Я горжусь тем что первым в современной Воркуте узнал об узнике Воркутинского Речлага классике ивритской литературы Цви Прейгерзоне и рассказал об этом.
Цви Прейгерзону посвящены 3 моих поста на "7х7 коми":
http://7x7-journal.ru/post/12617?r=komi ,
http://7x7-journal.ru/post/12792?r=komi ,
http://7x7-journal.ru/post/12787?r=komi.
Рассказал я о нём и в журнале "Корни"
Цви Прейгерзон вошёл в наш сборник "Высокие широты"
Информация о Прейгерзоне помещена также в книгах "От Воркуты до СыктывкараСудьбы евреев в Республике Коми" тт 2,3 и "Репрессированные литераторы".
Рассказы взяты из книги "Бремя времени"
Прочесть её вы можете здесь:
Еще одна замечательная книга Цви Прейгерзона " Дневник воспоминаний бывшего лагерника".
«Откуда у вас такие глубокие корни?» – спросила я её.
Она ответила: «Из дома. Прежде всего, от отца». И назвала имя Мордехая Шенкара.
«Мордехай Шенкар? – переспросила я. – Не сидел ли он в Воркутинских лагерях в 50-е годы по обвинению в сионизме?»
«Сидел», – ответила Циля.
Мордехай Шенкар в Воркуте, сразу после освобождения
И вдруг образ её отца встал перед моими глазами. Цви Прейгерзон писал, что иврит Мордехая Шенкара уходил корнями в ТАНАХ, и общение с ним насыщало душу. Благодаря ему он выучил «Песнь песней» и многие псалмы, которые пел, как молитвы. Мордехай давал ему силы выстоять. Тьма обступала их со всех сторон. Беспросветная тьма, но Мордехай видел свет избавления, как будто он пробивался к нему одному сквозь непроглядную тьму. Он и здесь, в лагере, оставался верен себе. На старом, заваленном мусором стадионе, замирал в молитве «Шмонэ-эсре», и Прейгерзону, нерелигиозному человеку, хотелось прикрыть его от чужих глаз, защитить, облегчить его участь.
«Если в середине нашего века – писал он – в лагерях Севера человек не утратил силы своей веры, как же она глубока в нём, какую притягательность таит для души еврея».
Сион, не спросишь ли о судьбе своих узников
О дневнике бывшего узника ГУЛАГа Цви Прейгерзона
ציון הלא תשאלי לשלום אסיריך.....
Сион, не спросишь ли о судьбе твоих узников (рассеянных по полям сыновей твоих).
Так начинается стихотворение гениального еврейского поэта средневековья Иегуды Галеви, страстно любившего еврейский народ и страну Израиля, автора замечательного философского труда "Кузари".
И надо сказать, что "рассеянные по полям сыны Сиона" на протяжении всей своей истории интересовались судьбой своих братьев, в какой бы стране галута они ни жили. И, конечно, судьбой евреев царской России
Но после революции 1917г. мир перестал интересоваться судьбой еврейства.
Страна Советов. Считалось, что лучшего места для евреев и пожелать нельзя. И никто как будто не заметил, что с первых лет своего существования советская власть последовательно и неуклонно уничтожала еврейскую культуру, религиозную и светскую, или как теперь бы сказали, еврейскую цивилизацию.
Это был долгий и болезненный процесс. Постепенно были закрыты все еврейские учебные заведения, евреи, которые до революции (как не без зависти заметил М.Горький) были народом 100-процентной грамотности, стали народом почти 100-процентной безграмотности во всем, что касалось их культуры, их двух национальных языков: древнееврейского - языка их великой книги ТАНАХа - и идиш, их великой истории и обычаев, еврейского образа жизни.
Весь этот пылающий костер науки и искусства был безжалостно растоптан, а выдающие представители этой культуры либо расстреляны, либо сосланы в места не столь отдаленные.
Более того, язык ТАНАХа был объявлен реакционным!!! Подумайте только, реакционным назван язык!!! Это удивило даже великого фантаста Г.Уэллса, и он сказал об этом в своей книге "Россия во мгле". Но, тем не менее, такое сообщение никого не всполошило.
Восторженные прогрессивные деятели науки и культуры свободного мира не заметили этого или, лучше сказать, не хотели замечать и не возмутились, не встали на защиту древнего народа и его культуры.
Однако в самом жестоковыйном еврейском народе нашлись люди, которые унесли в своем сердце искры того костра. У них не было партий, не было вождей, они просто каждый в отдельности в меру своего разумения и сил берегли то, чему не хотели дать погибнуть.
О таких людях и рассказывает в своей книге "Дневник воспоминаний бывшего лагерника"" бывший узник советских лагерей Цви Прейгерзон.
Первое издание книги было осуществлено в Израиле в оригинале на иврите, поскольку сам автор тогда находился в Сов. Союзе, книгу издали под псевдонимом Цфони, что в переводе означает северянин.
Усилиями детей Прейгерзона, которые приехали в Израиль после смерти писателя, были изданы в переводе на русский язык две книги Прейгерзона "Муки имени" - сборник рассказов о страданиях евреев, пытавшихся в условиях советского режима сохранить еврейство в себе и в своем народе, не дать угаснуть в себе и других тому, что на идиш называли "дос пинтале ид" (маленькая, как еврейская буква Йод точечка - искра-еврейства).
А другая - "Дневник бывшего лагерника", переведенная когда-то в Москве для еврейского самиздата другим бывшим лагерником, другом Прейгерзона, И.Б. Минцем.
Цви Прейгерзон - ученый-специалист по обогащению угля, по учебникам которого, кажется, и сейчас учатся студенты горных институтов, он автор многих изобретений в этой области науки - в том числе и изобретений, сделанных им в лагере.
И при том он - рыцарь родного языка всех евреев, который многие из нас в силу уникальной судьбы нашего народа не знали, а некоторые не знают и сейчас.
Всю жизнь он служил этому языку (ивриту), как рыцарь служит своей прекрасной даме (кстати, на иврите слово язык - לשון - женского рода), говорил на иврите при любой возможности, писал на иврите рассказы, романы, песни, музыку к котором тоже писал сам. И пострадал, как и полагается рыцарю, за свою любовь
Прейгерзон был арестован и осужден так называемым "Особым совещанием" по статье 58-10 и сослан сначала в Караганду, потом в Абезь, и, наконец, в Воркуту.
