У Карен Бликсен была ферма в Африке, а у меня - сосновый лес под окнами. Сотни гектаров корабельных сосен. Десятки тысяч фоков, бизаней и особенно гротов - лес рыжих мачт под зелёными парусами.
Леса бывают разные. Этот, казалось бы, уже и не лес вовсе. Город туго опоясал его дорогами, перемотал вдоль и поперек асфальтовыми тропами: по дорогам ходят троллейбусы, по тропам – люди с детьми и домашними животными. Вокруг дома. Лес – великан, но упакован в город. Лес в осаде и полон лазутчиков. Но он всё равно - лес. В нем царят растения. Царят из последних сил, из года в год демонстрируя окружающим домам свою хрупкую незыблемость. В самой своей сердцевине лес и вовсе преодолевает город – сотовый не ловит, тропинки куда-то деваются, в болоте можно увязнуть, белки пугливы, ворОн заменяют вОроны, количество мелких птах не поддаётся счёту.
На ближних подступах к лесу - тополя: тонкие и блеклые, как осины. Их стволы изогнуты плавными дугами, все в одну сторону, словно причесаны. Это всё от юго-западного ветра. Здесь, посреди континента, он столь же постоянен, как какие-нибудь муссоны на тропических побережьях. За тополями – городская дорога, путепровод, он круто огибает северо-восточный угол леса. За дорогой - неровная, тонкая прослойка берез, разорванная в нескольких местах кустами боярышника и еще какими-то полудеревьями, названия которых я не знаю, а дальше - уже сам лес: плотная стена рыжих стволов под гигантской зеленой кроной. 680 гектаров корабельных сосен. Сосновый бор.
***
На каком-нибудь вымершем средиземноморском языке сосны обязательно должны были называться «солнечными деревьями». Для меня это самое естественное, самое первобытное их название. Рыжие стволы сосен просто притягивают солнце. В своей верхней, «бронзовой» части стволы покрыты очень тонкими глянцевыми пластинами-чешуйками, этакой древесной слюдой. Благодаря этому древесному глянцу, сосновые стволы, «притягивая солнце», не поглощают, а отражают его лучи – сосны сияют под солнцем (у основания и на два-три метра выше стволы сосен, наоборот, «ночного», серо-коричневого цвета, под дождём - почти чёрные, кора на них толстая, грубая, вся покрыта глубокими трещинами-морщинами). Из прочих наших деревьев на такое «сияние под солнцем» способны разве что берёзы, с их таким же матово-глянцевым, но белоснежным верхним слоем коры-бересты. «Светящиеся» берёзы писали Архип Куинджи и Валентин Серов, «светящиеся» сосны – естественно, Иван Шишкин.
Разбираясь в происхождении слова «сосна» в русском и западноевропейских языках («пиния»), я был разочарован, поняв, что к солнцу оно не имеет ни малейшего отношения. «Сосну» в русском языке лингвисты связывают с древним индоевропейским корнем «kasnos» - серый, седой, блестящий(!) (они считают, что это имеет отношение к цвету сосновой коры). Кстати, считается, что от этого же корня произошёл и древний индоевропейский «заяц» - «casos», «hasо», в современном немецком - «hase».
Если предположить, что «пиния» («pine» «pinus» «pinea») пришла из кельтских языков, то тогда в её основе лежит слово «pin» - скала. То есть у кельтов сосна - это «скальное дерево» или «горное». Если предположить, что «пиния» пришла из латыни, то тогда считается, что к её происхождению имеет отношение латинское слово «pix», «picis» - смола. Тогда сосна получается «смолистым деревом».
«Серое дерево», «горное дерево», «смолистое дерево». Что поделаешь, народы в своих лингвистических колыбелях, как дети, скучно прагматичны, точнее, меркантильны. Самый близкий мне и минимально реальный вариант - «блестящее дерево».
Особенно сосны хороши на берегах рек и морей. На берегах обязательно высоких и обрывистых. Еще точнее – на прибрежных скалах, на байроновских утёсах, предназначение которых - гордо противостоять натиску вод. У сосен тоже есть предназначение - венчать эти величественные берега, одушевлять их геологическое упорство. Скалы и сосны солидарно противостоят ветрам и волнам, вечно рвущимся с беспокойных морей на безмятежную сушу.
