Александр не понравился мне сразу. Впрочем, тогда я еще не знала, что его так зовут, и что антипатию он будет вызывать, несмотря на некоторую приятность черт, как писали в старинных романах. Сначала я увидела силуэт вольготно рассевшегося на нашей полке человека. Его расслабленность тут же перешла в напряжение, как только он нас заметил. - разбрызганный по полке мужчина заерзал и несколько подобрался (похоже было на то, как мелкие капли разлитой ртути собираются в одну большую угрюмую каплю), оперся локтем на стол и тускло блеснул в нашу сторону глазами.
В вагоне был полумрак — выяснилось, что это неполадки с электричеством, за окном вагона темнело густо-серое северное утро без намека на рассвет. Мы скинули верхнюю одежду, запихнули большую сумку куда-то вниз, рюкзаки наверх, а пакет с едой — рядом. Сын Тимурище спросил, скоро ли мы будем завтракать, я ответила, что «когда поедет поезд и станет светло», Николай отмалчивался. Александр, тем временем, наблюдая за нашей суетой, снова расслабился и растекся по полке, затем извлек откуда-то фонарь и ненадолго включил его. В свете фонаря стало видно, что он брюнет с правильными чертами лица. Одет он был во что-то неопределенное. Точнее, в совершенно не запоминающуюся одежду: дешевый серый свитер, темные брюки, черные ботинки. Во всем его виде была какая-то смазанность. Сомнений о том кто он и откуда не оставляли только татуировки на шее и кистях рук — синие зоновские «портаки». Он зашуршал стоявшим рядом с ним огромным пакетом, достал оттуда две шоколадки и протянул Тимуру. Хотелось бы сказать «улыбнувшись», но больше сюда подходит почти вышедшее из употребления слово «осклабившись». Итак, он осклабился и снова нырнул в свой пакет — за банкой пива, к которой тут же без всякого смущения присосался. Его большой пакет, набитый пивом, украшала надпись «Несу помощь детям».
Поезд тронулся мимо сонно бредущих людей, проплыл кремово-желтый сыктывкарский вокзал, фонари которого светили в наши окна, и в вагоне совсем стемнело.
Когда я вышла переодеться, Александр обрел дар речи и щедро предложил пива Николаю - «пока баба твоя не видит». Николай от предложения почему-то отказался. Я, впрочем, вернулась довольно скоро. Подошла с бельем извиняющаяся проводница. Она объясняла, что свет постараются починить и светила маленьким фонариком на наши билеты.
- Так, у вас билеты электронные, места 33-е, 34-е и 35-е. А у вас? - обратилась она к нашему попутчику. Тот нехотя протянул ей свой билет. - У вас 37-е, боковушка, берите вещи и перебирайтесь, вот сюда, нижняя полка ваша.
Нехотя и даже вздыхая, Александр перекочевал на боковушку. Я тоже вздохнула. С облегчением. Передвинулась на бывшее его, а на самом деле мое место к окну и увидела вдалеке тонкую и слабую полоску рассвета.
Когда в вагоне посветлело, мы позавтракали, поиграли в настольные игры и завалились с книжками каждый на свою полку. Александра я старалась не замечать, но не слышать его было невозможно — мой плеер, к величайшему моему сожалению, «сдох». отчего-то быстро. Устроившись на своей боковушке, Александр, в итоге, оказался вполне доволен: он выставил перед собою пиво и щедро навалил прямо на стол разной еды. В процессе ее поглощения он громко с удовольствием чавкал и раскатисто рыгал, добавляя каждый раз «благородная отрыжка!» и радостно смеясь, как будто сказал что-то очень остроумное, отколол шутку, которая, без сомнения, должна понравиться всем. Никто, однако, больше не смеялся.