О своем отношении к ивриту он пишет в "Дневнике" так: "Около десяти лет я не занимался литературной деятельностью на иврите, хотя всю жизнь я любил этот язык, был ему предан и до последнего дыхания не изменю ему"
И далее Прейгерзон пишет: "Еще в тюрьме я поклялся не забывать иврит. Это я соблюдаю и поныне. И даже если меня арестуют второй и третий раз, иврит будет все время со мной. Я люблю и буду любить его, буду жить этим языком, и иврит будет жить во мне до последнего моего дыхания".
И эти слова сказаны человеком, который именно за свою любовь к ивриту был арестован, которого на следствии жестоко избивали, которого каждую ночь вызывали на допрос, который, сидя в кабинете своего следователя, слышал крики из соседних кабинетов - крики мужчин и женщин, не выдерживавших мучений. "Людей истязали, вырывали из них души, а вокруг стояли охранники и милиционеры, и толстые стены поглощали и прикрывали все это. Громадный город окружал эти стены, сильная страна была простерта на все четыре стороны света. Все было "хорошо и прекрасно".
Это ли не рыцарь!
И еще одна цитата:
"Я выхожу на утреннюю прогулку и утреннюю молитву (это было уже в лагере в Караганде (примеч. Ц.К) - Что было моей утренней молитвой? - Я пел еврейские песни, пел их на иврите или напевал молитвы без слов. Все годы в лагере я собирал и запоминал песни на иврите. Многие я знал еще с детства, но здесь я не пропускал ничего.
Большое количество новых песен я узнал от Иехэзкеля Пуляревича, Израиля Ребровича, Шмуля Галкина, Моше Вайсмана, Мордехая Грубина, Иосифа Керлера и, особенно, от Лени Кантаржи - моего молодого друга, которого я очень любил...
В Караганде у меня был небольшой запас песен, каждое утро я напевал их, повторял. За несколько лет я услышал и запомнил еще более ста песен и каждодневно пел их для себя. Таким образом, в течение моего пребывания в лагере я периодически обновлял свой "репертуар". Отдельно у меня были песни для субботы.
В Воркуте Шенкару удалось достать молитвенник-сидур, и в течение нескольких дней я выучил "Песнь песней" (Шир ха-ширим).
Шенкар научил меня многим псалмам, которые (особенно псалом Восхождение") я использовал в своих молитвах.
Молитвы и прогулки очищали и освежали душу, а также придавали силы, чтобы не опуститься и сохранить себя".
Есть в нашем культурном наследии трактат Поучения отцов, на иврите он называется פרקי אבות, который религиозные евреи читают в летние субботы в синагогах, а нерелигиозные - когда хотят приобщиться к мудрости наших предков. Обычно чтение трактата предваряют чтением главы из другого трактата - "Санhедрин", в которой говорится: "У каждого из сынов Израиля есть доля в будущем мире". И далее объясняется, на чем основано это утверждение. Говорится, что в книге пророка Исайи (ישעיהו) сказано - "И народ твой - все праведники, навеки унаследуют землю, ветвь насаждений Моих, дело рук Моих на славу".
Это слова того самого пророка, который, желая утешить народ свой, пророчествовал о времени, когда "перекуют мечи на орала, и не подымет народ на народ меча, и не будут более учиться войне"
И о народе, который состоит сплошь из праведников, Исайя, разумеется, пророчествовал, чтобы утешить народ в трудные времена.
Конечно, решать, кто истинный праведник, дано только Всевышнему, мы же можем судить о людях по нашим, земным меркам. По ним мы и говорим, что в Сов. Союзе праведником и героем был каждый еврей - от мала до велика, если в нем сохранилась хоть искра еврейства - любви к своему народу, уважения к его традициям, к его великому прошлому и сочувствия к его тяжелой судьбе в настоящем. Если он при этом еще решался в Сов. Союзе соблюдать еврейские традиции, правила поведения, то это уже было гражданским подвигом. Одни молились, зажигали субботние свечи, отмечали все еврейские праздники, как это полагалось, ставили хупу, делали сыновьям обрезание, давали детям еврейские имена, а не "революционные", другие учили тайно детей Торе и древнееврейскому языку, молитвам, третьи писали на иврите литературные произведения (разумеется, в стол и в тайне даже от самых близких людей.) По тем временам это было настоящим подвигом
.Их подвиги никто не прославлял, о них не писали ни советские, ни иностранные журналисты, они не зажигали ханукальные свечи на площадях советских городов (а делали это втихомолку, чтобы, упаси Боже, не услышали и не увидели соседи). Им не вручали никаких наград, их могли в любую минуту арестовать, сослать, конфисковать имущество, лишить детей права учиться в высших учебных заведениях, разлучить с семьей, им могли грозить и другие напасти, которые изощренный ум сталинских палачей мог придумать. Но они не сдавались, они были жестоковыйные в лучшем смысле этого слова. Но именно благодаря им, их подвигу, стало возможно потом возрождение еврейского национального сознания в Сов. Союзе.
Таким героем и был Цви Прейгерзон.
Талантливый ученый и талантливый ивритский писатель, Цви Прейгерзон отличался еще весьма редко встречающимся в наш жестокий век качеством - он умел оценить талант и героизм других, слышать биение еврейского сердца в людях, с которыми столкнула его судьба на жизненном пути.
О них он писал в своих рассказах в сборнике "Муки имени", о них он писал в своем романе "Вечный огонь" (русского перевода еще нет) и в других своих произведениях на иврите, в том числе в песнях и стихах, написанных в советских лагерях.
Его лагерный дневник, написанный им по памяти уже после освобождения из лагеря - это не художественный вымысел, а рассказ о пережитом, передуманном,
В авторском вступлении к дневнику Цви Прейгерзон пишет:
"Берия и Абакумов арестовали меня без всякой вины. Около семи лет я был в арестантах - с начала 1949 до конца 1955 года.
После реабилитации мне вернули все права гражданина Советского Союза, но воспоминания о тех семи годах живут во мне, и я решил записать их в виде "Дневника".
Будут описаны события, встречи, быт, приведены факты и комментарии.
Пройдут годы, и возможно, кто-нибудь из моих потомков прочтет эту тетрадь и найдет в ней кое-что поучительное, а, может быть, и по-человечески трогающее и захватывающее".
Думается, что главное достоинство Дневника - его достоверность и сердечность, с которой автор пишет о людях, сидевших в сталинских лагерях и не только не утративших, несмотря на тяжкие испытания, выпавшие на их долю, человеческое достоинство, но и не потерявших интерес к культурным и научным ценностям вообще, и к еврейским ценностям в частности.