Этот величественный быт стихий возбуждает чувства, будоражит волю. Впечатлительного, неврастеничного наблюдателя начинает мучить жажда событий, мозг предлагает хозяину специальные мечты и переживания, которые с конца XVIII принято называть романтическими. Сосны Джорджа Байрона, сосны Иосифа Бродского, сосны Джона Фаулза.
Сосны и солнце, скалы и волны - главные герои моего извечного прибрежно-морского томления. Четыре героя - множество сюжетов. Их совместная жизнь - гармония вечного противоборства. Наши человеческие смыслы одухотворяют эти бездушные стихии и состояния. Наша всё очеловечивающая фантазия с лёгкостью творит события из, казалось бы, бессмысленных обстоятельств географии, биологии, геологии.
Густой мягкий шум качающихся под ветром сосен обволакивает собой суровый рокот прибоя. Волна делает берег, берег мастерит прибрежные волны. Волнам очень нравятся сосны, стремясь ими обладать, волны точат, грызут, обгладывают берега до тех пор, пока сосны сами не падают в их гибельные объятия. Можно сочинять и более сложные сюжеты: разостланная по волнам искрящаяся солнечная дорожка не умирает в прибое, как может показаться неискушенному наблюдателю – рожденные солнцем блики, последний раз блеснув в пене обреченной волны, перепрыгивают на ближайшие рыжие стволы и тихо живут новой жизнью в облике ленивых солнечных зайцев под вечнозелеными кронами. И т.п. и т.д.
Прибой - главная составляющая этого сообщества. В нем находят друг друга вода и суша, волна и берег. Прибой для берега, как для мужчины драка – единственная возможность побыть самим собой, познать себя и ужаснуться.
Одни берега подстилаются под волны, изматывают их своей скучной пологостью. Другие - пронзают стройные шеренги волн скалистыми мысами, выбрасывают вперед дерзкие острова-волноломы. Третьи - «встают стеной», суровой стеной материкового базальта. Их девиз: «ни шагу назад» - вечная мечта простодушных героев. «Ни пяди родной земли» полуострова Юкатан, залива Свиней, мыса Доброй Надежды. Есть берега, которые предпочитают пятиться, откупаясь от наступающей воды кусками собственной песчано-илистой плоти. Но вода – сука жадная, поглощенное лишь распаляет ее аппетит.
Очевидно, что в этой позиционной войне с большой водой, берега не свободны в выборе тактики. Они заложники своих тел: песчаных, глинистых, известняковых, гранитных, базальтовых. Для волн разные берега разные и на вкус. Есть лакомые, мягкие и нежные, а есть просто несъедобные.
Волна как язык льва. С одной стороны, язык льва - просто язык: эластичная подвижная мышца, помогающая хозяину есть, пить, издавать звуки, заниматься личной гигиеной - его теплое влажное прикосновение иногда приятно, иногда омерзительно. С другой стороны, это не просто язык, а язык льва: отличный биологический наждак, созданный эволюцией, чтобы обдирать мясо с голубых костей молодого гну. Так и волна - иногда ласкает, а иногда слизывает непрочную породу с костей земли.
Но я отвлёкся.
Мой лес - другой, он не прибрежный - он внутренний. Мой лес не противостоит – он простирается, как море - моё сочинённое море: большое, тёмно-зелёное и живое. Море прекрасных величественных деревьев посреди застывшего в бетоне миллионного города, забитого под завязку хмурыми людьми и неживыми с самого своего рождения механизмами.
Лес для меня – запасное доказательство жизни (когда совсем уж мочи нет смотреть, как угасает свет в глазах людей и в недрах институтов) и домашняя натуральная иллюстрация Простора и Величия. На экране моих окон бесконечность леса вечно соревнуется с бесконечностью неба. Лес небу изначально уступает, но его порыв к состязанию никогда не ослабевает (к сожалению, горизонт устроен несправедливо для леса – великая оптическая иллюзия горизонта ограничивает именно плоскую землю, но не многомерное небо).
Лет пятнадцать я развлекаюсь, описывая лес во всех его проявлениях. Типа: «Сегодня было первое летнее утро. Тяжелые холодные тучи ушли на восток. Лес под моими окнами ожил. Небо распахнулось. А в последние две недели, придавленный холодом и дождями, лес съёжился, замер. Тяжелые плотные облака не давали ему дышать, заморозки сковали корни его деревьев. Лес затаил дыхание и ждал. И вот прошлой ночью тучи ушли, за ними низом уползли и холода. Лес мой облегченно вздохнул, выпустил в небо своих птиц, расправил зелёные плечи» - милая сердцу, выдуманная красивая жизнь.
