17 января. День холодный и солнечный. Лёгкие облака размазаны по краю неба. Снаружи меня всё, в то числе и я, кажется полупрозрачным, растворяется в чистом свете. Внутри себя я тёмной ночью тону в черном озере, медленно и плавно, зная, что до дна далеко и не беспокоясь об этом.
Тело тяжёлое. Дышать – лень. Пора выходить. Я – крашусь. Не спеша. Мысли о том, что опухшему от слез лицу ничем не помочь, ворочаются в голове. Выходить не хочется.
Лестница в подъезде. Каждый шаг по ступеням – мини-падение. Обрушивание тела. Внизу открываю дверь, в лицо бьёт свет, ветер холодный и жгучий.
На остановке – цветочный ларек. Внутри тепло. По столу рассыпаны цветы, розы в витрине стоят в специальных упаковках - туго спелёнуты. Девушка в тёплой кофте зевает, закипает чайник. Пожилая женщина возле стола с рассыпанными цветами что-то ей говорит. Я ничего не могу понять. Я говорю, что мне нужны розы. Две белые и две красные. Девушка объясняет, что красных нет. Точнее они не распакованы. Мне придётся ждать десять минут или, говорит она, возьмите другие, например вот эти розовые или эти желтые. Ждать некогда. Я прошу дать мне четыре белых, просто четыре белых. Она достает розы из витрины, раскладывает на столе.
- Вам подрезать, чтобы дольше стояли?
Я чувствую укол внезапной резкой боли и замираю. Смотрю на неё.
- Вы знаете, - говорю я медленно, - я думаю, в этом нет совершенно никакого смысла.
Это и о розах и не о розах.
Трясущийся холодный автобус, тела людей в жестяной коробке на колёсах, поблескивающая мишура на заледеневшем окне – напоминание о недавнем Новом годе. Всё это недолго. Очень скоро снова скрипит снег под ногами, залитая светом морозная улица, голубое небо.
Возле зала прощания много людей. Очень много. Некоторых я знаю. Чтобы попасть в этот самый зал нужно отстоять очередь, и я стою.
- Я видел его недавно, в декабре встретил на улице, а ты когда? – говорит мужчина своему приятелю. Они стоят недалеко от меня.
Я видела Олега в самом конце декабря. Была тренировка. Тренировка с веерами. Красивые красные веера эффектно раскрывались при взмахе рукой и также эффектно схлопывались. Мы смотрели на себя в огромное зеркало. Сегодня ночью мне снился этот зал. Но зеркала не было. Я вглядывалась, пытаясь увидеть отражение – своё и ещё чьё-то, но зеркало исчезло, вместо него были разные двери, множество разных дверей…
Я видела Олега в самом конце декабря. Тогда, после тренировки, я его обняла и сказала, что он изменил мою жизнь. Вот так прямо и сказала – что-то накатило. Он был слегка растроган. А еще говорил, что в начале января они проводят семинар по внетелесным практиками. Узнав о том, что они с Машей разбились, я плакала и думала – вот она, самая крутая внетелесная практика.
В зале для прощаний два гроба и все завалено цветами. Я кладу свои четыре розы и быстро выхожу, чтобы не задерживать очередь.
Снаружи меня встречает Вероника. Идем греться в автобус. Там тепло и даже уютно. Мы снимаем рукавицы и плачем.
- Они стали не похожи на себя, зато стали похожи друг на друга, - говорит Вероника.
Я соглашаюсь.
На кладбище тесно – места мало. Мы стоим на самом краю утоптанной площадки. Почти не вижу гробов и почти рада этому. Рядом со мной плачет какой-то мужчина. Не буду плакать, не буду, - думаю я, мне надо на чем-то сконцентрироваться. Я поднимаю лицо и вижу, как, тихо и медленно кружась, с сосновых веток падают снежные хлопья. Опускаю глаза и утыкаюсь взглядом в образовавшийся проем между людскими спинами. Я вижу край гроба, Машу и ее мать, смахивающую снежинки с тела дочери, беспрерывно что-то поправляющую в её одежде – бережные мелкие движения, последнее проявление заботы. Эта картина невыносима, я набираю побольше воздуха в легкие и утыкаюсь взглядом в кончики собственных пим. Слёзы падают куда-то вниз, прямо в холодный снег.
Потом медленный тесный круг движущихся людей – последнее прощание, последние прикосновения. До этого что-то говорили, что-то приличествующее, что-то нужное. Но мне кажется, что я слышу свои и чужие мысли – то, чего не сказали: «это не они», «этого не может быть», «мне это снится». Так многие думали тогда, я знаю.
Потом я снова плакала на работе. Потом не раз плакала дома. Плакала на первой в этом году тренировке. И после, на каждой тренировке, на меня накатывала и продолжает накатывать грусть.
1 Всему свое время, и время всякой вещи под небом:
2 время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное;
3 время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить;
4 время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать;
5 время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий;
6 время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;
7 время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить.
Мое время печалиться еще не закончилось, я это знаю. Я это знаю, каждый раз заходя в зал для тренировок. В нашем насквозь и до ужаса гедонистическом мире любая негативная эмоция – отклонение. С ней надо идти к психологу, вправлять себе мозги, копошиться в душе. Негативная эмоция – это вроде неисправности в механизме, требуется срочный ремонт.
Но мое время печалиться еще не закончилось. Я это знаю.
Маша и Олег, я всё ещё не могу проститься с вами, я знаю, что я не одна такая.
Маше и Олегу Васильевым. С любовью.