Он пишет о заключенных евреях, которых сам Прейгерзон обучал в лагере ивриту и еврейской истории, рискуя вместе со своими учениками получить за это дополнительный срок, как рисковали и те религиозные евреи, которые в лагере молились, как и положено, три раза в день (хотя и без таллита и тфиллин, и без молитвенника), е ели трефную пищу, старались не работать в субботу.
Ценность Дневника, на мой взгляд, еще и в том, что Цви Прейгерзон, благодаря своей блестящей памяти, смог назвать всех этих людей по именам
Очень впечатляет его рассказ о еврейской молодежной организации "Эйникайт".
Организацию создали еврейские ребята из Жмеринки, большинство из них прошли через гетто во время оккупации, и, собравшись после войны в родном городе, они увидели, все другими глазами. "Молодость не может все время быть лицемерной - пишет Прейгерзон - еврейский вопрос предстал перед ними со всей остротой ... события войны убедили, что ассимиляция не является выходом. Осталось второе - Эрец Исраэль".
И далее - "Члены группы "Эйникайт" не относились к советскому режиму враждебно, не делали ничего, что вступало бы в противоречие с ним, они ограничивались пропагандой: писали листовки о том, что евреи должны уехать в Израиль... и распространяли их в синагогах Жмеринки, Киева, Винницы..."
Но КГБ собирал материалы на ребят и, хотя группа прекратила свою деятельность в1947- 48 г., когда начались аресты заподозренных в сионистских настроениях, ребят из группы арестовали и осудили каждого на 10 лет, а один из них, Миша Спивак, получил 25".
Прейгерзон пишет: "И вот эти "враги народа" стоят перед следователями - невинные агнцы перед волками... Пять-шесть лет, которые ребятам пришлось провести в тюрьмах и лагерях, оставили в их душах неизгладимые рубцы..."
Трогает теплота, с которой Цви Прейгерзон описывает свою дружбу с его молодыми товарищами по несчастью.
"Алик Ходорковский был мне наиболее близок. Я любил его, как сына, он также тянулся ко мне. Я проводил с ним много часов. Он просил меня рассказывать об истории еврейского народа... Я пересказывал ему книгу Меира Балабана, знакомил с содержанием Пятикнижия, трудов Герца..."
И столь же тепло Прейгерзон пишет и о своем молодом друге Меире Гельфонде, которого он в лагере обучил ивриту. Занятия, естественно, были устные, без учебников и конспектов, и, тем не менее, Меир освоил иврит.
Конечно, невозможно рассказать здесь обо всех замечательных людях, о которых с теплотой и пониманием пишет Цви Прейгерзон, многие из них приехали позднее в Израиль, и, естественно, мы, которые приехали еще в1969 г., принимали их у себя дома, т.к. мой папа, Мордехай Шенкар, знал их по Воркуте, где сидел с ними в лагере. Как велико было горе папы, когда он узнал, что в Москве умер Цви Прейгерзон и что в Израиль привезут только его прах!
Мемориал "Яд вашем" в Израиле уже несколько лет подряд проводит в День памяти жертв Катастрофы, который отмечается в день, когда началось восстание в Варшавском гетто, церемонию, на которой юноши и девушки - израильтяне читают имена евреев, погибших от рук немецких (и не только немецких) палачей в годы Второй мировой войны.
Эта печальная, но замечательная традиция, призванная не дать забыть то, что забыть нельзя.
К великому сожалению, по целому ряду причин, о которых здесь не хочется говорить, никто не решился в тот же день (или в другой) провести церемонию, на которой зачитывали бы имена евреев, погибших в сталинских лагерях и тюрьмах, имена детей, замученных до смерти или искалеченных на всю жизнь, только потому, что сталинские палачи решили расправиться с их родителями.
Может быть, лагерный дневник Перейгерзона, написанный, как сказал сам автор, для того, чтобы "ничего-ничего не было забыто из того, что забыть я не должен", подвигнет кого-нибудь из власть имущих на то, чтобы проявить инициативу - собрать эти имена и рассказать о судьбах этих людей, чтобы помнили наши дети и внуки, что сделал амалек Сталин нашему народу в нашем поколении.
А пока, дорогие читатели, прочтите "Лагерный дневник" Цви Прейгерзона и запомните имя автора и его героев.
P.S. Не могу не сказать несколько слов о живущем сейчас в Израиле журналисте Эдуарде Белтове (псевдоним - Эди Бааль), который по собственной инициативе собирает материалы о репрессированных в Сов. Союзе евреях. Он собрал 30000 имен и с 1997-2001 г. издал три сборника под названием "Вторая Катастрофа". Сборники были изданы на деньги, пожертвованные частными лицами, друзьями Белтова. Сейчас в его картотеке уже 100000 имен, но, к сожалению, он пока не может найти спонсора, который помог бы ему осуществить полное издание.
Иерусалимский журнал №36, 2010
Цви Прейгерзон
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
ЭЛЬЯКУМ1
Я с толпой не ходил гуртом,
От речей и знамён пунцов,
Равно чужд и голодным ртам,
И сиянью златых венцов.
Я успеха в любви не знал –
Длинноносый смешной горбун –
Зубы кривы, косят глаза,
Имя странное – Эльякум.
Ни греха не знал, ни поста,
Ни стигматов, ни медных труб –
Моя пища, как жизнь, проста –
Хлеб да лук, да бобовый суп.
Но в тот день и в ту ночь, когда
Моя скрипка рождает стон,
Замирают и боль, и гвалт,
И болтливая явь, и сон.
16.01.1923, Москва
МОЁ МЕСТЕЧКО
Ты всё там же – в несмелых тенях, в одеянье изгоя,
Стены тех же домишек над уличной грязью постылой,
Пусто в дюжине лавок, в молельне – бездельник унылый,
И всё тот же слепящий кошмар в суете и в покое.
Так же в пятые дни выпекают хрустящие дранки,
Собираются девушки – в танце оттаптывать ноги,
Старый реб Авраам всё постится, сердитый и жалкий:
«Ой-вэй, смилуйся, Бог милосердный, – пусты синагоги!»
И заплачет, завоет молитва его на рассвете,
Обернув мою душу молчанием, болью и смертью…
Нет, прощай! Мне – туда, где ненастье, и солнце, и стужа!
Умирай, погребённое в пыльной и темной гробнице!
Хлеб изгнанья в котомке – мы снова выходим наружу,
И грядущие дни нам сияют счастливой зарницей.
21.04.1923, Москва
ПАЛЕСТИНА
Ты не мать нам, а мачеха, родина утлых надежд?
Из забытых углов, из лачуг, из кошмара ночного
Беглецы и рабы, мы к тебе обращаемся снова,
Словно дети-сироты в коросте заплаканных вежд.
