До освобождения Надежды Толоконниковой осталось 155 дней. И эти 155 дней, кажется, не пройдут для руководства уголовно-исполнительной системы даром. Письмо девушки с пробитыми швейными иглами пальцами, которая, размазывая кровь по столу, отшивает по 150 полицейских костюмов в день, разбередило язвы во многом еще сталинского ГУЛАГа. Я тоже выпучил глаза, распечатал документ и поехал к своему другу, который недавно освободился из ФКУ ИК-3, колонии в городе Сафоново Смоленской области. Я понимал, что Толоконникова сидит на «красной» (заточенной на режим) зоне, а Д.М. (он просил не называть его настоящее имя, поскольку сразу после отсидки устроился в одну из госструктур), так вот Д.М. четыре года провел в колонии «черной», где часть полномочий руководство делегирует ворам в законе. Но тем интереснее сравнить положение дел на этих максимально удаленных друг от друга полюсах закрытого мира. Мы взяли бутылку виски и просидели четыре часа, которые я разбил на четыре монолога.
Красное и черное
Толоконникова сидит на ультракрасной зоне. Ее можно сравнить с линейной воинской частью, где все образцово-показательное, где шконку застилают лыжами, соблюдаются подчас самые идиотские правила, а норма выработки возведена в абсолют. Чтобы понять разницу с «черными» зонами, приведу такой пример. У нас на «промке» (промышленной зоне — А.Е.) 120-тонный червячный пресс прищемил зэку кисть руки. Зажал, но пока не раздробил кости: пресс успели выключить. А особенность червячного пресса в том, что он не может подняться, пока не дойдет до основания, до стола.
Что делать? Включить станок — мужик останется без руки. Демонтировать и разобрать — будет надолго сорван план. Администрация орет: «Врубайте пресс, хрен с ней, с кистью, — в медчасти новую пришьем». Зэки против, никого к рубильнику не подпускают.
Вмешались воры. С начальством договорились так: пресс разбираем, а разницу в выработке покрываем из «общего» — общака. Так и сделали. С воли оформили недостающие корпуса для воздушных зиловских фильтров (их тогда штамповали на промзоне), но рука была спасена. На «красной» зоне если не администрация, то сами заключенные включили бы пресс. От этого пробитые иглами руки Толоконниковой, от этого кровь на столах «швейки». И именно поэтому в мордовлагах так распространена коллективная ответственность. Удобно.
Работа
Когда меня этапировали в ИК-3 (2008 год), из 1200 человек на «промку» выходили 700. Еще 20 посменно варили в подвале барака брагу, остальные слонялись по жилой зоне, висели на турникетах, играли в запрещенные карты. Зона тогда была практически «зеленой» (администрация если и появлялась, то для того, чтобы забрать вечером две канистры первача: 20 литров относили на хату к смотрящему в бур, 20 оставляли себе). Когда я уходил, работали всего 200 человек, первач уже не гнали (алкоголь заменил героин), остальные 1000 не знали, чем себя занять. Работы не было вообще.
Чтобы не подохнуть со скуки, я сам себе придумал дело. Договорился обустроить бендегу (каморку, крошечный цех. — А.Е.) резьбы по дереву. Нашел художника, еще одного резчика, оформил с воли морилку, инструмент, наждачку, выжигатель и лак. Норму нашей бендеге установили смешную — четыре шкатулки и одни нарды в неделю. На троих. Мы справлялись за два дня, остальные пять работали на сигареты, чай — местную валюту (тем же мусорам делали нарды и потом ворам, когда поняли, что они начали косо на нас смотреть).
Подходит ко мне старший смены, говорит: сделай мне шахматы с фигурами Гриши Лепса (король), Кати Огонек (королева), Любы Успенской (ладья) и почему-то певца Носкова в виде пешки.
Вырезали. За те шахматы с довольно уродливыми фигурами мы получили шмат сала. В итоге, действительно, чтобы не идти в барак, просились на три смены. В бендеге нас два с половиной калеки (художник все время спал), а на бараке тысяча рож. Есть разница. Но мотивация переработки прямо противоположная той, что описывает Толоконникова. Даже из «черной» зоны это выглядит произволом.