Выходя покурить, Александр обращался к нам. Он подсовывался поближе, лицо его было густо усыпано крошками и измазано кетчупом. Шевеля жирными губами, он просил «постеречь» и махал в сторону своего стола. Сложно было поверить, что найдется кто-то настолько не брезгливый и покусится на этот свинарник, где уже живописно смешались колбасные огрызки, соленые миндальные орешки и скорлупа от них, какие-то обертки, крошки и еще какие-то объедки. Завершала натюрморт возвышавшаяся над этой пестрой и безобразной кучей стальная и лаконичная банка пива.
Нельзя сказать, что Александр быстро сделался совсем уж парией среди прочих пассажиров. На его приглашение угоститься пивом откликнулся крупный мужчина в майке. Мужчине хотелось поговорить и даже покрасоваться в роли рассказчика. Голос у него был громкий и рассказывал он так, чтобы слышала по крайней мере половина вагона, сидя к новому другу боком и, то и дело, выглядывая в проход, в надежде, что его историей заинтересуется как можно больше народу. Александр же, напротив, отвечал нечленораздельно, глотая звуки и целые слова. Его дикция не отличалась правильностью, к тому же он заикался. Тем не менее, именно из их беседы мы смогли понять, что зовут его Александром и что едет он в Тулу. Совершенно не удивила нас информация о том, что наш попутчик только что «откинулся с зоны».
- Слышь, - говорил ему новый друг, - а ты Додона знаешь? Не знаешь? Да ты что, такой парень! Брат его, мусор, из Чечни две гранаты привез, он в Чечне служил. Так Додон их у брата спер и хотел продать. На этом и повязали, замели по беспределу. Брата его, мусора, за это из мусарни выгнали, а Додона посадили. Вот так-то, классный парень.
Помолчав некоторое время, он продолжал:
- Санек, а ты во Владимире был? Побывай обязательно. Я, слышь, тебе местечко там одно подскажу. Есть там такая улица Фрунзе, короткая, всего метров пятьсот. Так ты слышь, на этой улице стоят дурдом, роддом, тюрьма, та самая, Владимирский централ. А заканчивается все кладбищем.
Тут он запевал «Владимирский централ, ветер северный, этапом из Твери, зла немеряно...» и, не закончив петь, снова говорил:
- Прикинь, Санек, все на одной улице: кладбище, дурдом, тюряга — Владимирский централ и роддом, голубенький такой.
- Да лааадно, - недоверчиво тянул Санек, - всего пятьсот метров?
- Точно тебе говорю, всего пятьсот, вот так-то, прикинь! - подытоживал довольный произведенным эффектом рассказчик.
Утомленный новыми познаниями и большим количеством пива, Александр скоро уснул. Но спал он недолго. Приободренный попутчик, которого он угощал, каждый раз. Проходя мимо, трепал его за плечо и восклицал что-то вроде «Александер! Шурик! Хватит спать! Глянь какой пейзаж за окном!»
Проснувшемуся Александеру было не до пейзажей — он обнаружил, что кончилось пиво и отправился в вагон-ресторан. В конце концов, свобода, выпивка, ресторан (интересно, открывал ли он туда дверь ногой?) сделали свое дело, и его недавно еще придавленная душа развернулась. Вернувшись с очередной порцией выпивки, наш спутник уселся на свое место и включил музыку на телефоне. Надо сказать, довольно громко. «Вот я откинулся, какой базар-вокзал, купил билет в колхоз Большое дышло, ведь я железно с бандитизмом завязал...» - пел хриплый мужской голос. Александр улыбался и оглядывался по сторонам, наверняка полагая, что устроил окружающим настоящий праздник. Ну да, какой уж тут базар-вокзал.
Ему было невдомек, что его колоритная персона заинтересовала не только любителей халявного пива. Вскоре его удостоила вниманием начальник поезда - красивая кареглазая женщина с четко очерченными бровями, вежливо и жестко предложившая ему выключить музыку или слушать ее в наушниках. Александр не понял ее претензий: «Не, ну а че, я кому-то мешаю?» Начальник поезда отвернулась от него и подошла к нам:
- Если будет мешать, вы в любой момент можете подписать акт, и мы выкинем его в два счета.