Неужели твой берег в тени, и подмокли святыни?
Неужели ошиблись пророки, и лгут старики? –
Как заблудшее стадо, мы бродим по мёртвой пустыне,
Без тропы и колодца, без твёрдой и верной руки.
«И будет, в последствии дней…»2 –
мы отчаялись ждать, Всемогущий!
Потихоньку поднимемся – прочь из юдоли страданий!
Дряхлый рабби останется здесь, одинокий и ждущий –
Вечный жид в захолустье, с котомкой привычных рыданий.
Москва, 1-й день Рош а-шана, 5686-го года (19.09.1925)
В ДЕСЯТЬ СТРОК
И – конец!
И конец этой долгой дороге,
спазму нервов, пространству времён,
и судьбе, и минувшим годам…
Где ты, мать милосердная?
Кто нас
приласкает,
утешит, спасёт?
Моих братьев ведут к эшафоту,
и я – среди них.
1934
Перевёл с иврита Алекс Тарн
Стараниями Юлии Давидовны Систер моя библиотека пополнилась многими интересными книгами с дарственными надписями авторов. Есть среди них и такая со статьёй о Цви Прейгерзоне:
Шуламит ШАЛИТ (Израиль)
Раб и господин иврита
|
|
|
|
Это был самый счастливый день в его жизни. Он сдал в печать свою книгу «Обогащение угля» и узнал, что книга принята к печати. Всё! На этом он закончил свою научную карьеру. Сейчас он будет писать — и только на иврите.
Накануне провожали в Израиль Нехаму Лифшиц. Сегодня она уже в Вене и, как они договорились, она тут же заказывает вызов. Нехама взяла с собой подробные данные на каждого члена семьи. Он достал свою старую скрипку. Струны в ней никуда не годились. Он оделся и пошёл покупать новые струны. Принёс струны, отправился за яблочным пюре. Сегодня он начинает новую жизнь — всё, что ему надо, должно быть под рукой. Жена, Лея, приготовила обед. Сели за стол. И тогда его пронзила боль. «Я люблю, когда мне плохо», — говаривал он, — «ведь всегда плохо не бывает…». Ася, дочь, врач-терапевт, прибежала через четверть часа. Родители жили на Погодинской, она — на Фрунзенской набережной, рядом. Неотложка увезла его в больницу. Нашли Меира Гельфонда, кардиолога и друга, тот вызвал знаменитого профессора. Пожалуй, не верил, что умирает. Но всё-таки повторил то, что не раз говорил и раньше: если что, мой прах похороните в Израиле. Наутро Цви Прейгерзона не стало.
Это случилось 15 марта 1969 года.
Первый день новой жизни, обновление каждой клеточки в душе и во всём теле, музыка, банки любимого яблочного пюре — жить как хочется, писать, писать, чтоб ничто не отвлекало. А жизнь, оказывается, кончилась. Но ушел он как человек счастливый. «Разве не до самого конца своего земного пути человек сохраняет надежду?» — сказано им в одном из рассказов.
На идиш его звали Гирш, на русском — Григорий Израилевич, а на иврите — Цви. Фамилия Прейгерзон — довольно редкая. В семье не установили её происхождения, была догадка: прайгер, прагер зон — может быть от города Прага. Сын Праги? Вековые гонения на еврейский народ не располагали к ведению семейных хроник, не многие могут проследить судьбу своего рода на протяжении даже одного века. Но Ася Прейгерзон говорит, что, если встретишь Прейгерзона, — все из их семьи. Семья Прейгерзон была из Украины, из Волынской губернии. Сам Цви родился 26 октября 1900 года в местечке Шепетовка, преобразовавшемся в его творчестве в Пашутовку (от пашут — просто, простота — ивр.). Сейчас — это город в Хмельницкой области. По переписи конца прошлого века еврейское население составляло здесь половину всех жителей. Отец, Израиль Прейгерзон, как напишет Цви в протоколе допроса в 1949 году, «имел кустарную мастерскую с тремя ткацкими станками и наёмной рабочей силой», т.е. почти капиталист, и его счастье, что он не дожил до «лучших» времён, а умер своей смертью в 1922 году. Был он человек просвещенный и мечтал дать сыну хорошее образование. А мать Цви была из знаменитого на Волыни раввинского рода, так что в доме ладно уживались и еврейская традиция, и дух прогресса.
Начало его биографии почти буквально повторяет биографию Авраама Шлионского. Оба родились в 1900 году. Оба знали иврит с детства, оба мальчиками приехали в Тель-Авив и учились в прославленной гимназии «Герцлия». Оба вернулись в Россию. Но Шлионский после гражданской войны ни одной лишней минуты не хотел оставаться в Советской России, судьба же Цви Прейгерзона сложилась иначе. Как гласит семейное предание, сам Хаим Нахман Бялик, прочитав его ранние литературные работы, стихи и прозу, сказал отцу Цви: «Этот мальчик далеко пойдёт, если ему не подрежут крылья». Поэтому отец купил ему билет на пароход и отправил сына в Палестину. Но если Авраам Шлионский тот первый год, в основном, гонял мяч на футбольном поле, то Цви посылал домой подробные отчёты об успехах в учении. В конце учебного года он получил награду от турецкого султана. Начались каникулы. Полёт первого самолёта, управляемого еврейским лётчиком, был для мальчишек, как полёт человека на Луну. Все искали крышу повыше. Цви слетел с крыши и сломал ногу. Долечиваться поехал домой в Россию. Вскоре началась Первая мировая война, отрезавшая путь на юго-запад. И мальчика отправили просто на юг — в Одессу. Почти не зная русского языка, он за несколько месяцев подготовился к экзаменам и поступил в русскую гимназию, а по вечерам жил ивритом и еврейской историей. Всю жизнь считал своим учителем, другом и духовным отцом профессора Йосефа Клаузнера. (Узнав каким-то образом о смерти профессора в Иерусалиме в 1958 году, очень печалился). Он посещал и ешиву. Учился всему, чему мог. Как люди находили для всего время? Он ведь закончил, попутно, и Одесскую консерваторию по классу скрипки.
