"Ко всем евреям Советского Союза.
     Дорогие братья и сестры, евреи и еврейки! Мы, работники науки и техники, деятели литературы и искусства - евреи по национальности - в этот тяжкий период нашей жизни обращаемся к вам.
    Все вы хорошо знаете, что недавно органы государственной безопасности разоблачили группу врачей-вредителей, шпионов и изменников, оказавшихся на службе американской и английской разведки, международного сионизма в лице подрывной организации "Джойнт". Они умертвили видных деятелей партии и государства - А.А.Жданова и А.С.Щербакова, сократили жизнь многих других ответственных деятелей нашей страны, в том числе крупных военных деятелей. Зловещая тень убийц в белых халатах легла на все еврейское население СССР. Каждый советский человек не может не испытать чувства гнева и возмущения. Среди значительной части советского населения чудовищные злодеяния врачей-убийц и шпионов вызвали особое негодование. Ведь именно русские люди спасли евреев от полного уничтожения немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны. В этих условиях только самоотверженный труд там, куда направят нас партия и правительство, великий вождь советского народа И. В. Сталин, позволит смыть это позорное и тяжкое пятно, лежащее сегодня на еврейском населении СССР.
      Вот почему мы полностью одобряем справедливые меры партии и правительства, направленные на освоение евреями просторов Восточной Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера. Лишь честным, самоотверженным трудом евреи смогут доказать свою преданность Родине, великому и любимому товарищу Сталину и восстановить доброе имя евреев в глазах всего советского народа".
    
  Непосвященный читатель может спросить: кто авторы этого гнусного письма? Когда оно было написано? Зачем все это понадобилось Сталину? Речь идет о распространившихся в   1952 году слухах о депортации евреев из Москвы, столиц союзных республик и других крупных городов. Идея депортации принадлежала доктору философских наук Дмитрию Чеснокову, главному редактору журнала "Вопросы философии", который неожиданно в октябре 1952 г. на XIX съезде партии, стал членом Президиума ЦК и переместился в кресло главного редактора журнала "Коммунист". Им даже была написана специальная брошюра, в которой "с марксистско-ленинских позиций" обосновывалась справедливость принятых партией и лично товарищем Сталиным мер. (Пребывание философа-антисемита на партийном Олимпе длилось недолго. Уже 6 марта 1953 г., на следующий день после смерти вождя, он был оттуда изгнан.)
      А двое других ученых - академики Исаак Минц и Марк Митин, одновременно с журналистами "Правды" Яковом Хавинсоном и Давидом Заславским, составили текст приведенного выше письма, и на него должен был великодушно откликнуться "великий" Сталин.
      Процес депортации намечался на начало марта 1953 г., но уже в феврале, как утверждает Аркадий Ваксберг, "были наспех сколочены в районе Биробиджана тысячи непригодных даже для хлева бараков (есть непроверенная версия, будто они были подготовлены еще раньше), запасные пути крупных городов были забиты товарными вагонами без нар, а в отделениях милиции срочно составлялись списки подлежавших депортации граждан еврейского происхождения..."
     В подтверждение достоверности этой невероятной крупномасштабной акции хочу привести два авторитетных свидетельства. Первое принадлежит Герою Советского Союза Григорию Ушполису. В 1996-1997 годах я редактировал его книгу воспоминаний "Тревожное время", и он просил меня по наиболее важным эпизодам без колебаний высказывать свои суждения, И вот в седьмой главе его рукописи я читаю такие строки: "В то время мне и в голову не могло придти, что готовится депортация всех евреев страны. Предстоит их высылка из постоянных мест проживания в далекие северные районы по опыту, который Сталин во время войны применял к другим народам..."
