|
Евреи мужественно воевали во всех войсках антигитлеровской коалиции.
Это уже общеизвестный факт. Но многие ли знают, что ни в одной армии,
за исключением Еврейской бригады в Британии, не было такого высокого
процента евреев, как в 16-й Литовской дивии. Если в 1943 году в 200
советских пехотных дивизиях было 1,6% евреев, то в 16-й Литовской они
составляли 34,2%.
Это была единственная дивизия Красной Армии, где большинство солдат и
офицеров разговаривали на "мамен лошн", т.е. на идиш и на иврите.
Бывали случаи, когда приказы и переклички шли только на идиш. Перед
выходом из Ясной Поляны в большом клубе на собрании солдат и офицеров
249-го стрелкового полка, за исключением начальника политотдела, все
ораторы говорили на идиш. В городе Балахны Горьковской области, где
формировалась дивизия, когда маршировали бойцы полка, звучали
еврейские песни. Евреи-воины этой дивизии, беженцы из Литвы, соблюдали
религиозные традиции. В Туле, где временно была дислоцирована дивизия,
сержант-еврей по субботам строем водил религиозных солдат на молитвы в
местную синагогу. Когда пришло время боев, на похоронах павших воинов
зазвучал "Кадиш".
16-я Литовская дивизия формировалась в соответствии с постановлением
правительства СССР от 18 декабря 1941 года. Она была образована в
противовес литовским войсковым соединениям, поддерживающим фашистов.
Литовская полиция и даже значительная часть крестьян страны еще до
прихода нацистских войск грабили и расстреливали евреев. С вступлением
гитлеровской армии на территорию Литвы было образовано марионеточное
правительство, которое верно служило интересам Третьего рейха.
Окончательное формирование 16-й Литовской завершилось к 7 июля 1942
года. Это была полнокровная, хорошо оснащенная дивизия, в составе
которой насчитывалось более 10000 человек. По архивным данным, по
состоянию на 1 января 1943 года в ее составе были не только евреи и
литовцы, а представители еще 30 национальностей: русские, украинцы,
белорусы, грузины, латыши, эстонцы, поляки, казахи, татары... В
дивизии было немало дипломированных инженеров и врачей, в основном
евреев.
Тяжелая судьба евреев под нацистским гнетом была известна бойцам
дивизии. Все солдаты и офицеры, а евреи особенно, мстили врагам. Когда
еврейские солдаты шли в бой, наряду с лозунгами на литовском и русском
языках, звучали и призывы на идиш: "Вперед, в атаку! Отомстим за наших
отцов и матерей!".
Евреи-бойцы 16-й Литовской дивизии отличались в боях. Это не могло не
восхищать даже тех, кто традиционно не любил евреев. Командир 249-го
полка Федор Лысенко, офицер-казак, не скрывавший своих антисемитских
взглядов, со временем стал восхищаться героизмом и мужеством евреев.
Он лично рекомендовал присвоить высокое звание "Герой Советского
Союза" своим подчиненным - командиру батальона Вульфу Виленскому и
двум артиллеристам - Калману Шуру и Гиршу Ушполису.
17 февраля 1943 года дивизия была переброшена в район Алексеевки
Орловской области. Этот переход был совершен на пределе человеческих возможностей. Отставали
орудия крупного калибра, подводы с боеприпасами и продовольствием.
Дивизия прибыла в район назначения Орловской области с обессиленными и
голодными людьми.
Немецкая армия по тщательно подготовленной "Операции Цитадель" утром 5
июля 1943 года перешла в наступление, но встретила ожесточенное
сопротивление. 23 июля в контрнаступление включилась и Литовская
дивизия, которой удалось прорвать линию обороны фашистов и освободить
56 населенных пунктов, в том числе село Литва.
За мужество и героизм в этих боях были награждены орденами и медалями
1817 солдат и офицеров дивизии. Среди них было более 1000 евреев.
Илья Эренбург в статье "Сердце Литвы", опубликованной в газете
"Правда", писал о героизме санинструктора Шейнель. Она за два дня на
своих плечах вытащила с поля боя более 60 тяжело раненых солдат и
офицеров, а сама потом погибла под вражеским пулеметным огнем.
