Я, оказывается, фактически предлагал сдать Ленинград фашистам, отдав на погибель 300 тысяч ленинградских евреев. «Что бы Шендеровичу ответила Вера Инбер на предложение сдать Ленинград?» — саркастически поинтересовался г-н Киселев. 

Вере Инбер не стоит вставать из гроба, чтобы комментировать бред сивой кобылы. И весь девятиминутный монолог г-на Киселева о коллизии с опросом «Дождя», и эпизод, связанный со мной — были, как обычно у этого г-на, непрерывной чередой подлогов и пошлости. 

И Достоевский там был не пришей кобыле хвост, и я, разумеется, не предлагал сдавать Ленинград фашистам, а лишь настаивал на нашем праве обсуждать табуированную тему, взвешивать доводы, узнавать горькую правду вместо голимого официоза… 

Например, наше право — хотя бы спустя семьдесят лет — узнать правду о партийном предательстве народа, о полном провале эвакуации, о лжи, предшествовавшей ужасу, о советских приоритетах — эвакуировать на восток станки и оборудование, оставляя в обреченном городе три миллиона людей… 

Ленинградцев — евреев и неевреев — отдал на мучительную погибель Сталин и сталинские бонзы. Вера Инбер об этом молчала (двоюродной сестре Троцкого вообще здоровее было любить Сталина) — не молчали другие, и в самом осажденном Ленинграде в том числе. Неплохо питавшееся руководство НКВД в разгар смертельного голода только и успевало арестовывать людей, доведенных до отчаянной правды… 

Библейский ужас блокады вобрал в себя и величайшие взлеты духа, и его чудовищные падения, вплоть до людоедства. Все это умещалось иногда в пространстве одной квартиры. 

И все, разумеется, было закатано потом под официозный мрамор Великого Подвига. 

«Мы боимся заглядывать в свое прошлое», — процитировал меня г-н Киселев и возразил с унылым вдохновением пропагандиста: нет, мы его не боимся, мы любим свое прошлое, оно дает нам силы! 

Г-н Киселев даже не подозревает, сколько правды в его казенных словах. 

Плоть от плоти обкомовской породы, нынешние федеральные молодцы черпают силы в этом презрении к человеческой жизни, в этой наглой демагогии и безнаказанности. И спустя семьдесят лет обороняют — не блокадников и память об их подвиге, а свое наследственное номенклатурное право не отвечать за преступления и ошибки. 

Свое право жировать посреди беды и, жируя, учить нас патриотизму.