В юные годы мысль о родине предков не покидала его: он решил получить ещё и практическую специальность, «полезную» в Эрец Исраэль, для чего поступил в Московскую академию горного дела. Современная молодежь едва ли понимает людей среднего и старшего поколения, живших при советской власти постоянно, изо дня в день, двойной жизнью. Может быть, биография Цви Прейгерзона — один из самых ярких, даже резких примеров такой жизни. Он стал не просто специалистом своего дела. В некрологе, напечатанном в научно-тематическом сборнике «Обогащение и брикетирование угля», сказано: «Видный учёный, автор более 50 научных трудов и изобретений… он был одним из тех, кто заложил основы… горной промышленности. Его труд «Обогащение угля» является настольной книгой … талантливый педагог… он более 40 лет отдал воспитанию инженеров…»
Вот эта книга. Первое её издание вышло в 1934 году, последнее — в год его смерти, в 1969 году. Здесь его имя стоит в траурной рамке. Пытаюсь вчитаться в технический текст и чем меньше понимаю содержание, тем более вовлекаюсь в странную игру: нанизываю технические термины, как землянику на соломинку, и неожиданно они начинают звучать для моего далёкого от техники слуха в каком-то музыкальном ритме, кажется, я различаю отдельные инструменты: «Кок-су-ю-щи-е-ся угли, пет-ро-гра-фи-че-ский состав, сера ор-гани-ческая, кол-че-данная, суль-фатная, сус-пензия, фло-тация, обе-спы-ливание, обе-зво-живание, гро-хо-чение, дро-бление…» Игра звуков случайна, она рождена парадоксом: мы говорим о Цви Прейгерзоне — большом еврейском ивритском писателе, десятилетия трудившемся тайком, в подполье, а не о серьезном ученом, жизнь которого, внешне благополучная, была у всех на виду…
В конце 20-х годов, когда начиналась техническая и научная карьера Прейгерзона в России, параллельно с ней росла его писательская популярность в Палестине. Все лучшие журналы и газеты того периода печатали Прейгерзона. Вот они стоят на полках — эти тома журналов Ха-Ткуфа, Ха-Олам, Ктувим, нью-йоркский Ха-Доар. Эти издания были родным домом для лучших еврейских писателей. Откроем «Ха-Ткуфа», сначала смахнём пыль, редкий исследователь или любитель литературы касается их сегодня… Чёрная тяжёлая обложка, золотое тиснение, ха-ткуфа значит эпоха… Среди редакторов на первом месте — Шауль Черниховский. Меня охватывает ощущение обыкновенного чуда. Вот его дети, Прейгерзоны, рядом с нами — Ася, Нина, Беньямин… «Вашего папу, — говорю им, — редактировал Черниховский…» Рассказы: Ахи Мошке — мой брат Мошке, том 25-й, 1929 год, стр. 121-123… Один журнал, другой, третий…
В Москве в те годы Моше Хьюг (он же Цви Плоткин, он же Абрамзон) издавал журнал «Бэрейшит» («Начало»). В издании его Цви участия не принимал, но с Цви Плоткиным дружил многие годы. Потом название этого журнала всплывёт на следствии, на допросах… Их посадят одновременно: и Цви Прейгерзона, и Цви Плоткина, и Меира Баазова… Однажды у Плоткина он познакомится с неким Сашей, который выразит желание учить иврит и начнёт приходить к нему в дом два раза в неделю. В рассказе «Иврит» Цви Прейгерсон поведает нам, какую зловещую роль сыграл в его жизни этот субъект. Я не стану называть его фамилии, кто знает, времена изменились, может, и его дети уже в Израиле. Как он попал к Плоткину, неизвестно. Втёрся в доверие. Сколько их было, любивших иврит почти что чувственной любовью? Так что немудрено, что Саша с еврейской внешностью и фамилией был радушно принимаем и за письменным, и за обеденным столом…
|
|
|
|
… Последняя публикация, прибывшая в Палестину, отмечена 1934 годом. Убийство Кирова. Волна кровавого террора. Казалось, что кончилась навсегда и ивритская литература в России. Считалось, что она кончилась ещё в 1921 году, с отъездом Бялика и вместе с ним большой группы писателей и поэтов, языком творчества которых был иврит. Но такие писатели и литературоведы и критики, как Иегошуа Алекс Гильбоа, Гецель Крессель и некоторые другие, продолжали следить за тем, что происходит на их бывшей родине… Что пишут и пишут ли вообще Цви Прейгерзон, Хаим Ленский, Элиша Рубин, Моше Хьюг — тот самый, друг Цви, Авраам Карив, Иохевет Бат-Мирьям, Гершом Ханович… Единицы добрались до Израиля. Среди оставшихся все, за редчайшими исключениями, были арестованы и сосланы… Доктор филологии Хагит Гальперин, которая годами собирала наследие Прейгерзона и создала целый отдел в институте имени Нахума Каца при Тель-Авивском университете, говорит: «Даже те, что были в плену надежд на лучшее, на светлое будущее в стране Советов, очнулись от своих иллюзий, но слишком поздно, если не погибли вообще… А выжившие остались с моральными и физическими ранами — навсегда».
Она считает и пишет об этом в предисловии к вышедшей в 1991 году книге Прейгерзона «Рассказ без конца «(Ха-сипур ше ло нигмар), что в разные периоды Прейгерзон жил, думал и чувствовал по-разному. После революции его и влекло к Израилю, и что-то отталкивало, настолько, что временами он вовсе забывал о своей юношеской мечте… И даже после заключения, судя по его «Дневнику воспоминаний» (Йоман ха-зихронот), он всё еще верил коммунистической идее, не в меньшей мере, чем в свой народ и его язык… Эта двойственность отразилась и в его творчестве, ничуть не умаляя притом его личности. Нам, которые оттуда, не так трудно даётся понимание предмета. Если израильских писателей Ахарона Мегеда, Моше Шамира и других Цви Прейгерзон поражает своим отличным знанием иврита, мастерством несколькими штрихами набросать вполне угадываемый образ, самим фактом сохранения языка, то нас, знающих и помнящих, как это было, поражает, прежде всего, его человеческий подвиг, которому мало равных.
Мы же помним, как это было. Но как это было с Цви Прейгерзоном? С тех пор, как иврит стал языком запретным, караемым, даже его семья не знала о его занятиях ивритом, о том, что он пишет, он это делал втайне, за закрытой дверью, чтобы не поставить под удар детей… «Мы же все ходили на субботники», — говорят его дети. И многие из нас — тоже. Были годы, когда он писал свои рассказы и романы на страницах томов «Вопросы ленинизма» — между строк… Писал, зная, что его произведения никогда не увидят света, не встретятся со своими читателями… Удивительно ли, что он решил воспользоваться услугами «добрейшего» Саши? Саша предложил передать несколько рассказов для опубликования в Израиле через знакомых польских евреев. Я листаю дело №2239 по обвинению Прейгерзона во «вражеской работе против советского государства», в «националистической работе среди еврейского населения, в участии в антисоветской группе» и т.д. В верхнем углу слева: «Утверждаю — Министр госбезопасности СССР, генерал-полковник Абакумов». Дело было переписано, уже в годы перестройки, от руки, сыном писателя Беньямином.