Эренбург рассказывал о том, что у Шейнель было слабое здоровье, ее не
хотели пускать на опасные операции, но она настаивала на своем. Даже
тяжело раненная в грудь, она продолжала спасать своих боевых
товарищей. "Может быть, - говорилось в статье Эренбурга, - что те же
немцы, которые ее убили, замучили до смерти родителей Шейнели в
еврейском литовском местечке".
Дивизия воевала геройски. Из 12 солдат и офицеров дивизии, которым
было присвоено звание "Герой Советского Союза", были 4 еврея: Вульф
Виленский, Калман Шур, Гирш Ушполис, Борис Циндель. По существу не
было ни одного еврейского солдата и офицера дивизии, не награжденных
советскими орденами и медалями за мужество и героизм на поле боя.
Многие из них прошли с дивизией в боях около 400 км, освободили более
600 городов и сел, уничтожили тысячи солдат и офицеров противника,
взяли в плен 12000 нацистских вандалов.
В дивизии было немало еврейских женщин, которые воевали наравне с
мужчинами. Это были девушки из литовских местечек, они горели желанием
отомстить врагу за гибель родителей, за братьев и сестер, которые
оставались в Литве на растерзание оккупантов - 86 евреек добровольно
пошли на фронт.
Первая женская группа состояла из радисток и медицинских сестер. В
феврале-марте 1942 года в Балахне формировалась женская рота в составе
150 солдаток - это были литовские, еврейские и русские девушки. Многие
еврейские солдатки были награждены орденами и медалями. Среди них -
Белла Шапиро, награжденная шестью орденами и восьмью медалями, Хася
Дисник, Этти Служистель и много, много других. Они спасли десятки
раненных на полях сражений, а сами погибли.
В медицинской службе дивизии были врачи разных национальностей, но
большинство, свыше 80% были евреи. Руководителем и организатором
медицинской службы дивизии был полковник Эдуард Кушнер. Отличился в
боях и доктор А.Шейнберг, бывший участник гражданской войны в Испании.
Немало человеческих жизней спас и командир-профессор Хацкел Кибарский,
один из лучших кардиологов Литвы. Хирургическим отделением медицинской
службы руководили врачи Шалом Пташек, Соломон Рабинович и Хана
Гольдберг, а сложную работу по приему раненных возглавлял энергичный и
опытный врач Моше Соболь.
Под огнем, на поле боя, отличились санитары и медицинские сестры Соня
Ивенските-Виленская, Вита Тетра, Хана Москович, Шимон Исаков, Бенцион
Шломович и многие другие, а Гуревич, Борок, Магит, Гордон,
Глезер-Керенский и другие пали смертью храбрых при спасении раненых.
Учитывая, что в Литовской дивизии были самые опытные врачи, то многие
из них, в том числе евреи, были переведены в другие военнные
формирования. Изабелла Файнберг-Пинкус принимала участие в
Сталинградской битве, Ихазкиел Савитег, Давид Аронин, И.Левин, Хана
Тонер и другие воевали на других фронтах.
6 октября 1943 года дивизия в составе 3-й армии вела упорные бои в
районе Витебска. Зимой 1944 года она участвовала в освобождении
Вильнюса, в составе 3-го Белорусского фронта летом 1944 года прошла в
боях более 500 км.
В новом наступлении 1-го Балтийского фронта, которое началось 5
октября 1944 года, перед дивизией была поставлена задача: очистить
Северо-Западную Литву от нацистов. В кровопролитных боях дивизия
приблизилась к Восточной Пруссии в районе города Тильзита. За эту
операцию в октябре 1944 года орденом Боевого Красного Знамени года был
награжден 31 воин, 10 человек получили высокое звание Героя Советского
Союза, и среди них - 4 еврея.
В конце 1944 года вся Литва, за исключением порта Клайпеда, была
очищена от врага. В том же году дивизия была переброшена на север
Курляндии, чтобы завершить ликвидацию окруженных немецких дивизий.
