Воздух родины слишком тяжёл,
чтоб взлетать и лететь – неподъёмен...
Вместе с прочими медленно шёл,
тоже сумрачен, беден и тёмен.
И дробилась эмаль на зубах,
и белели, впиваясь в ладоши,
ногти, мат замерзал на губах,
и горбы проступали от ноши.
Все молчали. И воздух густел,
нестерпимо давил он на плечи.
пот холодный – от скованных тел,
но... никто не решался на речи.
Смерть почуял... О, чуток замер
на краю безысходного горя.
И тогда я внезапно запел,
сам с собою и прочими споря.
Лишь в начале запнулся язык,
голос взял уже первые ноты
и, сойдя на усталых, на злых,
он потребовал хором длинноты.
И надтреснутый голос бичей
вперевалку поплыл над колонной...
Он не мой, не его – а ничей,
до свободы охочий, голодный.
...Не забыть. Ни сейчас. Ни потом.
Мне не надо о выпавшей доле!
Хочешь знать: долго быть под кнутом?
Сколько вытерпишь это – дотоле.