      Конечно, я попросил Ушполиса более подробно написать об этом. И он охотно, хотя уже был смертельно болен, продолжал вспоминать о готовящейся депортации:
      "Об этих планах мне стало известно примерно через две недели после встречи с А. Снечкусом. (Тут требуется пояснение: к первому секретарю ЦК КП Литвы Ушполис пошел с просьбой уволить его из партийного органа, так как он остался там единственным евреем. - Ц. Р.). Вызвал меня тогда к себе руководитель отдела И. Белинский. Он был партийным функционером со сложным характером. И вот он поручил мне поехать на товарную станцию проверить, в каком состоянии находятся эшелоны для отправки людей.
      Ознакомился на месте с пустыми вагонами. Они были далеки от готовности. Шедший со мной начальник товарной станции заявил, что, мол, "жиды" смогут и в таких вагонах отправиться на вечный покой.... Мне стало ясно, что он считал меня литовцем. Поэтому был так откровенен..."
    Второе свидетельство принадлежит известному советскому прозаику Вениамину Каверину (настоящая фамилия - Зильбер). Работая над собственной книгой о последнем годе жизни Владимира Маяковского, я написал из Минска Вениамину Александровичу письмо с просьбой о встрече. Каверин пригласил меня приехать на Рижское взморье, где он собирался провести летний отдых. Встретились мы в Дубултах. После рассказа о своих встречах в Питере с Маяковским и интересных подробностей о его брате, известном ученом Льве Зильбере, мы заговорили о воспоминаниях И. Эренбурга "Люди, годы, жизнь". Почему-то писателю захотелось высказать свою точку зрения:
      - Это было перед смертью Сталина, - заговорил он своим негромким голосом. - Наверняка вы помните этот период? (Я кивнул). Готовился процесс над "убийцами в белых халатах". Антисемитизм достиг тогда невиданного уровня. Это было зимой. И управляли всей этой пропагандистской свистопляской журналисты "Правды", причем еврейской национальности... Давид Заславский, и был еще там Хавинсон, который писал под псевдонимом Маринин. Вот он-то позвонил мне и пригласил приехать в редакцию для разговора. О чем разговор, он не сказал, а только предупредил, что пропуск будет на милицейском посту. Раньше на этажи, которые занимала "Правда", можно было подниматься безо всяких пропусков, а это уже было нововведение последних лет сталинского правления... В общем, Маринин встретил меня очень любезно и провел в приемную перед кабинетом Заславского....
       - Да, тамошняя обстановка мне известна. В пятьдесят первом я проходил там преддипломную практику...
       - Так вот, в этой приемной Маринин положил передо мной текст письма и сказал, что его согласились подписать многие видные ученые, писатели, артисты. Я, конечно, внимательно прочитал письмо. Это был приговор советским евреям...
      Я сидел не шелохнувшись, слушал и думал, какое счастье, что Каверин разоткровенничался. Надо будет по свежей памяти его слова записать. А он между тем продолжал:
    - Всех аргументов этого письма я не помню. Прошло более двадцати лет. Скажу только о том, что меня тогда поразило. Письмо косвенно подтвердило ходившие по Москве слухи о бараках для еврейского гетто на Дальнем Востоке и осуждались преступные действия "врачей-убийц". Мое отношение, мои сомнения я изложил в книге мемуаров, которая скоро выйдет....
     Эта книга вышла только через год после смерти Каверина (1988) и называется "Эпилог: Мемуары". Приведу отрывок из нее, посвященный письму евреев:

      "... - Ну, как ваше мнение? - спросил Хавинсон, глядя мне прямо в глаза невинными, заинтересованными глазами. - Не правда ли, убедительный документ? Его уже подписали Гроссман, Антокольский.
     Он назвал ряд других известных фамилий. Это было непостижимо.
      - И Гроссман?
      - Да.
      - А Эренбург?
     - С Ильей Григорьевичем согласовано, - небрежно сказал Хавинсон. - Он подпишет.

      Хорошо зная Эренбурга, я сразу не поверил этому "согласовано".