Цви был арестован 1 марта 1949 года и получил 10 лет. 12 апреля 1953 года, после смерти Сталина, он пишет заявление Генеральному прокурору СССР: «За период следствия, продолжавшегося около 9 месяцев, я многократно подвергался тяжёлым избиениям… Для того, чтобы заставить меня подписать ложный и клеветнический общий протокол, меня в кабинете следователя Цветаева подвергли коллективному избиению, при этом разбили мне голову до крови и выбили зуб…» В течение нескольких месяцев ему давали спать не более часа-двух в сутки, «в Лефортовской тюрьме у меня был приступ острого помешательства, он длился 14 часов,.. меня продолжали избивать…» Он не отрицает, что писал на «древнееврейском» языке и печатался за границей, но добавляет, что «по содержанию они были вполне советскими и носили бытовой или антирелигиозный характер».
После войны, в 1945-48 гг. он опять написал несколько рассказов, проникнутых «чувством горячей любви к советской родине и ненависти к фашистским убийцам».
Из рассказа «Иврит» (перевод Цили Клепфиш, опубликован 16.3.1989 в газете «Наша страна»). На допросе у полковника герой рассказа просит встречи с прокурором, за что его нещадно избивают. «На сей раз удар пришёлся по левому уху. Потекла кровь. В глазах потемнело… Потом я услыхал голос полковника… он снова пообещал, что уничтожит меня… И он отвратительно выругался на «чистейшем русском языке»…После этого герой рассказа, он же — его автор, объявил, что отныне не знает русского языка и будет отвечать только на иврите. Дальше — описание карцера. Крики заключённых, голод…Силы уходили. Сознание мутилось. «Клянусь всем, что мне дорого, что буду говорить только на иврите» — шептал он. Вкус маленькой личной победы он ощутил, когда привели переводчика. Им оказался… Саша. «Он приходил ко мне в дом, а потом писал на меня доносы». Ц.Прейгерзон заканчивает этот рассказ так:
«Проходят годы, время течёт своим чередом, люди поднимаются и падают, возвышаются до небес, а потом становятся маленькими и ничтожными, те плачут, эти плачут, каждый занят своим делом.
Судьба уготовила мне холодные годы в лагере на севере страны. Снежные бури зимой, белые ночи весной, северное сияние горит на звёздном небе, тесные переполненные людьми бараки, бесплодные страсти, каторжный труд, обманутые надежды и неожиданно сердечная теплота человека, брата — товарища по несчастью.
Но вот повеяли новые ветры в стране, и я, как десятки таких же, как я, был освобождён и вернулся домой. Несколько лет я прожил на свободе. Недавно я встретил его. Приятная встреча.
Это было вечером. На улице никого, кроме какой-то старушки, которая и стала случайной свидетельницей нашей встречи.
Но это был уже не тот Саша. Я с трудом узнал его. Лицо стало болезненным, жёлтым, сморщенным, а в руке была стариковская палка.
«Шалом», — окликнул я его, и нервная улыбка исказила моё лицо…
Крысиные глазки впились в меня на секунду, а потом он повернулся и бросился бежать, стуча палкой по тротуару. Я провожал его громким смехом, который хлестал и подгонял его, и старушка-прохожая трижды перекрестилась и ускорила шаги».
Так — в рассказе. Цви так много думал об этом ничтожном человеке, что выдумал их встречу… Её не было. И дети ничего о нём больше не слыхали…
«Холодные годы в лагере на севере страны…» Он возьмёт себе псевдоним Цфони, Алеф Цфони.
«В 1965 году Ц.Прейгерзон тайно переправил часть своих рукописей в Израиль с тем, чтобы они были опубликованы здесь под псевдонимом А.Цфони, что буквально означает «северный», т.е. живущий в северной стране — России. Для самого писателя были в этом псевдониме и воспоминания о годах, проведенных в северных лагерях, и намек на значение «скрывать», «держать в тайне», содержащееся в ивритском корне ц-ф-н. Писатель знал, что этот шаг сопряжён с риском повторного ареста, если псевдоним будет раскрыт, но был готов к этому: «Уже в тюрьме я дал клятву, — писал он в 1957 году в «Дневнике воспоминаний», что не оставлю иврит, и я исполняю её по сей день, пусть даже арестуют меня во второй и в третий раз. До последнего дыхания моя любовь и вся моя душа отданы ивриту». (Из статьи профессора Михаила Занда, журнал «Возрождение», 1987, №10)
Он назвал свой роман «Когда угасает светильник», на иврите же он вышел под названием с обратным смыслом: «Эш ха-тамид» — «Вечный огонь».
О Прейгерзоне написано много. На русском писали Михаил Занд, Авраам Белов-Элинсон, Лея Алон… Но есть ещё факты, которые до сих пор не опубликованы. Сегодня уже можно рассказать, как была переправлена рукопись автора в Израиль. В Израиле широко известно имя Давида Бартова. Он был работником израильского посольства в Москве. Цви Прейгерзона знал по израильским публикациям. Потом они познакомились лично. Встречались на больших концертах. На вечере Нехамы Лифшиц Давид взял рукопись, а, вернувшись домой в посольство и, зная, что нельзя доверять ни потолкам, ни стенам, лёг в постель, накрылся с головой простынёй и читал всю ночь. Наутро рукопись ушла в Израиль. Позднее Цви Прейгерзон узнает, что его книга была набрана и напечатана издательством Ам-Овед за две недели. На очередном концерте они были с жёнами. Жена Бартова Эстер и жена Цви Лея прогуливались по фойе. Бартов сказал, что хочет сделать Цви подарок. Цви сделал такое движение рукой, как будто что-то отталкивал. Он всегда говорил: «Я от Израиля помощи не хочу, я хочу только дать что-нибудь Израилю». То же он повторил и Бартову. «Этот подарок ты можешь принять. Он у моей Эстер». Он развернул свёрток… Там была его книга, в мягком переплёте… Это была его первая публикация спустя тысячи лет… Он давно уже ни на что не надеялся… И что в Израиле напечатают — не верил. Бартов рассказал детям Прейгерзона: «Он держал в руках книгу, и слёзы капали на её обложку». Так появился в Израиле безвестный писатель А.Цфони. Но Гецель Крессель, знаменитый библиограф, создатель лексического словаря по ивритской литературе, моментально — по языку, характеру и строю текстов — догадался, кто скрывается под именем А.Цфони… Он уже умер, чудесный человек, влюблённый в своё дело Гецель Крессель.
