Диалог невозможен?

	фото: Олег Зайцев

 О методах борьбы

Увы, в существовании «общественников» достаточно курьезов, чтобы они превратились в тот социальный механизм, коим призваны быть. Например, в прошлом году прокуратура выискивала шпионаж в деятельности «Комитета против пыток» (КПП). В то же время организация получила президентский грант за свою деятельность, а председатель КПП Игорь Каляпин является членом совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества. Он попытался проанализировать современные тенденции в обществе. Например, почему для обывателя термины «оппозиционер» и «правозащитник» становятся тождественными?

- В Нижнем Новгороде в свое время появилась целая плеяда правозащитников. С чем это связано?

- Я думаю, дело не в персоналиях, а в среде, которая была сравнительно комфортной для правозащитного движения, делала его востребованным. Немалую роль играла техническая интеллигенция, которая отличалась в конце 80-х годов от гуманитариев. Отличием последних, за исключением единиц, стал конформизм, «технари» же более независимы: «Закон Ома - он и в Америке закон Ома! Лишь бы ракета была запущена успешно, связь работала исправно, система обнаружения сработала вовремя, а система наведения – точно!». И наплевать, какие там анекдоты они рассказывают у себя в институтской курилке.

- Часто между правозащитниками и оппозиционерами ставится знак равенства...

- Да, и те, и другие критикуют власть. Только правозащитники не ставят своей целью стать властью. Правозащитник - это цепной пес, охраняющий гражданские права от злоупотреблений. Понимание его деятельности происходит там, где граждане видят в правозащитниках своих агентов, а не иностранных. Разницы между политической оппозицией и правозащитниками не видят либо те, кто думает, что «многие знания – многие печали», либо те, кто комфортно чувствует себя в толпе с понятными лозунгами.

- Ну, оппозиция тоже бывает разной...

- Если проводить аналогии с Солженицыным, то системная «оппозиция» - это «парламентские придурки», не отличающиеся от «придурков лагерных», которые получают ощутимые привилегии и УДО. Только «лагерные придурки» мечтали выйти на свободу, а парламентские - остаться на новый срок. А многочисленным «гражданским движениям» далеко до настоящей политической оппозиции. Они и по одиночке не знают, что делать, а уж как выработать общую для всех программу действий - тем более.

Кстати, из-за границы, насколько я знаю, несистемная оппозиция выглядит гораздо более цивилизованно и перспективно. Эта иллюзия возникает из-за того, что европейцы общаются исключительно с «вождями». Но для выработки вменяемой программы прихода к власти или хотя бы получения влияния, нужны не только вожди, но и дееспособная команда. А ее-то у нынешних оппозиционеров нет!

- Также есть мнение, что правозащитниками становятся те, кто не находит себя в жизни, или те, кого хулиганы в школе обижали...

- «Обиженные хулиганами в школе» идут работать туда, где им дается власть и полномочия отыграться за обиды. Чаще всего это полиция. Такие люди никогда не пойдут в организацию, которая постоянно является предметом нападок, насмешек и травли. Доказать, что правозащитники глупые, трусливые и т.д., пытались неоднократно. Получалось плохо. Мы выигрывали суды, лазили по полям боевых действий, тащили на скамью подсудимых самых сильных и страшных. При этом нередко побеждали. Фальшивых диссертаций, сворованных у государства денег и прочих грехов у правозащитников тоже не нашли, хотя искали долго. А дальше все просто: я вор, ну а ты - шпион!

- Вы занимались правозащитной деятельностью еще в «лихие“ 1990-е. Что изменилось в вашей работе за это время?

- Налицо нравственный разлом. Как ни странно, в 90-е мы имели гораздо больше шансов договориться с милиционером, чиновником, сотрудником КГБ, чем сейчас. Тогда садились за стол с руководителями самых высоких рангов и по многим вопросам находили общий язык. Но мы тогда оперировали общими нравственными категориями. И получался конструктивный разговор и с начальником ООП УВД полковником В.Хромовым, и с председателем Нижегородского райисполкома А.Сериковым, и с главным идеологом обкома КПСС Забурдяевым. Я вспоминаю наши переговоры и понимаю, что сейчас нам просто говорить было бы не о чем. Все, что мы слышим в ответ: у нас вот такая позиция, и у меня вот такой приказ. Всё!

- ???

- Например, уже долгое время длится судебное разбирательство оппозиционера Юрия Староверова и прапорщика ОМОН Игоря Лебедева (Юрий Староверов обвиняется в том, что в ходе митинга против введения лимита в 39 поездок для льготников 15 сентября 2012 года в сквере на площади Свободы, “обхватил голову и шею прапорщика Лебедева и сделал не менее двух шагов.“ - Ред.). У меня был похожий случай.