    Как передать мое состояние? Если сравнить этот разговор с допросом в ленинградских "органах" в сентябре 1941 года, пожалуй, можно сказать, что я держался менее твердо. Не прошли годы страха, унижений, жалкого бессилия, отравившего душу. Отказаться? Это значило поставить себя лицом к лицу с возможностью обвинения в сочувствии "воинствующему национализму". Согласиться? Это значило пойти на такую постыдную сделку с совестью, после которой с опозоренным именем не захочется жить.
      Не зная, что делать, я прочел вслух строки, в которых указывалось, что евреи пользуются всеми правами граждан СССР.
      - Но как же так? Ведь широко известно, что евреев не принимают на работу, стараются срезать на вступительных экзаменах в вузы?
    Хавинсон посмотрел на меня с глубоким искренним изумлением.

       - Ни о чем подобном не слышал, - сказал он.
     Всю жизнь я терялся перед бесстыдной очевидной ложью. Глядя прямо мне в глаза, этот человек называл черное белым. Его полное спокойствие, его вежливость и обходительность сразу же окрасились ощущением угрозы.
      - Я подумаю... Ведь это не очень срочно?
       - Почему же? Именно срочно... Не знаю, чем бы кончился этот разговор, но в эту минуту дверь кабинета Заславского распахнулась и в комнату не вошел, а влетел Александр Васильевич Горинов, инженер-железнодорожник, член-корреспондент Академии Наук. Я знавал его, мы встречались у 3. В. Ермольевой (выдающийся ученый-биолог, жена Льва Зильбера) и были в дружеских отношениях.
       - Да что вы мне толкуете, что нет никаких ограничений, - говорил он выбежавшему вслед за ним лысому отвратительному человеку, похожему на деревянную куклу, с лицом, в котором наудачу были прорезаны глаза, а вместо рта - узенькая щель. - Я вчера пытался устроить в свою лабораторию доктора наук на должность лаборанта, и мне отказали. Рад вас приветствовать, Вениамин Александрович. - Мы дружески поздоровались. - И в таком положении сотни людей! Да какое там сотни! Десятки тысяч!...
     Это было так, как будто кто-то ударом кулака распахнул окно, и в комнату хлынул свежий воздух. Напряжение исчезло, и хотя разговор продолжался, Хавинсон вдруг как бы утратил прежнюю уверенность, даже стал казаться не таким красивым..."
      Из "Правды" Каверин поехал к Эренбургу. Тот уже знал о письме. Между ними произошел такой разговор:
      - Илья Григорьевич, как поступить?
       - Так, как вы сочтете нужным. В разговоре правдистов со мной вы упоминались. Если вы откажетесь, они подумают, что отсоветовал Эренбург.
      -Так это ложь, что письмо согласовано с вами?
       - Конечно, ложь. Разговор был предварительный. Я еще не читал этого письма..." Однако вернемся к самому письму. Теперь уже известно, кто отважился от подписи отказаться. Среди этих десяти смельчаков нужно назвать генерала армии Якова Крейзера, певца, народного артиста СССР Марка Рейзена, композитора Исаака Дунаевского, писателей Вениамина Каверина и Илью Эренбурга, поэта Евгения Долматовского, академика-экономиста Евгения Варгу и ряд других. А кто же письмо подписал? Список этот велик. О нем, в частности, пишет известный историк Г. Костырченко в своей недавно вышедшей в Москве книге "Тайная политика Сталина". (Рецензия на нее была опубликована профессором Федором Ляссом в "ЕК" 10 января)

      В отличие от А Ваксберга, В. Каверина и Я Этингера историк Г. Костырченко отвергает сведения о подготовке к массовой депортации евреев. Каков же его аргумент? Вот что он пишет.