Все израильские критики сходятся во мнении, что среди тех немногих, кто продолжал в Советском Союзе творить на иврите, Цви Прейгерзон был самым крупным прозаиком. Большая часть его рассказов вошла в цикл «Путешествия Беньямина Четвёртого». «…Образ странствующего рыцаря Беньямина традиционен для еврейской литературы, — писал Авраам Белов («Рыцари иврита…» Иерусалим, 1998. С.291.), — Беньямин Первый из Туделы (Испания) жил в XII веке и рассказал в своей книге о евреях диаспоры того времени. Беньямин Второй из Бессарабии побывал в середине XIX века в поисках пропавших десяти колен Израилевых в ряде стран Европы и Северной Африки, а также в Китае, Индии, Афганистане. Беньямина Третьего создал наш классик Менделе Мойхер-Сфорим. Это пародийный трагический образ еврейского Дон-Кихота, профессионального неудачника». Беньямин Четвёртый, по словам профессора Михаила Занда, – это сам Цви Прейгерзон. С ним трудно не согласиться.
После войны Цви снова потянуло к еврейской религиозной традиции, хотя в юношеские годы он совсем было отошел от нее. Во многих его рассказах прослеживается мысль о том, что тяжкие испытания возвращают человека к тому свету, который передаётся ему, иногда помимо его сознания, от его предков…
«По мере того, как множатся в народе Израиля бедствия и невзгоды, возрастает количество раскаивающихся и жаждущих вернуться к вере», — говорится в одном из рассказов. В другом рассказе Прейгерзон пишет о профессоре Московского университета, который тщательно скрывает от всех свою тайну, греховное свое занятие. Как испанские марраны во времена инквизиции, он ведет двойной образ жизни: приходит после лекции в советском вузе, переодевается в старую ветхую одежду и направляется в синагогу, стоит там в дальнем углу и тайком предается молитве. «По праздникам я часто встречаю в синагоге этого скрытного человека. По-видимому, мы живём на одной улице, а может быть, даже в одной квартире. Сдаётся мне, что этот вернувшийся к вере — я сам…»
Последнюю книгу «Рофим» («Врачи») он не закончил. Он писал её пять лет, болело сердце, но то, что он успел написать, опубликовано вместе с ранними стихами, вместе с дневником… В переводе Лили Баазовой на русском языке вышла книга Цви Прейгерзона «Бремя имени» (Лимбус Пресс, Санкт-Петербург, 1999). Она заслуженно получила теплый прием у читателей.
Рукопись «Дневников» Цви Прейгерзона, а также их первый перевод на русский язык, сделанный другом писателя Израилем Минцем (1900-1989), ветераном сионистского движения, тоже узником Сиона, мне довелось прочитать много лет назад. Да, перевод требовал серьезной редактуры, но так хотелось увидеть эти «дневники» опубликованными. Это не только потрясающий документ человеческого духа, но и свидетельство писательской наблюдательности, точных и умных характеристик. Рада сообщить, что вскоре «Дневники» увидят свет в иерусалимском издательстве «Филобиблон» (редактор и издатель Л.Юниверг).
«Цви Прейгерзон — редкое явление как в ивритской литературе, так и в истории нашего народа», — сказал о нём замечательный израильский писатель Ахарон Мегед.
«Я клянусь, — говорил Цви Прейгерзон, — что до последнего дыхания буду предан сердцем и душой нашему языку».
Американский еврейский писатель Д.Перский (1887-1962) говорил: «Я — раб иврита». Цви Прейгерзон был его рабом и его господином.
А это подарок от дочери Цви Прейгерзона Нины Григорьевны Липовецкой
Книгу Цви Прейгерзона "Неоконченная повесть" можно прочесть здесь:
http://libes.ru/mobile/358935.read?page=1
Папины научные книги
(Воспоминания дочери)
Доктор Нина Липовецкая-Прейгерзон (Тель-Авив)
Настало время отъезда в Израиль. Начинаем переезд семьи мы с дочерью Леной – остальные приедут позже. Получено разрешение из ОВИРа, оформлены документы. Из писем "оттуда" знаю, что надо привезти все необходимое для жизни на перый период, пока не устроишься на работу – "даже веник." Начинается сбор и отбор вещей. Ведь не ясно, будет ли там у меня работа, признают ли мои врачебные документы, как сложется с ивритом, с образованием дочери - здесь она студентка третьего курса 3- го Московского мединститута, платное ли обучение в Израиле?
Книги – это особая статья. У нас большая библиотека. Кроме старых – большинство новых изданий: 60-70гг , собранных мужем, взятых, как говорится, "с боем"( записи, ночные очереди, знакомства, обмены и т.д.). И хотя книги вроде бы не составляют наобходимого звена в новом обустройстве жизни, но именно они кажутся необходимыми, связывающими нашу "старую" жизнь с новым будущим существованием. Как можно без любимых книг?
И дейтвительно, в Израиле, вначале в арендованной, а потом и в пробретенной квартире на наших старых многолетних книжных полках, как обои, обрамляющих комнаты, до сих пор стоят мои старые друзья: многотомные издания Достоевского, Толстого, Островского, Бунина, Джека Лондона, Бальзака,.Голсуорси, несколько изданий Пушкина, Лермонтова и многие, многие другие. И меньше чувствовала я себя оторванной от родных и друзей, а уж чтение"Войны и мира" было лучшим лекарством от неизбежной ностальгии первого периода жизни на новом месте.
Итак, собираю вещи, складываю в ящики книги. А как быть с книгами, написанными моим отцом, умершим 10 лет назад? Большую часть жизни он посвятил научно-исследовательской работе и одну за другой писал книги – учебники и монографии для студентов и специалистов в области обогащения угля. Они издавались каждые несколько лет с длительным перерывом на пребывание автора в сталинских лагерях. Разумеется, упаковываю все, находившиея в моем доме книги отца.
В первые годы моего пребывания в Израиле, как правило в Беэр-Шеве, каждые два года на собрании Кампании по добыче полезных ископаемых (минералы Мертвого моря), в которой работал мой брат Прейгерзон Бениамин,
по специальности как и отец, горный инженер, объявлялась премия им. Цви Прейгерзона. После доклада о его жизни и творчестве в области обогащения угля одному из наиболее способных и перспективных молодых инженеров –новых репатриантов сходной специальности вручалась премия: чек на сумму 1500 шекелей (в то время сумма весьма значительная).Выделялась она частично Кампанией, а частично членами семьи Прейгерзон.
Я, живя в Тель-Авиве, в эти дни привозила туда научные книги отца и делала выставку его научного творчества. Помню, подходили инженеры – горняки, рептрианты из России. И нередко с удовлетворением слышала: " Эта книга – Курс обогащения угля – до сих пор является моей настольной книгой, необходимой для работы.
В Израиле я уже более 30 лет. Все эти годы книги отца – и художественные, написанные на иврите, и научные стоят на полке в салоне рядом со здесь уже приобретенными книгами на русском языке: Солженициным, Мандельштамом,
Гроссманом, Шаламовым, Ахмадулиной, Бродским, а также Кафкой, Джойсом
и многими многими другими. А на верхней полке – книги "Библиотеки Алия", в основном переводы литературы с иврита на русский язык. Периодически я снимала с полки книги отца, перелистывала их, смотрела на схемы и рисунки углеобогатительных приборов и сооружений. На одной из страниц и мой чертеж, который отец когда-то попросил сделать меня, и который он поместил в учебник.
Но как быть дальше? Прожила на свете уже более 80 лет, надо подумать о судьбе моей библиотеки. Что будет с книгми отца? Его художстенные произведения на иврите и в переводах на русский язык имеются в библиотеках и в свободной продаже. Но научные книги, учебники – неужели они пойдут на выброс? Ни одна библиотека в Израиле не возьмет их, ведь они на русском языке.
И вот вчера, будучи приглашена к профессору кафедры ивритской литературы Хагит Гальперин, заведующей писательским архивом в Тель-Авивском университете, где хранятся рукоиси отца на иврите, я передала ей все, имеющиеся у меня книги отца по его горно-обогатительной специальности. Они будут храниться в этом архиве. Как камень свалился с плеч. Когда будет изучаться в будущем творчество отца на иврите, составляющее особую страницу литературы еврейской диаспоры в "социалистическом" госудрстве,
его глубокая и обширная деятельность ученого послужет прекрасной характеристикой этой всестоонне одаренной личности.
Передавая Хагит книги, рассказываю некоторые известные мне особенности, связанные с ними.
Вот "Общий курс обогащения угля", - Москва –Ленинград и др., 1934 г, 312стр. Это четвертая книга отца. За большие творческие достижения он получил научную степень кандидата технических наук "Honorius causa" путем почетной процедуры без защиты диссертации. С 1935 г. Прейгерзон – доцент Московского горного Института. Эта книга напомнила мне и мою маленькую
школьную историю. В возрасте семи лет я посещала подготовительный класс
одной из московских школ(в то время дети начинали учиться с 8 лет). Моя учительница, молодая женщина, знала, что мой отец пишет книги, и я по ее просьбе принесла ей показать эту книгу. Повидимому, она прониклась уважением и "полюбила" дочь такого замечательного человека. Однажды отец попросил показать ему мои школьные тетради и увидел в тетрадке чистописания далеко не чисто написанные строчки, под которыми стояла оценка 5. На следующий день он отвел меня в школу, и очень вежливо, но твердо, попросил мою учительницу не завышать мне отметки, "не портить ему дочь". Но подчерк дочери, к сожалению, был уже испорчен, а в дальнейшем врачебноая практка его доканала.
Вернемся к книгам. В 1940 году вышла солидная монография (772 стр.)
Л.Б. Левинсона и Г.И. Прейгерзона "Дробление и грохочение полезных ископаемых" – Москва – Ленинград. У мня сохранился экземпляр китайской копии этой книги. Она отличается от русского издания боле высоким качеством бумаги, на первой странице несколько печатей китайских учреждений. Так уже в то время в Китае использовали научные достижения других стран. Эту книгу отцу привезла из Китая его аспирантка – китаянка, работавшая над диссерацией под его руководством в конце 50-х годов. Как я поняла из очень скромного папиного рассказа, она боготворила отца. Приехав из дома после отпуска она привезла отцу подарок – большого фарфорового Будду. В нашей семье он считался символом здоровья. Отец выздоровел после тяжелого инфаркта, во время которого он получил этот подарок. А теперь он стоит у меня в салоне на видном месте.Эта история кончилась трагически: китаянку отозвали на родину, когда испортились отншения Китая с Советским Союзом.
Она знала, что прощается навсегда не только с близким человеком, но и с жизнью – в Китае уничтожали тех, кто был связан с Советским Союзом.
А вот уникальная книга отца –"Обогащение угля (общий курс)" – Москва -Ленинград, 1941год, 407 стр. Экземпляр, отданный мною в архив, единственный на всем белом свете. На первой странице от руки написано: "Вернуть (в издательство) не позже июля 1941 года. В книге последние исправления автора.
Но книга не была издана. 22 июня в России началась Вторая мировая вйна.
В коричневом переплете учебник для горных вузов "Обогащение угля" (495стр), Москва-Ленинград, 1948 год. Помню, как сразу после папиного ареста 1-го марта 1949 года, мама послала нас с сестрой Аталией на Арбат в книжный магазин. С необсохшими еще от слез глазами мы успели купить несколько экземпляров папиной книги – ведь книги арестованных "врагов народа", как правило, изымались из продажи. Этот экземпляр – один из тех, купленных тогда нами.
Книги, которые отец писал по своей специальности – обогащение угля – всегда заказывались издатльствами, были источниом знаний для инженеров – обогатителей и учебниками для студентов. Наука из года в год развивалась, методы обогащения угля совершенствовались, и была потребность в постоянном обновлении учебного материала. К слову сказать, книги Цви Прейгерзона никогда не редактировались – не было лучшего редактора, чем сам автор. Его писательский. дар и абсолютная грамотность помогали ему в прекрасном изложении научного материала. Интересно, что в период заключения отца в лагерь (7 лет!) в Москве была напечатана книга по той же специальности другого автора. По возврашении из лагеря папа с усмешкой
показывал нам ряд страниц этой книги, которые были слово в слово копией предыдущего издания отца. Ведь тогда казалось, что "враг наорда" уже никогда не вернетя к своей творческой работе.
После лагеря отец продолжает активную творческую работу, продолжает писать книги по специальновсти. В архив передаю его учебник "Обогщение угля" – Москва, Изд-во Недра, 1964г. (540стр) - с дарственной надписью "Дорогой Ниночке и членам ее семьи...". А вот последняя книга, вышедшая в свет в 1969 году, уже после смерти отца. Имя автора в черной рамке.
Грустно, очень грустно расставаться с книгами отца. Как будто прощаешься с значительной частью его личности. Но испытываешь удовлетворение от сознания того, что папа был бы рад, зная, что в Израиле, в
стране мечты всей его жизни, остался след его научного творчества.