С лейтенантом ОМОН (тогда еще РСН) Дмитрием Игнатьевым мы познакомились в 1990-м, когда он заехал мне кулаком в физиономию во время разгона митинга на Театральной площади. На следующий день мы по иронии судьбы оказались в одной компании, и он получил свою «обратку». После этого мы дружили 22 года (пару лет назад он погиб) и многое вместе прошли. Он всю жизнь прослужил в ОМОН, а я работал в правозащитной организации. Омоновец до мозга костей, Дима, вполне мог «неадекватно применить физическую силу» при разгоне митинга или задержании. Но вот требовать привлечения к уголовной ответственности «разгоняемого» им демонстранта, который «грубо схватил его сзади за шею и причинил этим невыносимые физические страдания» (как омоновец Лебедев. – Авт.) он бы не стал, даже если бы приказали! Я это к тому, что обычные человеческие, мужские представления о чести, о «можно» и «нельзя», которые тогда действовали и делали возможным диалог, сейчас стали невозможны в принципе.

«Лучше сяду в тюрьму»

- Кстати, по поводу шпионов и «иностранных агентов». Вы неоднократно встречались с Президентом РФ и говорили об этом. Есть какие-то результаты?

- Президент решает эту проблему уже два года. Лично я лучше сяду в тюрьму, чем зарегистрируюсь иностранным агентом. Я военнообязанный, давал присягу служить своей стране, поэтому ни сам не зарегистрируюсь, ни другим не позволю! Миф о шпионах уже тотально распространился, приобретя наибольшую популярность среди тех, кто чаще других подвергался нападкам правозащитников. Эти люди с наслаждением пользуются новым изобретением в русском языке и в гражданском праве под названием «иностранный агент». Ни законам юридическим, ни законам русского языка этот термин не соответствует. Но зато теперь хоть чем-то можно ответить на обвинения в пытках, коррупции, некомпетентности, халатности и т.д.

- Правда, что правозащитная деятельность - это бизнес?

- Больших денег даже те, кто занимается очень опасной работой, делает ее очень профессионально, не получают. Например, многие наши юристы зарабатывали бы в других сферах значительно больше. Некоторые именно поэтому от нас ушли. В столичных правозащитных организациях ситуация схожая.

На практике правозащитники систематически недополучают за свою работу, «добирая» моральным удовлетворением от своей деятельности. У кого «добирать» не получается, довольно быстро находят более высокооплачиваемую работу и уходят.

- Чем российский правозащитник отличается от европейского?

- Правозащитник в Европе находится под реальной усиленной защитой государства. Даже в случае острого конфликта с государственными органами он может рассчитывать на разбирательство на самом высоком уровне. И максимум, чем он рискует, если окажется не прав, - потерять часть финансирования от своего правительства. Российские НКО - изначально наказаны.

В Европе правозащитная деятельность очень популярна. Быть правозащитником модно в молодежной среде, несмотря на невысокие заработки. В остальном, различий, по-моему, нет.

- По какому принципу располагаются «филиалы» КПП?

- Принцип простой: если в каком-то регионе появляется коллектив, который готов профессионально заниматься проблемой пыток людей и хочет стать частью нашей команды, мы ищем возможности для совместной работы.

- Почему Чечня привлекает ваше пристальное внимание?

- Это особый случай. Это не просто одна из комнат в доме, нуждающаяся в уборке. В этой комнате пожар! И совершенно очевидно, что если сегодня не тушить его там, то завтра придется тушить весь дом, и усилий потребуется гораздо больше. В Чечне власть отрабатывает разные - наиболее варварские и при этом контрпродуктивные - методы борьбы с чем бы то ни было. Это даже не только борьба с терроризмом. Но тенденции развития российского общества таковы, что нынешняя Чечня может оказаться нашим общим российским будущим. Поэтому мы сознательно идем на риск, чтобы избежать этого. Если кто-то считает, что я нагнетаю панику, то добро пожаловать к нам в СМГ (сводная мобильная группа, работающая в горной республике. – Авт.), – все покажем и объясним.

- Так что же в идеале нужно для взаимодействия государства и правозащитных организаций?

- Со стороны граждан: честность, терпение, компетентность. Прежде чем гражданин (не важно, кто он - правозащитник, депутат или контролер в транспорте) начнет высказывать предложения и замечания, необходимо разобраться в проблеме. К сожалению, это очевидное требование правозащитники, получившие какие-либо полномочия, считают для себя не обязательным. А со стороны государства необходимо понимание того, что единственный смысл существования власти – максимально обеспечивать права и законные интересы своих граждан. Если представитель власти делает наоборот – он предатель своей страны.

В следующих выпусках «МК в Нижнем» мы подробнее рассмотрим возможности взаимодействия общественников и государственных структур.