предположим. Нет, возражает кто-то, - Мориц излишне иронична и язвительна. Кто спорит, кому-то "излишне". Но непременно обнаружатся и третьи, и их не счесть: тем, кто читать не разучился, умеет даже чувствовать и слышать, - мир Юнны Мориц открывается хрупким, веселым и светлым. В поэзии она распахнута, слова бодрят, как витаминчики, ее стоит прописывать как лечебную терапию. Хотя у некоторых с непривычки тут же случатся обострения, болячки и психозы лезут наружу. Но это на пользу: при регулярном употреблении хворь как рукой снимет. Любопытная странность, штрих мимолетом, - к Юнне Мориц, годами не издававшейся, пребывавшей в "черных списках", для кого-то остававшейся лишь автором детских песенок про "дырочку в правом боку", сторонившейся богем, тусовок и мейнстримов, постоянно обращались, когда худо, за помощью, за поддержкой коллеги самых разных "течений", "измов", "диссидентств", от бывших узников ГУЛАГа вплоть до теперешних бойцов либерально-стихотворческого корпуса. И она помогала, умудряясь вытаскивать из непростых или простых житейских ситуаций. Тому примеров тьма - но мы истории не пишем. Вопрос: почему именно к ней? Ни с нужными чиновниками, ни с полезными олигархами, ни даже с упакованными "оппозициями" она не водит дружб. Отроду никаких "рычагов влияния" - кроме одного: про нее всегда знали, что она - ничем не "замарана", живет по совести. И пишет по совести. И когда вдруг кто-нибудь заводит старую песню: что-то с нравственными авторитетами у нас в обществе напряженка, - нужно просто иметь в виду: вот к ней, поэтке Юнне Мориц, дорожку протоптали давно - те, кто знает, где искать авторитеты. Новую книгу, против всяких правил и стонов издателей, Юнна Мориц опубликовала в интернете еще до выхода в свет. Коммерческий успех дело десятое, - и это у нее всю жизнь без всякого кокетства. Тот, кто прочел в сети и захотел потом раздобыть ее книгу, - и есть ее верный читатель (впрочем, она настаивает, что это слово пишется с большой буквы: Читатель). Их у нее на сайте много, по статистике интернета под миллион из месяца в месяц. Но интернет, как заведение тоталитарное по сути (все и вся под контролем, шаг в сторону - расстрел цепными комментами), вываливает на Мориц, кроме любви, еще и порции своей дежурной злобы, чаще хамской - там другую редко встретишь. Хамство сегодняшнее, поправляя очочки, часто думает про себя, что оно креативно - но оно заблуждается. Интернета еще не было, а Бориса Леонидовича Пастернака, скажем, уже в 1958 году называли словечками нынешних "юзеров": "паршивая овца", "лягушка в болоте", кем-то хуже свиньи, которая "не гадит там, где ест". Так что самые отчаянные, продвинутые, либеральные и прочие хулители Мориц - оказываются абсолютными детьми слесаря Сучатова, экскаваторщика Васильцова и писательского генерала Софронова: эти трое первыми произнесли когда-то, независимо друг от друга, по велению сердца, легендарное: "Пастернака не читал, но осуждаю". Дело пасквилей ничуть не умерло - даже если сегодняшние Сучатовы сами не знают, что они Сучатовы. Мнение этой группы товарищей Юнна Мориц не оставляет в книге без внимания. В стихотворении "Караван" - их главные тезисы: "… что я, несчастная, давно сошла с ума, - / пришла маразматическая старость ,/ и уменя талантов не осталось, / конец ужасен, беспросветна тьма!". Мориц в ответ лишь вспоминает бодлеровского "Альбатроса", для которого родней стихия неба: Когда хромаешь ты по кораблю Ранит ли ее такая злоба? Юнна Мориц ранима, как любой, кто чуток и честен. Но, во-первых, виду никогда не подаст. Во-вторых, жизненный опыт у нее таков: чужие несправедливости и глупости ей лишь прибавляют сил. Бронежилет ее жизнестойкости начинала шить еще Великая война. Такие штучные бронежилеты сегодня уже не делают. *** Чем книга важна? Она возвращает полузабытое ощущение - не разорванного в клочья, а неразрывного, слитного течения большой реки под названием "Русская поэзия". Явления, в котором автор не случайный соглядатай, а полноправный соучастник. Поэтка, отдельная ото всех - и неразделимая с летучими именами, вергилиями, сопровождающими ее по жизни круг за кругом: здесь и свой ад, и свое чистилище. Это такое "сквозеро", в котором отражаются тропинки жизни Мориц, - от самого раннего детства. Чем книга удивительна? Она возвращает полузабытое ощущение - традиционное для русской поэзии: в ней есть поэт, у которого есть Родина и собственное