***
Этот лес открылся мне 15 лет назад, когда я впервые увидел его с высоты тридцати пяти метров – с высоты вороньего полёта, как потом выяснилось.
Я искал тогда квартиру, обязательно в новом доме, обязательно «97-ой серии» и обязательно как можно выше. Этот дом подходил по всем параметрам, а лес всего лишь в ста метрах через дорогу только добавлял ему преимуществ. К тому времени в доме на устраивающей меня высоте оставались только две не проданные квартиры: одна - на двенадцатом этаже, окнами на юг и восток, другая - на одиннадцатом, окнами на юг и на запад. Лес был под окнами юго-западной квартиры, с нее я и начал… в ней и остался.
Конечно, я знал этот лес и раньше, даже очень хорошо знал. В детстве, на протяжении почти всего «школьного возраста», я жил всего лишь в километре от леса. От первых лесных бастионов меня отделяла железная дорога и несколько домов – 10 минут по шоссе. Зимой мы изредка ходили в лес на лыжах, летом кормились в нём иргой и играли во что-то детское, во что, не помню. Лоси, забредавшие в городской лес, несколько раз доходили и до нашего дома, принося радость и беспокойство – всякий раз их приход завершался грустными историями о дорожно-транспортных происшествиях. Потом мы переехали подальше, но всё равно недалеко от леса. Потом - ещё дальше, но тоже не очень далеко. А ещё потом я двинулся в обратный путь - стал снова приближаться к лесу. Я не хотел этого - просто так получалось.
В 90-е годы я поочерёдно снимал квартиры в спальных микрорайонах, то с южной, то с северной стороны леса. Но живя у самых его границ, Леса за соснами я не замечал, хотя и получал от него все положенные городскому человеку маленькие лесные удовольствия: утренний бег по исковерканным корнями тропинкам, влажная лесная свежесть, запах хвои, перепархивающие дрозды, мелькающее меж рыжих стволов юное утреннее солнце и тому подобное. На западной окраине леса я однажды обнаружил песчаные дюны, поросшие всё теми же соснами. Летом я выискивал в поросших пучками травы дюнах песчаные проплешины, аккуратно раскладывал себя на этом лично мне принадлежавшем кусочке лесного пляжа и загорал, читал толстые книги, как положено, грыз длинные стебли сочных лесных злаков. Но и тогда лес жил своей жизнью, а я - своей.
Однажды я совсем близко подкрался к лесу – он был прямо за гаражами, через дорогу. Хотя очередная съёмная квартира располагалась всего лишь на втором этаже, но из окон спальни лес все-таки был виден: за пыльным городским шоссе - плотный частокол долговязых сосен. Этот «лес за шоссе» был важной частью заоконного пейзажа, но именно пейзажа – он уже украшал, порождал эмоции, но по-прежнему существовал вне и помимо меня. Присутствие леса в непосредственной близости от места, где я ночевал и проводил выходные дни, вызывало интерес, но не беспокоило.
И только спустя ещё два года, с той непривычной высоты, на которую я взобрался в поисках квартиры, лес словно открылся мне. Встав перед большим окном совершенно голой квартиры, я вдруг Увидел его и… опешил. «Так не бывает!» - единственное, что я помню из того мгновенья. А лес не стал со мной канителиться, взял и представился в ответ, прошептал свое имя, непонятное, но услышанное, скромно покрасовался. Шутки кончились. Городской сосновый парк - место выгула собак, стал «моим лесом».
***
Сегодня мой лес - империя в упадке. Как всякую империю, лес со всех сторон окружают варвары. Они сильнее, в них больше жизни. Они топчутся на границах империи, совершают набеги, кусками отхватывают ее земли, их орды запрудили имперские дороги, медленно просачиваются в имперские города. Варвары могут многое. Они могут раздавить империю в одном своём неистовом порыве. Но пока не смеют. Имперский застой величественнее любых варварских порывов. В теле империи живет вечность, мотивы же варваров – сиюминутны. Уходящие в почву веков имперские корни пугают варваров, лишают их окончательной решимости. Но варваров теснят другие варвары, а уставшая от собственной вечности лесная империя так беспомощна и соблазнительна…
***
Мой лес столкнулся с насильниками, которые не ведают, что они насильники, ведь, как и все насильники, они просто удовлетворяют свои потребности. И именно поэтому у леса появились защитники.
17 марта 2014 года