   "Нельзя не учитывать и такой достаточно весомый антидепортационный аргумент, заключающийся в том, что, несмотря на тотальное предание гласности после августа 1991 года всех самых секретных политических архивных материалов сталинского режима, не было обнаружено не только официальной директивы, санкционирующей и инициирующей депортацию, но даже какого-либо другого документа, где бы она упоминалась или хотя бы косвенно подтверждалась ее подготовка (в том числе пресловутые сотни тысяч страниц списков евреев на выселение). Если бы нечто похожее существовало в действительности, то непременно бы обнаружилось, как это произошло со многими другими утаенными советским режимом секретами..."
     Хочу автору возразить, что у самого Сталина и в его окружения существовало так называемое "телефонное право", когда секретные приказы отдавались устно и нигде не фиксировались. Не так ли был убит Соломон Михоэлс? А ведь не будь такого свидетеля, как Светлана Аллилуева, которая собственными ушами слышала разговор отца (Сталина) по телефону, когда он дал указание считать убийство автомобильной катастрофой, до сих пор бы некоторые "защитники" отрицали причастность Сталина к этому мерзкому делу.. Лишь в дальнейших своих рассуждениях Г. Костырченко пишет: "Чтобы снять политическое напряжение, возникшее в связи с "делом врачей", Сталин, - как вспоминал потом Л. М. Каганович, поручил секретарю ЦК и главе Агитпропа Н. Михайлову подготовить от имени наиболее выдающихся и известных в стране деятелей еврейского происхождения проект соответствующего письма в редакцию "Правды". В 20-х числах января (1953) такой текст был готов, и не только в машинописном исполнении, но даже в виде газетного оттиска. Новация сработанного под началом Н. Михайлова проекта письма состояла в том, что в нем впервые с начала пропагандистской компании четко проводилась дифференциация между "еврейскими буржуазными националистами", именуемыми отщепенцами и выродками, и честными "еврейскими тружениками".
      Именно к последним, по словам Г. Костырченко, обращались именитые подписанты письма, призвавшие "активно бороться против еврейского буржуазного национализма этих отъявленных врагов еврейских тружеников".
     Поддержать обращение в "Правду", как пишет Г. Костырченко, должны были 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, а также рабочих и колхозников еврейского происхождения. Однако в ходе этой акции, которую сотрудникам ЦК помогли осуществлять работники "Правды" (журналисты Д. Заславский и Хавинсон-Маринин), возникли сбои. И "с Кагановичем, и с Эренбургом и десятые другими знаменитостями, которые отказались подписать письмо. " Красочно эту процедуру описал Аркадий Ваксберг: "Мы знаем далеко не всех, кто подписал, и в тех случаях, когда нет сколько-нибудь убедительных доказательств, имена лучше всего опустить. Но и те, что достоверно известны, ни в коем случае не заслуживают запоздалого упрека: не дай Бог никому оказаться в той западне, куда Сталин загонял избранников своего сердца. Подписал академик Фрумкин. Подписал генерал-полковник Борис Ванников, бывший нарком оборонной промышленности (в 1941 году он уже прошел в лубянской тюрьме через адские пытки). Подписал известный авиаконструктор Семен Лавочкин. Подписал дважды Герой Давид Драгунский. Подписал замечательный поэт Самуил Маршак (потом мучился от этого всю жизнь). Подписал писатель Василий Гроссман (его только что, за два или три дня до вызова в "Правду", оскорбительно высек на страницах той же "Правды" злобствующий антисемит Михаил Бубеннов, затем напустились и другие газеты, и Гроссман, как вспоминают его друзья, решил, "что ценою смерти немногих можно спасти несчастный народ"). Подписал один из самых высокообразованных и уважаемых поэтов Павел Антокольский. Подписал автор "Катюши", композитор Матвей Блантер - и потом с ужасом каждое утро дрожащими руками открывал газету, страшась увидеть свою фамилию под этим письмом..."