В конце января 1945 года дивизия ликвидировала окруженные немецкие
войска в Клайпеде. Бои шли с 27 по 30 января. Ей было присвоено
почетное звание "Клайпедская". После капитуляции нацистской Германии
Клайпедской-Литовской было поручено разоружить 8 немецких дивизий и
перевести пленных по назначению. Одним из руководителей этой операции
был полковник Соломон Коэн Цадик. После победы штаб дивизии был
дислоцирован в Вильнюсе. В конце 1945 и в начале 1946 годов
большинство участников боев демобилизовалось, и осталась только часть
офицерского состава.
Так завершилась краткая история героической "еврейской" 16-й Литовской
дивизии, покрывшей себя неувядаемой славой.
Эфраим Гринберг, доктор исторических наук, "The Yonge Street Review"
|
http://newrezume.org/news/2013-12-26-1507
16 Литовской дивизии посвящена книга моего любимого писателя Эфраима Севелы "Моня Цацкес - знаменосец".
Из аннотации к этой книге:
«Эфраим Севела обладает свежим, подлинным талантом и поразительным даром высекать искры юмора из самых страшных и трагических событий, которые ему удалось пережить…» Ирвин Шоу. О чем бы ни писал Севела, — о маленьком городе его детства или об огромной Америке его зрелых лет, — его творчество всегда пропитано сладостью русского березового сока, настоенного на стыдливой горечи еврейской слезы.
Приведу одну из глав, чтоб дать вам почувствовать его удивительную неповторимую манеру.
ПОЛКОВОЙ МАРШ
Старшина Качура был большой любитель хорового пения. А из
всех видов этого искусства отдавал предпочтение строевой
песне.
- Без песни - нет строя, - любил философствовать старшина
и многозначительно поднимал при этом палец. - Значит, строевая
подготовка хромает на обе ноги... и политическая тоже.
Недостатка в людях с хорошим музыкальным слухом рота не
испытывала. В наличии имелись два скрипача и один
виолончелист. Правда, без инструментов и без понятия, что
такое строевая песня. Сам старшина играл на гармошке тульского
производства и повсюду таскал эту гармонь с собой, отводя душу
в своей каморке при казарме, когда рота засыпала и со
старшинских плеч спадало бремя дневных забот.
Любимой строевой песней старшины была та, под которую
прошла вся его многолетняя служба в рядах Красной Армии. Песня
эта называлась "Школа красных командиров" и имела четкий
маршевый ритм. И слова, берущие за душу.
Шагая по утоптанному снегу рядом с ротной колонной,
старшина отрывистой командой "Ать-два, ать-два!" подравнивал
строй и сам, за отсутствием запевалы, выводил сочным
украинским баритоном:
Школа кра-а-асных команди-и-и-ров
Комсостав стране лихой кует.
Последние три слова он выстреливал каждое отдельно, чтоб
рота под них чеканила шаг:
Стране!
Лихой!
Кует!
Дальше, по замыслу, рота должна была дружно,
с молодецким гиканьем подхватить:
Смертный бой принять готовы.
За трудящийся народ.
Но тут начинался разнобой. Евреи никак не могли преодо-
леть новые для них русские слова и несли такую околесицу, что
у старшины кровь приливала к голове.
- Отставить! - рявкнул Качура. - Черти не нашего бога!
Вам же русским языком объясняют, чего тут не понять?
Но именно потому, что им объясняли русским языком, евреи
испытывали большие затруднения.
Одно радовало сердце старшины: в роте объявился кандидат
в запевалы, каких во всей дивизии не сыскать. Бывший кантор
Шяуляйской синагоги рэб Фишман, получивший вокальное
образование, правда незаконченное, в Италии.
Старшина лично стал заниматься с Фишманом, готовя его в
запевалы. И все шло хорошо. О мелодии и говорить нечего -
Фишман схватывал ее на лету. И слова выучил быстро. Правда,
старшине пришлось попотеть, шлифуя произношение, от чего
кантор Фишман, человек восприимчивый, очень скоро заговорил с
украинским акцентом.