Она еще несколько раз подходила к нему. Александр в ответ привычно юлил: то врал, что у него нет наушников, то говорил «вот же, вот, выключаю, что-то не могу нужную кнопку найти», в надежде на то, что суровая начальлница вскоре уйдет, а праздник жизни — продолжится.
- Подпишите акт, - уже требовала от нас начальник поезда. Я качала головой.
- Почему? - удивлялась она, приподнимая красивую бровь.
- Жалко его.
- Ну. смотрите.
Последнего ее требования хрупкие нервы Александра не выдержали, и он послал красивую поезда по матушке, на этот раз проговаривая слова совершенно ясно и отчетливо. Видимо нецензурной речью он владел лучше.
- Я вызываю наряд полиции, - спокойно ответила начальник поезда и ушла. В эту минуту я поняла, что судьба Александра решена и совершенно уже не зависит от того, хотим мы или не хотим подписывать некий акт.
Его ссадили в Коноше. На остановке к нему подошли два добродушных полицейских, напомнили ему о недопустимости распития алкогольных напитков в общественных местах и прочих нормах поведения. Возражения нашего попутчика были прежними:
- Не, ну я че, разве кому-то мешал?
- Вы женщину зачем оскорбили?
- А так вы про эту ш...у е...ную?! - догадался возмущенный Александр. Он тут же пояснил полицейским, в чем причина придирок начальника поезда.
По его словам выходило, что «баба к нему липла», но полюбить (Александр, как понимаете, употреблял несколько иные выражения) он ее не мог, потому что в поезде он таким не занимается. Он надеялся, что полицейские, как мужики, его поймут. Но они не поняли и попросили этого «мужчину мечты» пройти с ними. Александр, наконец уяснив, что дело принимает серьезный оборот, сказал полицейским все, что о них думает на том языке, на котором выражал свои мысли наиболее четко и доходчиво, геройски прибавив, что сейчас он их здесь «двоих ушатает». Полицейские мягко объяснили, что он их прямо сейчас оскорбляет при исполнении, и что это нехорошо. Александр подскочил и замахнулся на того, кто стоял к нему ближе. Скрутили его быстро. На запястьях Александра щелкнули наручники, его вывели.
Тимур лежавший на верхней полке, накрыв голову подушкой, чтобы уберечься от отборного грохочущего мата, наконец скинул ее и свесился к нам.
- Ну что, кто из вас уже меня успокоит? - весело спросил он.
Один из полицейских, оставшийся, чтобы забрать вещи Александра засмеялся и предложил успокоить ребенка шоколадкой. Мы ответили, что шоколодка у него уже есть.
Потом, когда Тимур уже спал, Николай сказал, что это, может, и нехорошо, но он рад, что Александра высадили. Я прищурилась, глядя прямо на него:
- Додона знаешь?
Мы тихо, чтобы не разбудить ребенка, засмеялись. За окном в бесконечных снегах чернели избы, проносились мимо спутанные ветви замерзших деревьев. За окном плыла Россия во всей ее черноте, белизне и наготе.
- Все равно жалко его, - сказал Коля.
- Такая его судьба, он борец с системой, знал на что идет, - ответила я.
А потом подумала, так ли много в этом шутки? Ведь Александр безукоризненно следовал неким очень простым правилам, соблюдал своеобразный моральный кодекс: детей угощай, на воле пей-гуляй сколько влезет, музыку слушай, так, чтобы душа развернулась и свернулась много-много раз, с начальством — хитри. А мусор... Мусор — это враг, и под него прогибаться нельзя. Александр пил, гулял и геройствовал. Но недолго. До сих пор задаю себе вопрос: а открыл ли он дверь в вагон-ресторан ногой? Был ли в этой канонической картине четкий завершающий штрих? Надеюсь, открыл.