Насилие
Есть зоны более жестокие, чем «красные» мордовские. Славится Саратов («зоны красного беспредела» ИК-10 и ИК-13), Киров, где на карантине повесились 18 загнанных в петухи (опущенных) блатных. На «черных» зонах действует запрет на рукоприкладство. Причем не администрацией навязанный — это прямой запрет от воров в законе. Чтобы разбить человеку морду, ты должен поднять вопрос на довольно высоком уровне, прежде всего курсануть (поставить в известность. — А.Е.) смотрящего по хате. Это должна быть веская причина. Если по беспределу кого-то пресанул, ответишь деньгами или тебе тоже разобьют башку, причем не кулаками. В колонии бьют табуретками, на тюрьме — кружками (при осмотре разбитые костяшки пальцев — это изолятор без разговоров).
И хотя на «красных» зонах действует тот же запрет (администрация навязывает через «козлов» или зэков, близких к руководству), на «красных» женских зонах ситуация сложнее. Женские колонии намного более жестокие сами по себе. Если мужики начинают бороться за власть, то зэчки становятся мужчинами. Идет деградация личности.
Знакомая, которая работает в женском изоляторе, рассказывала, что, когда разносишь еду, можно легко получить кипятком в лицо. Такая ситуация на мужских зонах невозможна.
Меня били, но не больше, чем на воле: телефон не хотел отдавать, например. Если у Толоконниковой начальник представился «сталинистом», то мой сталинистом не был. Александр Михайлович Ларченко был солдафоном с солдафонским юморком. Ходил с тяжелой рацией Motorola, и, если закуситься с ним или не так посмотреть, он мог запросто отоварить тебя этой рацией по башке. Просто потому что ему так проще наладить коммуникации (говорят, у Ларченко 20% головы титановые: монтировкой когда-то разбили череп). Наше знакомство с ним так и началось. Я получил рацией в ухо, но тут же услышал: «Молодец, мужик!» В чем я молодец, до сих пор не пойму.
Жалобы
Жаловаться надо. Особенно на «красных» зонах, где нет рычагов давления на администрацию, где невозможно договориться. Толоконникова все делает правильно. Причем она не просит чего-то запредельного — точно по УИКу (Уголовно-исполнительному кодексу. — А.Е.). Надя описывает тусклый свет лампочки в камере. Я сразу понял, что не зря сидела год — точно поняла ситуацию. Дело в том, что есть такой момент в колониях. Когда меняется смена внутренней охраны, изолятор не примут, если хотя бы одна лампочка перегорела, мигает или горит тускло. По нашей жилзоне постоянно бегали очумевшие охранники, выпрашивая у зэков лампочки. Это такой был странный фетиш. А то, что Толоконниковой запрещено в ШИЗО лежать и тем более сидеть на шконке, говорит о том, что она помещена туда не «по безопасности», как уверял представитель ФСИН. «Безопасное место» — это та же камера, что и ШИЗО, в том же здании, только шконка не пристегивается к стене и на ней можно лежать. А значит, что после открытого письма ее действительно наказали.
* * *
Я слушал своего друга, а в голове крутился один вопрос: досидит ли глава ФСИН Геннадий Корниенко до конца срока Толоконниковой? Его предшественник Александр Реймер был назначен Медведевым провести масштабную реформу уголовно-исполнительной системы. Реймер часто ездил по зонам, где научились оперативно, за час до его приезда, топить в ведрах приблудных щенков с котятами и отбирать у зэков книжки. На этом, кажется, реформы закончились: Реймер сломал зубы о 40-летнюю секретаршу Екатерину, которой якобы домогался, и после бунта в копейской колонии №1 был отправлен в отставку.
Корниенко, говорят наблюдатели, было поручено навести тишину в отрасли. Сейчас болото зашевелилось вновь. И хотя Корниенко ни к кому не домогается, у него «тихо» не получается. Такое впечатление, что с письмом Толоконниковой в стране заработал новый телеканал «Параша тудэй». Он довольно страшный, но его полезно смотреть.