Беда была в ином. Что бы Фишман ни пел, он по
профессиональной привычке вытягивал на синагогальный манер со
сложными фиоритурами и знойным восточным колоритом. В его
исполнении такие простые, казалось бы, слова, как:
Школа красных командиров
Комсостав стране лихой кует.
Смертный бой принять готовы
За трудящийся народ, -
превращались в молитву. И под эти самые слова, пропетые по-
русски с украинским акцентом бывшим кантором, а ныне ротным
запевалой, хотелось раскачиваться, как в синагоге, и вторить
ему на священном языке древних иудеев - лошенкойдеш.
Это понимал даже старшина Степан Качура, убежденный
атеист и не менее убежденный юдофоб. Занятия с евреями по
освоению советской строевой песни не прибавили старшине любви
к этой нации.
Но старшина Качура был упрям. Следуя мудрому изречению
"повторение - мать учения", он гонял роту до седьмого пота,
надеясь не мытьем, так катаньем приучить евреев петь по-русски
в строю.
После изнурительных полевых учений, когда не только
евреи, но и полулитовец-полумонгол из Сибири Иван Будрайтис,
еле волокли свои пудовые ноги, мечтая лишь о том, как доползти
до столовой, старшина начинал хоровые занятия в строю.
- Ать-два! Ать-два! - соловьем заливался Качура, потому
что в поле, когда солдаты ползали на карачках, он не
переутомлялся, только наблюдая за ними. - Шире шаг! Грудь
развернуть! По-нашему, по-русски!
Это было легко сказать - развернуть грудь. Личный состав
роты отличался профессиональной сутулостью портных, сапожников
и парикмахеров, которым в прошлом приходилось сгибаться и
горбиться за работой. А после полевых учений на пересеченной
местности, когда каждый мускул ныл от усталости, требование
молодецки развернуть грудь смахивало на издевательство над
сутулыми людьми.
- Третий слева... - с оттяжкой командовал старшина, а
третьим слева плелся Фишман. - Запе-е-евай!
Фишман плачущим тенорком заводил:
Школа красных командиров
Комсостав стране лихой кует.
- Рота... Хором... Дружно! - взвивался голос
старшины.
И евреи, бубня под нос, нечленораздельно подхватывали,
как на похоронах:
Смертный бой принять готовы
За трудящийся народ.
- От-ста-вить, - чуть не плакал старшина.
Страдания старшины можно было понять. Полк готовился к
важному событию - торжественному вручению знамени. После
вручения, под развернутым знаменем, которое понесет рядовой
Моня Цацкес, полк пройдет церемониальным маршем перед
трибунами. А на трибунах будет стоять все начальство - и
военное и партийное. Без хорошей строевой песни, как ни шагай - эффекта никакого.
Старшина, известный а полку как трезвенник, даже запил от
расстройства. В ожиночку нализался в своей каморке и с кирпично-багровым лицом появмлся в дверях казармы, покачивая крвльями галифе.
- Хвишмана - до мене!
Выпив, Качура перешел на украинский. Фишман, на ходу
доматывая обмотку, побежал на зов. Старшина пропустил его вперед и плотно притворил за собой дверь.
Вся казарма напряженно прислушивалась. В коморке рыдала тульская гармонь, и баритон Качуры выводил слова незнакомой, но хватавшей евреев за душу, песни:
Повив витрэ на Вкраину,
Дэ покынув я-а-а-а дивчи-и-ну,
Дэ покынув ка-а-а-ари очи-и...
Потом песня оборвалась. Звучали переборы гармошки, мягкий, расслабленный голос старшины что-то внушал своему собеседнику.
Песня повторилась сначала.
Повив витрэ на Вкраину... -
затянули в два голоса рядовой Фишман и старшина Качура. Высоко взвился синагогальный тенор, придавая украинской тоске еврейскую печаль.
Дэ покынув я-а-а-а дивчи-и-ну... -
жаловались в два голоса еврей и украинец, оба оторванные от своего дома, от родных, и заброшенные в глубь России на скованную льдом реку Волгу.