    Г. Костырченко приводит интересные данные о том, какие "передряги" выдержал текст письма. Высказанные Эренбургом в собственной записке на имя Сталина замечания были учтены при редактировании нового текста письма. (Кстати, сам оригинал записки недавно был найден в президентском архиве, и на нем имеются пометки Сталина). Составление письма в "Правду" поручили тогдашнему главному редактору Дмитрию Шепилову, и 29 января подправленный проект направили Маленкову, а тот, в свою очередь, представил его Сталину. 2 февраля к письму "пристегивается" сопроводительная записка и материалы направляются... в архив. Сталин, вероятно, понял бесперспективность предпринятой акции. Вполне возможно, что вождь вообще этой идеей провоцировал окружающих, дабы убедиться в их преданности и готовности пойти на любые преступления...
     Кроме названных авторов, обратившихся к теме депортации евреев Сталиным, есть еще два высокопоставленных свидетеля, которые в своих мемуарах приводят интересные подробности. Так, Я. Этингер, автор воспоминаний "Это невозможно забыть...", сообщает, что летом 1970 года неоднократно встречался с бывшим членом Политбюро ЦК КПСС и председателем Совета Министров СССР Николаем Александровичем Булганиным. Я. Этингера интересовало "дело врачей" и предполагавшаяся после их публичной казни депортация еврейского населения.
     "Булганин рассказал мне, - пишет он, - что, по его сведениям, процесс над "врагами", который намечался на середину марта 1953 года, должен был завершиться вынесением смертных приговоров. Профессоров предполагалось публично повесить на центральных площадях в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Свердловске, других крупнейших городах. Причем была составлена своего рода "разнарядка", где было заранее расписано, в каком конкретно городе будет казнен тот или иной профессор.
     Булганин подтвердил ходившие в течение многих лет слухи о намечавшейся после процесса массовой депортации евреев в Сибирь и Дальний Восток. В середине февраля 1953 года ему позвонил Сталин и дал указание подогнать к Москве и другим крупным центрам страны несколько сотен военных железнодорожных составов для организации высылки евреев..."
      Такие же сведения автор приводит со слов Н. С. Хрущева, который уже будучи в отставке, говорил, опираясь на высказывание Сталина, что планировалось организовать "народные выступления" и до места назначения должна была доехать лишь половина евреев.
      Детализирует эти сведения майор КГБ Алексей Рыбин, телохранитель Сталина. Он лично присутствовал на двух секретных совещаниях, где отрабатывались детали операции. Он вспоминает, что был направлен в паспортный отдел московской милиции, чтобы удостовериться в полноте списков врачей "неарийского" происхождения с указанием их домашних адресов. Эти адреса должны были быть переданы погромщикам. У того же Я. Этингера мы находим любопытные сведения о манере вождя руководить подобного рода операциями:
    "Я задал Булганину вопрос: были ли какие-либо письменные указания Сталина относительно депортации евреев? Он усмехнулся и сказал: Сталин не дурак, чтобы давать письменные указания по такому вопросу. Да и вообще Сталин очень часто прибегал к устным распоряжениям, особенно когда он обращался к членам Политбюро. Он не считал нужным давать письменные указания. Ведь Сталин общался с ними практически ежедневно".
     В заключение необходимо сказать несколько слов об антисемитизме Сталина, что во многом объясняет провал ряда акций последнего периода его жизни. Сопротивление многим сумасбродным его начинаниям наблюдалось не только среди его стареющего окружения. На Западе осознавали и идеологический союз между сталинизмом и гитлеризмом, важнейшей платформой которого стал антисемитизм.
    Вот определения, которые давали Сталину гитлеровские лидеры, эти патологические юдофобы. Йозеф Геббельс: "Советский диктатор из наших..." Иоахим фон Риббентроп: "Я чувствовал себя в Кремле, словно среди старых партийных товарищей". Бенито Муссолини: "Сталин - скрытый фашист".
     Теперь становится понятным, чего можно было ждать от такого закоренелого юдофоба, как Сталин.. И только его смерть спасла миллионы советских евреев от участи, подобной гитлеровскому "окончательному решению еврейского вопроса".