достоинство, и чувство предназначенности, "небеснообязанности". "Шелест неба в передней, / Снегочувство струны, - / Не получится средней / Из России страны ,/ Не получится средней / Из меня никогда, - / Лучше буду последней / Спичкой в Арктике льда". Чем эта книга отчаянна? Она нежна и хулиганиста, откровенна и сокровенна. Но часто неполиткорректна. Не угождает никому. Ни денежным мешкам, ни коридорам аппаратов, ни туфелькам болотным. Но так же нельзя, не угождать - затопчут?! Чем особенно наше время: рот открыл, моментально ясно, кто тут кого танцует. Мориц танцует исключительно саму себя. Она само-бытна и само-ценна. Как-то так всю жизнь умудряется, не в ногу. Неприбыльное это дело, нельзя ли как-нибудь помягче, Юнна Петровна? А вместо ответа: "Иносказаний предательство. / Иносказаний отвага. / Где никогдательство, / Там и всегдательство, / Слово - любвисто и наго!". Хватило ей сполна - и продажных всегдательств, и предательских никогдательств, - по жизни. А не перешибут они ее "любвисто". *** Время зыбко, как рябь на поверхности "сквозера". Время то ускоряется, то тянется, и строки удлиняются или пляшут, играя рифмами, как в прыгалки и салочки. "Бывало, пойду и вспомню, / Что завтра было сегодня / И будет позавчера". Вот ей 5 лет, "зеленка, перекись и прочая аптека", такой урок - "ранимость, свойство, а не случай". Зато девчонка "видела солнце сквозь нежный стручок молодого горошка". Такое открытие детства: "смотреть на просвет все подряд - наслажденье!". Вот детская память о Киеве, где она росла: "Где-то давно гдерево, где / Киевом пахнет каштан. / Гдевочки след в этой среде / Бегством от ужаса пьян"… А следом набегает тень войны, противогаз, воздушная тревога, бомбоубежище, сосет младенец блузку, нет молока, но в блузке есть немного. А что спасало битых и голодных? Единственное - Чувство Дома. Без него "страна пылает, как солома", и только в нем секрет военного искусства. "Без Чувства Дома - нет Победы, есть убийство". Вот ей 10 лет, вот 15, когда "одиночества боится большинство, / потому что за такое ство / могут не принять за своего". А там - и "Весна" и необычность новых чувств: "Глазами глаз, губами губ - / В листву листвы, в простор просторов"… …И небо неб, и письма писем "Арктика" - это Мориц 19 лет, в 56-м она плавала несколько месяцев на ледоколе "Седов". Набиралась "улыбайского ума" там, где "все лето - день, всю зиму - тьма". И где никто не мог предположить, что вся "страна провалится под лед, / А все пространство необъятной льдины / Бандитские захватят господины / И превратят в свободы самолет". Воспоминание 20-летней Юнны - "Меня любили политзеки из Гулага, / Когда на волю привезли их поезда". Я в двадцать лет была вполне себе философ И наконец - пленительное, вольное, как юность любвей и обманок, - летит стихотворение: "Я шла по улице ногами, / И ветер платье раздувал. / Всё остальное шло слогами, / Держа, как волны, интервал. / Слогами шло сиянье свыше, / И шёл слогами кислород, / Шли облака, листва и крыши ,/ Моих свобод воздушный флот"... Там живопись поёт слогами, …Мориц идет кругами памяти. А в "Старом пальто", в котором "Хлебников ходил, шагал Шагал", в котором "ходят все на свете времена", - всплывает и Вергилий: конечно же в таком пальто в аду он Данту помогал ходить подобными кругами. *** А по кому часы сверяет Юнна Мориц? По Ван Гогу, сквозь прозрачную лошадь которого "зелень светится после дождя". По пьяному Звереву - как он, пишет лишь "ветер полетной кистью". По Леонардо, съевшему перед Джокондой лук: "Чтоб слезы, марево, сфумато, все размыто - / Иначе быть не может полной ясности". Появляется Крылов, не дедушка уже, а девушка - уж очень "девственно правдив и сносит потолок". И Андрей Платонов, и "хлеб поэзии" по имени Велимир, и Александр Блок. И Слуцкий, догоняющий загадочную Ксению Некрасову, у которой на еду ни копейки. И хулиганский Гоголь с носом: "Есть размеры, подходящие для торга, / Знаешь, Гоголь, их берут, давая взятки, - / В этих брюках иногда бывает орган ,/ Что стихами говорит при пересадке". И Осип Мандельштам: "Бояться, что тебя убьют, / Как Мандельштама?!. / Рвись на части - / Тебе не светит это счастье, / Его не каждому дают!". На рынке тут торгуют выданной селедкой Ходасевич и Ахматова: "А между ними топчется Гомер". А Цветаева еще в Праге - с бесценными яблочками. То возмущенные родители: детей принуждают учить много Пушкина! То сам Пушкин, от которого оставлен только грим ("который - Пушкин, но без поцелуя Творца небесного и быстрорастворим"). А то и Шекспир: "Терпи, Шекспир, - нам тоже невтерпёжку, / То расстреляют ложью, то под нож -/ Теперь народы чистят, как картошку!". Все это - чистый фейерверк, фонтан неразмешанных красок. Гербарий из засушенных имен вдруг оживает, чувствуя себя в ее книге, как дома. Зачем такой парад имен? Кто-то пискнет: ага, "пристроиться" к классикам? Да Мориц и сама давно по праву "классик". Хотя не любит это слово - предпочитает звать себя "стервой Сопротивления". Сама по себе и по совести. Этим и интересна. "В одном ряду с Цветаевой, с Ахматовой? / Из ряда - вон!.. / И будешь им родней". У нее и вышла книга - о себе и о своей родне. *** Естественно, в книге есть и те самые "Ужасные стихи", за которые кто-то, узнав себя, склоняет Мориц. Она бескомпромиссна - это бесит. На этот счет есть замечательный пример. Когда-то Бертран Рассел, будучи в летах преклонных, сколотил интеллигенцию в неправительственный международный трибунал по расследованию военных преступлений во Вьетнаме - он просуществовал недолго, но успел обвинить США в геноциде вьетнамского народа. Рассел был человеком авторитетным, факты приводились неопровержимые, - что последовало за этим? Ведущие газеты свободного мира стали печатать статьи о том, что затея Рассела несерьезна, что Рассел - сами понимаете, ку-ку и выжил из ума. К чему этот пример? Да все к тому же. Юнну Мориц игнорировать трудно: факт ее значительного существования в поэзии неоспорим. Реагировать - а как? Сучатовским методом: стихи ужасные! И антирасселовским: была бы в здравом уме - не писала бы о своей (нашей) стране с такой любовью! Ну что мешало Юнне Мориц когда-то укатить из страны в эмигранты, чтобы оттуда во всех своих бедах уличать страну - обстоятельства ее жизни очень тому способствовали. И Россия была бы виновна Почему? Объяснение для кого наивно, старомодно или пафосно - но правда такова: потому что здесь для нее был и есть - "никуда не удравший читатель никуда не удравшей страны". Собственно, из этого - ясно и просто вытекает все отношение Мориц к "приличному обществу, где неприлично быть Россией". - "Нет, лучше в обществе я буду неприличном, / Чтоб ваши правила приличия забыть!". Из этого - ее по-детски чистое отношение к "людоедской эпохоти", "жиртресту протеста", "тирании либералов", ко всему, что смотрит на страну и народ свысока: что за плебс? К тому, за чем и язва Гоголь не пойдет. "Выйди, Гоголь, в знак протеста, / Соверши переворот, - / Гоголь трубку не берет!". Стихи неудобны, как зеркало. Ну кому приятно узнавать себя в издевательском "Танго": "Фашизменный туман над нами проплывает, / Над Гитлером горит сочувствия звезда, / Фашизменный туман оптически сливает/ Всё то, что не должно забыться никогда"?!. Или вот вопрос из тех же неудобных, неполиткорректных - она не боится спрашивать в лоб: а отчего гораздо эффективней Сталина страну в девяностые угробил антисталинист? "Ужасней призрака с усами - Мельчанья мухотворный дух". Хотя есть рядом и веселое стихотворение о грустном, "Эпизодчий": про открытие сухого молока взамен живого, про дойную корову, смолотую в пыль. Одно из лучших в книге. "… Не люблю я пыли!" - / Сказал, чихнув от пыли Джугашвили. / И бантиком сложив красиво губки, / Чихнула Берия, покорная ему". *** Для тех, кто не понял, в книге есть и словарик: что означает тот или иной неологизм. Отдельно - рисунки Юнны Петровны, их надо рассматривать. Подписи к ним неожиданны. Скажем, вдруг - афоризм от канадской хоккейной звезды: "Главное - откатиться туда, где шайба скорее всего будет, а не туда, где она была. Уэйн Гретцки". Или такое вот нечаянно-чайное: "Многие слова пьют чай: встре-чай, невзна-чай, полу-чай, кон-чай!". Или совсем хрустальное: "Когда ботиночки прозрачные звенят на звездных облаках". На самом деле все рисунки Мориц тоже - сплошь из любви. Если смотреть на них глазами глаз: "И что ни нарисую на листе - / Собаку, мост, где ходят человечки, / Ведро картошки - у меня везде / Сердечки бьются, / Господи, сердечки". *** Куда ведут ее вергилии, что впереди? "Сквозь тьму и свет" - об этом Мориц с нежностью исповедальной: "Однажды мы с тобой проснемся после смерти, / Забудем опыт свой и знаний ерунду, / Обслуживать в аду нас будут злые черти, / Но мы не будем знать, что черти есть в аду"... …Там никаких времен и никаких событий, |