Дэ покынув ка-а-а-ари очи-и...
Каждый покинул далеко-далеко глаза любимой, и глаза эти, несомненно, были карими: как водится у евреек и украинок.
Дуэт Фишман-Качура заливался навзрыд, позабыв о времени, и казарма не спала и назавтра еле поднялась по команде "Подъем".
- Старшина - человек! - перешептывались евреи, выравнивая строй и отчаянно зевая.
- Он - человек, хотя и украинец, - поправил кто-то, и никто в срою не возразил. Шептались на идиш, а кругом - все свои, можно и пошутить.
Всем в этот день хотелось выручить старшину, и решение нашел Моня Цацкес.
- Есть строевая песня, которая каждому под силу, - сказал он. - Это песня на идиш.
И вполголоса пропел:
Марш, марш, марш!
Их гейн ин бод,
Крац мир ойс ди плэйцэ.
Нейн, нейн, нейн,
Их вил нит гейн.
А данк дир фар дер эйцэ. *
* Марш, марш, марш!
Я иду в баню,
Почеши мне спину.
Нет, нет, нет,
Я не хочу идти.
Спасибо тебе за совет (идиш).
Это сразу понравилось роте. Фишман помчался к старшине, пошептался с ним, и старшина отменил строевые занятия в поле.
Рота, позавтракав, гурьбой вернулась в теплую казарму, расселась на скамьях и под управлением Фишмана стала разучивать песню. Старшина Качура сидел на табурете и начищенным до блеска сапогом отбивал такт, с радостью нащупывая нормальный строевой ритм. Подбритый затылок старшины розовел от удовольствия.
Рота пела дружно, смакуя каждое слово. Текст заучили в пять минут.
- Ну как? - спросил бывший кантор Фишман, отпустив певцов на перекур.
- Сойдет, - стараясь не перехвалить, удовлетворенно кивнул старшина. - Тут что важно? Дивизия у нас литовская, и песня литовская. Политическая линия выдержана. Вот только, хоть я слов не понимаю, но чую, мало заострено на современном моменте. Например, ни разу не услышал имени нашего вождя товарища Сталина. А? Может добавим чего?
Фишман переглянулся с Цацкесом, они пошептались, затем
попросили у старшины полчаса времени и вскоре принесли
дополнительный текст.
Там упоминался и Сталин. Старшина остался доволен. Во
дворе казармы началась отработка строевого шага под новую
песню.
Моня Цацкес от этих занятий был освобожден. Он сидел в
штабе полка, и командир лично инструктировал знаменосца:
- Слухай сюда! Я тебе оказал доверие, ты - парень со
смекалкой и крепкий, протащишь знамя на параде, как положено.
Для этого большого ума не нужно. Но вот поедем на фронт, и тут
моя голова в твоих руках.
- Я вас хоть раз побеспокоил или порезал? - не понял
Цацкес.
- Слухай, Цацкес. ты хоть и еврей, а дурак. Я не за
бритье! Сам знаешь - порезал бы меня - загремел бы на фронт с
первой же маршевой ротой. Я за другое. Читал Устав Красной
Армии? Что в уставе про знамя сказано - не помнишь? А политрук
учил вас. Так вот, слухай сюда! Знамя... священное... дело
чести... славы... Это все чепуха. Главное вот тут: за потерю
знамени подразделение расформируется, а командир - отдается
под военный трибунал. Понял? Вот где собака зарыта. Командир
идет под военный трибунал. А что такое военный трибунал?
Расстрел без права обжалования... Вот так, рядовой Цацкес.
Командир полка доверительно заглянул Моне в глаза:
- Ты хочешь моей смерти?
- Что вы, товарищ командир, да я...
- Отставить! Верю. Значит, будешь беречь знамя как зеницу
ока, а соответственно и голову командира...
- О чем речь, товарищ командир! Да разве я...
- Верю! А теперь отвечай, знаменосец, на такой вопрос.
Полк идет, скажем, в бой, а ты куда?
- Вперед, товарищ командир!
- Не вперед, а назад. Еврей, а дурак. Заруби на носу, как
только начался бой и запахло жареным, твоя задача - намотать
знамя на тело и, дай Бог ноги, подальше от боя. Главное -
спасти знамя, а все остальное - не твоего ума дело, понял?
Моня долго смотрел на командира и не выдержал, расплылся
в улыбке:
- Смеетесь надо мной, товарищ командир, а?
- Я тебе посмеюсь. А ну, скидай гимнастерку, поучись
наматывать знамя на голое тело, я посмотрю, как ты управишься.
Моня пожал плечами, стащил через голову гимнастерку и
остался в несвежей бязевой рубашке.
- Белье тоже снимать?
- Не к бабе пришел. А ну, наматывай!
Он протянул Моне мягкое алое полотнище из бархата с
нашитыми буквами из золотой парчи и такой же парчовой бахромой
по краям. Моня, поворачиваясь на месте, обмотал этой тканью
свой торс, а командир помогал ему, поддерживая край. Два витых
золотых шнура с кистями свесились на брюки.
- А их куда? - - спросил Моня, покачивая в ладони кисти.
- Расстегивай брюки, - приказал подполковник.
Моня неохотно расстегнул пояс, и брюки поползли вниз.
- В штаны запихай шнуры, - дал приказание командир. - А
кисти между ног пусти. Потопчись на месте, чтоб удобно легли.
Вот так. Теперь застегни штаны и надевай гимнастерку.
Моня послушно все выполнила сразу почувствовал себя
потолстевшим и неуклюжим. Особенно донимали его жесткие кисти
в штанах. Моня расставил ноги пошире.
- Вот сейчас ты и есть знаменосец, - подытожил
удовлетворенный командир полка, отступив назад и любуясь
Моней. - В боевой обстановке придется бежать не один
километр... Не подкачаешь?
- Буду стараться, товарищ командир, только вот
неудобно... в штанах... эти самые...
- Знаешь поговорку: плохому танцору яйца мешают? Так и с
тобой. Да, у тебя там хозяйство крупного калибра. К кому это
ты подвалился в нашем доме, когда была бомбежка? А? У,
шельмец! Даешь! Правильно поступаешь, Цацкес. Русский солдат
не должен теряться ни в какой обстановке. Это нам Суворов
завещал. А теперь - разматывай знамя, на древко цеплять будем.
Завтра - парад.
Парад состоялся на городской площади. На сколоченной из
свежих досок трибуне столпилось начальство, на
тротуарах-женщины и дети. Играл духовой оркестр. Говорили
речи, пуская клубы морозного пара. Подполковник Штанько,
принимая знамя, опустился в снег на одно колено и поцеловал
край алого бархата.
Потом пошли маршем роты и батальоны Литовской дивизии.
Как пушинку нес Моня на вытянутых руках полковое знамя, и алый
бархат трепетал над его головой. Отдохнувшие за день отгула
солдаты шагали бодро. Впереди их ждал праздничный обед с
двойной пайкой хлеба и по сто граммов водки на брата.
Особенно тронула начальственные сердца рота под
командованием старшины Качуры. Поравнявшись с трибуной, серые
шеренги рванули:
Марш, марш, марш!
Их ген ин бод
Крац мир ойс ди плдицэ.
Нейн, нейн, нейн,
Их вил нит гейн.
Сталин вет мир фирн.* * Сталин меня поведет (идиш).
У старшего политрука Каца потемнело в глазах.
Он-то знал идиш. Но старшина Качура, не чуя подвоха,
упругой походочкой печатал шаг впереди роты и, сияя
как начищенный пятак, ел глазами начальство.
Военное начальство на трибуне, генеральского звания, в
шапке серого каракуля, сказало одобрительно:
- Молодцы, литовцы! Славно поют.
А партийное начальство, в шапке черного каракуля,
добавило растроганно:
- Национальное, понимаешь, по форме, социалистическое -
по содержанию...
И приветственно помахало с трибуны старшине Качуре.
Старший политрук Кац прикусил язык.
Полностью книгу можно прочесть здесь: