Поэтому евреям не следовало сочувствовать революционному движению и тем более участвовать в нем. Не следовало приветствовать даже Февральскую революцию, не говоря уже об Октябрьской. А когда вспыхнула гражданская война, надо было поддерживать белых, а не красных.
В свете дальнейшего развития событий, может быть, они и правы? Ведь известно, как коммунистическая власть потом относилась к евреям. Вся сознательная жизнь моего поколения в бывшем СССР – с конца 40-х годов до конца 80-х – прошла в атмосфере государственного антисемитизма».
Я попытался ответить на этот вопрос.
Книга, о которой пишет читательница, известна историкам. Ее авторы – еврейские общественные деятели и публицисты, входившие в партию кадетов или близкие к ней. Они вызвали тогда ожесточенную полемику в среде еврейской эмиграции и уже в ходе ее остались в изоляции. Но идеи живут дольше своих авторов. Вот и сегодня, спустя 77 лет, читательница задумалась: а может, они были правы? Что ж, давайте вспомним, что собственно говоря, происходило в действительности.
В конце XIX – начале ХХ века более чем пятимиллионное еврейское население Российской империи подвергалось открытой дискриминации, преследованиям, унижениям. Причинами их были религиозная нетерпимость и связанные с нею предубеждения, страх перед экономической и иной конкуренцией, сомнения в лояльности евреев «престолу и отечеству».
Дискриминация начиналась с выбора местожительства. Подавляющее большинство российских евреев имело право жить лишь в пределах так называемой «черты оседлости» – в западных и южных губерниях, где ко времени присоединения этих территорий к России уже проживали их предки или где ощущалась потребность освоить пустующие земли. Однако и внутри «черты» было множество ограничений. К примеру, до 1904 года евреям было запрещено жить в пятидесятиверстной полосе вдоль западной границы, а в 1882 году запретили поселяться в сельских местностях, что на деле сократило площадь за «чертой» процентов на девяносто. Стиснутая в городках и местечках, лишенная полноценной свободы выбора занятий, бoльшая часть евреев прозябала в бедности.
Лишь немногие «лица иудейского вероисповедания» в эпоху либеральных реформ 60–70-х годов XIX века имели право жить на других территориях России: купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, мастера дефицитных в то время ремесел. Временно там могли проживать студенты, ученики ремесленников, купцы низших гильдий.
Полиция бдительно следила за соблюдением этих правил. В Москве, например, на улицах и вокзалах ловили прохожих с «семитскими лицами» и препровождали в участки для проверки документов. В Киеве не реже раза в неделю устраивались ночные облавы в гостиницах и постоялых дворах. Периодически из городов изгоняли и тех, кто ранее уже получил право жительства (в 1888-м – из Ялты, в 1891–1892-м – из Москвы).
Государственная служба для евреев была закрыта, доступ к свободным профессиям (например, адвоката) ограничивался. В армии еврей не мог быть даже унтер-офицером. В гвардию и пограничные войска его не допускали.
С 1890 года евреев лишили права избирать и избираться в органы местного самоуправления (земства, городские думы).
Особенно болезненны были ограничения в допуске к образованию. С 1886–1887-го в высших и средних учебных заведениях для евреев определили так называемую «процентную норму»: 10 процентов в черте оседлости, 5 вне ее и 3 в столицах (в 1908-м, а затем 1915-м столичную «норму» слегка повысили).
Вспомним теперь о погромах. Предельно деликатно выражаясь, их можно назвать «вопиющим нарушением основополагающего права на жизнь и личную безопасность». Первая волна еврейских погромов прокатилась по югу России в 1881–1884 годах. В 1903-м мир потряс чудовищный погром в Кишиневе. В 1905–1907 годах «черная сотня» свирепствовала в десятках городов. В одной Одессе было убито свыше трехсот евреев.
По свидетельству кишиневского губернатора князя С.Д. Урусова, царская бюрократия и офицерство рассматривали погромы как «естественное явление», «пример борьбы здорового народного организма с внедрившейся в него заразой». Поэтому полиция и войска безучастно наблюдали за вакханалией убийств, насилий, грабежей, вандализма, пока, наконец, не получали приказа «прекратить беспорядки». Большинство судей разделяли такую позицию. Погромщики, захваченные на месте преступления, оправдывались «за недостатком улик», приговоры осужденным были смехотворно мягки, почти все в дальнейшем получали монаршее помилование.
Одним из наиболее отвратительных проявлений государственного антисемитизма были фабрикуемые время от времени дела по обвинению евреев в так называемых «ритуальных» убийствах (самое нашумевшее среди них – «дело Бейлиса»1912 года).
Дискриминация, преследования, унижение человеческого достоинства выталкивали евреев из России (с 1881 по 1914 годы – 1,9 млн. человек). Основной поток эмигрантов направлялся в Америку, воспринявшие идеи сионизма переселялись в Палестину.
Те же факторы плюс общий социально-политический гнет, тяготевший над населением империи, толкали часть еврейской молодежи в ряды революционного движения. Юноши и девушки, желавшие «бороться за справедливость» (как они ее понимали), вступали в еврейские организации Бунд, Поалей Цион и прочие или общерусские – социал-демократов-меньшевиков, социалистов-революционеров, в наименьшей степени – большевиков (подпольные политические партии). Причем, в «черте оседлости» главным образом симпатизировали первым, а вне ее – вторым.
В свете сказанного неудивительно, что процент евреев среди революционеров был много выше их доли в населении. Однако члены революционных организаций составляли численно ничтожную часть российского еврейства. Шире распространились сочувствие или по меньшей мере терпимость к революционной деятельности. И это вполне понятно – ведь из левого, революционного лагеря исходили изьявления солидарности, осуждение антисемитизма, обещания полного равноправия. Там и только там евреи принимались на равных.
Жертвы погрома.
Последний крупный государственный деятель царской России П.А. Столыпин (кстати, отнюдь не филосемит), сознавая ненормальность положения евреев, несовместимость его с задачей превращения России в буржуазную монархию, в октябре 1906 года предложил Государственному Совету уравнять «лиц иудейского вероисповедания» в формальных правах с остальным населением империи. Он надеялся таким путем «успокоить нереволюционную часть еврейства и избавить наше законодательство от наслоений, служащих источником бесчисленных злоупотреблений». Но царь отказался утвердить представленный проект. «Внутренний голос, – писал Николай II главе правительства, – все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя». Зато царь тепло принял делегацию «Союза русского народа» – главной черносотенной организации, ответственной за множество погромов, обещал ей свое покровительство, надел и носил значок члена этой организации.
Что оставалось в такой ситуации российским евреям? Ждать следующего царствования?
Начавшаяся в 1914-м мировая война принесла им новые тяжкие испытания. После поражений и отступления русской армии в 1915 году верховное командование сочло за благо возложить ответственность за неудачи на привычного козла отпущения. По всему тысячекилометровому фронту военные суды приступили к фабрикации шпионских дел против евреев. Повешено было множество невинных. Затем решили полностью выдворить «вредный элемент» из прифронтовых областей. «Евреи изгонялись поголовно, без различия пола и возраста... больные, увечные и даже беременные женщины, – говорится в секретных протоколах Совета министров. – Что творилось во время этих эвакуаций – неописуемо... Конечно, вся эта еврейская масса (вместе с беженцами насчитывавшая до 350 тысяч человек. – С.М.) до крайности озлоблена и приходит в районы нового водворения революционно настроенной». Вследствие этой репрессивной акции рухнула, правда, и «черта оседлости». Дошло и до того, что военные власти запретили использовать еврейский алфавит в печати и даже в частной переписке.
Можно ли в свете описанного порицать российских евреев за то, что свержение царизма вызвало у них вздох облегчения? Это чувство перешло в подлинный восторг, когда Временное правительство 21 марта 1917 года отменило все вероисповедные и национальные ограничения.
Однако следует помнить исторический факт – к событиям февраля 1917-го в Петрограде и Ставке, которые привели к крушению старого режима, евреи были практически непричастны. В новое правительство не вошел ни один в исполком Петроградского совета включены были считанные евреи. Лишь с возвращением в Петроград и Москву эмигрантов и ссыльных доля евреев в составе российской политической элиты начинает быстро расти, дойдя, по подсчетам историка О.В. Будницкого, до 10 процентов (т. е. вдвое более их доли в населении). Разница обьяснялась просто: евреи были наиболее урбанизированным и грамотным из этносов империи, и когда устранились препятствия участию их в политической жизни, эти факторы, равно как и накопленная социальная энергия, дали о себе знать. При этом получившие наибольшую известность евреи, как правило, отождествляли себя или свои интересы с тем или иным классом или слоем российского общества, игнорируя специфические национальные интересы еврейства или отводя им сугубо второстепенную роль.
Впрочем, дело было не только в реальном (бесспорно, значительном, хотя и не решающем) участии евреев в политическом процессе. Куда большее значение, как отмечает О.В. Будницкий, имело мнение об их участии, склонность определенных кругов образованного общества и достаточно широких слоев «простого» народа замечать на политической авансцене 1917 года прежде всего евреев.
Указанное соображение относится и к восприятию партии большевиков. Накануне Октября евреи составляли, по-видимому, не более 5 процентов численности РСДРП(б). Но в ЦК большевиков евреев (ассимилированных) было около трети, и среди них ближайшие соратники Ленина – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов.
Загипнотизированные этим фактом, антисемитски настроенные слои общества произвольно отождествляли евреев-большевиков со всем еврейским населением страны, возлагая на евреев ответственность за все: и за Февральскую революцию, и за Октябрьскую, за действия крестьян, отнявших у помещиков земли, грабивших и сжигавших усадьбы, за бесчинства анархизированных солдат и матросов, убивавших офицеров и юнкеров, за террор ЧК и т.д.
Конечно, среди российских евреев были идейно и психологически близкие большевикам. Но к концу 1917-го они представляли собой ничтожное меньшинство. В массе своей еврейское население не поддерживало партию Ленина-Троцкого (об этом убедительно свидетельствуют данные о выборах в Учредительное собрание по неоккупированной части «черты оседлости»). Все еврейские политические партии, в том числе социалистические (отмолчалась лишь Поалей Цион), и вся еврейская пресса осудили захват власти большевиками.
В октябрьские дни евреев можно было видеть по обе стороны баррикад. Членам и комиссарам ВРК (Военно-революционного комитета) Петросовета Г.Чудновскому, М.Лашевичу, С.Рошалю противостояли один из руководителей защиты Зимнего П.Рутенберг, петроградский городской голова Г.Шрейдер, председатель созданного в эти дни Комитета защиты родины и революции А.Гоц. И в 1918 году из евреев происходили не только большевистские комиссары, но и активные борцы с «комиссародержавием». Достаточно назвать Л.Канегиссера, убившего председателя Петроградского ЧК Урицкого, и покушавшуюся на Ленина Ф.Каплан. Когда в ответ на эти акции большевики обьявили «красный террор», в первом списке расстрелянных ЧК заложников значилось 12 еврейских фамилий (из 130 человек).
Как отмечал известный экономист и публицист Д. Б. Бруцкус, «борьба советской власти с частным хозяйством и его представителями является в значительной степени борьбой против еврейского населения». Естественно, что круги еврейства, связанные с торгово-промышленной деятельностью, равно как и цензовая еврейская интеллигенция, могли и должны были сочувствовать противникам большевиков. Так и было, вплоть до участия евреев в вооруженной борьбе на стороне белых. В первом масштабном акте гражданской войны – известном «ледовом походе» с Дона на Кубань под водительством Л.Г. Корнилова в январе 1918-го – участвовали и добровольцы-евреи.
Еврейская школа в Харькове.
На стене лозунг на идише «Кто не работает, тот не ест».
Однако вскоре эта часть еврейства оказалась в положении непрошенных и нежеланных союзников. Над ними глумились, их унижали, а подчас убивали свои же товарищи по оружию. В конечном счете это вынудило главнокомандующего «Вооруженными силами Юга России» А.И. Деникина уволить евреев офицеров в запас, а солдат евреев изолировать в отдельные запасные роты. Массовое дезертирство из последних и умышленно строгие требования при зачислении новичков привели в конечном счете к тому, что евреев в белых войсках почти не осталось.
Возникает естественный вопрос: знали об этом авторы книги «Россия и евреи»? Да, знали. Д.О. Линский, например, признавал: конечно, «еврейство отстраняли от подвига участия в русском (белом. – С.М.) деле», но... «еврейство обязано было отстранить отстраняющих и добиться своего права проливать кровь за отечество...» Кого отстранить – самих белых? Что ж, на бумаге все можно...
Разгул антисемитизма в рядах белой армии, поток юдофобских публикаций ОСВАГ (информационно-пропагандистского агентства белых) привели к массовым антиеврейским погромам, жертвами которых стали сотни тысяч людей – убитые, искалеченные, изнасилованные, ограбленные. Как правило, люди эти не имели ни малейшего отношения к революционному движению, да и вообще были далеки от политики. Для российского еврейства пережитое в 1918–1921 годах представляло собой национальную трагедию, превзойденную по масштабам лишь Холокостом.
Кто же несет ответственность за нее – только сами погромщики или руководство белого движения? Скрепя сердце (по собственным его словам) Линский признает: «Идеологический предрассудок о природной сопричастности еврейства революции, разделявшийся и главным командованием, повинен во многом из того, что лежит тяжелым обвинением на армии. Чернь инстинктом улавливала, что проявленные ею в разбое погромные настроения в какой-то основе сродни и мировоззрению власти; это окрыляло ее в предвидении безнаказанности».
Но и в этой беспрецедентно трагической ситуации находились евреи, готовые на минимальных, по сути символических условиях, продолжать поддерживать белых. Так, осенью 1919-го бывший посол Временного правительства во Франции В. А. Маклаков привез Деникину послание от еврейских эмигрантских кругов. Те просили выступить с торжественной декларацией, осуждающей погромы, и включить в правительство хотя бы одного еврея (так сделали украинские Центральная Рада и Директория, но как мы знаем, это не привело к прекращению погромов). Но и такие косметические меры белое командование сочло излишними.
Стремление еврейских противников большевизма и более дальновидных представителей белого движения к сотрудничеству разбивалось о непреодолимую юдофобию почти всех белых. Вот еще один характерный пример. Осенью 1919-го в период максимальных успехов Деникина штаб его решил отправить в США представительную делегацию для пропаганды целей белого движения и противодействия враждебной ему агитации левых. По воспоминаниям Линского, «известный общественно-политический деятель и знаменитый русский ученый» (по-видимому, В.И. Вернадский. – С.М) предложил включить в ее состав еврея, тесно связанного с белым движением с момента его зарождения. Однако такая кандидатура была отвергнута, как и кандидатура человека, который уже до революции считался русским и даже состоял на секретной дипломатической службе. Случай этот, по оценке Линского, стал «рельефным показанием неспособности органов противобольшевистской организации привлечь... все антибольшевистские слои населения», «невозможности преодолеть противоеврейские настроения армии в целом и центра ее в частности».
Отряд еврейской самообороны. Одесса, 1918 год.
Перед лицом неизбежного разложения армии, к которому вели погромы, командование белых в конце 1919-го предприняло некоторые меры по их предотвращению. Однако они были запоздалыми и приносили лишь временное облегчение. Даже после показательных репрессий погромы продолжались. Позднее в Крыму П. Н. Врангель, который, по оценке В.А. Маклакова, яснее А. И. Деникина представлял себе «государственный вред от антисемитизма», решил не допускать на контролируемой им территории еврейских погромов. Но он с трудом справлялся с «почти животной», по словам его министра внешних сношений П. Б. Струве, ненавистью к евреям, которой были проникнуты и офицерство, и большая часть духовенства и интеллигенции, и не смог предотвратить целого ряда эксцессов.
Тщетно немногие истинные либералы в белом лагере (П. Н. Милюков, В. Д. Набоков, Ф. И. Родичев, В. Л. Бурцев) призывали сбросить «кандалы антисемитизма», которыми «пользуются большевики для борьбы с нами и в России, и за границей», напрасно предупреждали: «пока в противобольшевистском стане живет восторг жидоедства и погрома, не будет победы над большевиками». Белые в большинстве своем не вняли их голосам ни во время гражданской войны, ни позднее, оказавшись в эмиграции.
Следует констатировать, что еврейские погромы устраивали практически все вооруженные силы, участвовавшие в гражданской войне – белые, украинские и другие националисты, всевозможные атаманы. Ведь человеческий материал, составлявший их воинства, был во многом схож. Антисемитизмом пятнали себя и части, выступавшие под красным знаменем. Так, в январе-феврале 1918 года, откатываясь под напором немецких войск, анархизированные, разложившиеся полки старой русской армии, объявившие о признании ими власти СНК, учинили в северо-восточных уездах Черниговской губернии ряд кровавых погромов (особенно жестокие – в Глухове и Новгороде-Северском). Эти погромы большевики приписали своим политическим противникам, но выводы из происшедшего сделали. 27 июля 1918 года Совет Народных Комиссаров особым обращением к населению и местным властям предписал «принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения». Последняя фраза этого документа была вписана Лениным собственноручно. Она гласила: «Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона». Помимо интернационализма, характеризовавшего тогда идеологию и политику большевиков, в их позиции сказалось также оправданное убеждение, что от еврейского погрома до погрома власти, многими ненавидимой именно как еврейской, всего лишь один шаг.
Тем не менее и далее красное командование не всегда могло контролировать действия собственных частей, особенно казачьих. Так, летом 1920-го, наступая на Польшу по западноукраинским землям, буденновцы вовсю грабили евреев (как, впрочем, и остальных жителей, разве что последних без криков «жиды»). А осенью, отступая под натиском поляков, 4-я и 6-я дивизии Первой Конной, таращанский полк 44-й стрелковой дивизии вписали новые страницы в историю еврейских погромов, грабя и убивая население местечек и городов Житомирщины.
«Долой царскую Конституцию! Да здравствует демократическая республика!». Россия, 1905 год.
Однако с укреплением власти большевиков, изначально стремившихся к тотальному контролю над всеми общественными проявлениями, возможность самочинных, не предписанных сверху действий, в том числе и погромных, исчезала. Поэтому реальная дилемма, стоявшая тогда перед российским еврейством, в предельном упрощении выглядела так: большевики или погромы, советская власть или реставрация монархии, опирающейся на черную сотню. Либерально-демократическая альтернатива не рассматривалась еврейской массой как реальная, да в конкретных условиях места и времени, по-видимому, и не была таковой.
Неудивительно, что власть большевиков, хоть она и разрушила экономические условия существования большинства еврейского населения, ощущалась последним как меньшее зло в сравнении с торжеством белых. Даже от состоятельных людей можно было услышать: «уж лучше большевизм, который если и убивает нас, то вместе с нееврейскими “буржуями”, в то время как белые выделяют нас в особую национальную группу, подлежащую уничтожению».
Можно ли осуждать российских евреев за «неспособность большинства их рассматривать русскую историю иначе, как под углом зрения “еврейских погромов” (упрек, высказанный П. Б. Струве)? За то, что они, выражаясь словами В. С. Манделя и И. О. Левина, не сумели «сквозь темные пятна белых риз узреть чистую душу белого движения», понять, что «погромы были лишь одним из роковых привходящих элементов» его?
Исходя из описанного даже религиозные евреи и сионисты, оставаясь идеологически чуждыми большевикам, вступали подчас в Красную Армию, чтобы защищать себя и свои семьи. Троцкий как предреввоенсовета и наркомвоен, видимо, догадывался об этом, потому что требовал ограждать армию от евреев, вступающих в нее по «неправильным мотивам». Другие большевистские вожди были, однако, менее привередливы. Калинин, например, призывал вербовать еврейскую молодежь в Красную Армию, апеллируя именно к чувству самосохранения: «Еврейская мелкая буржуазия должна знать, что только советская власть защитит ее от погромов».
«Пусть ростки коммунизма произрастают на полях России». Литография на идише, призывающая евреев поддержать коллективизацию. Москва, 1926 год.
Авторы книги «Россия и евреи» по-своему болели и за судьбы России – «Великой», «единой и неделимой» (они сожалели об отделении национальных окраин), и за судьбы российского еврейства. Многое в психологии и поведении различных слоев еврейства, в психологии российского обывателя, красных и белых было подмечено и объяснено правильно. Они прозорливо предупреждали: большевики будут за евреев лишь до тех пор, пока им это выгодно. Но их упреки российским евреям и тем более рецепты поведения, которые они отстаивали, не были реалистичными. У еврейской массы тогда практически не оказалось выбора. Его не оставили ей именно те социальные силы, которые, подкрепив традиционную для них юдофобию концепцией «иудео-большевизма», били евреев, по выражению того же Бикермана, «без разбору, не отличая правого от виноватого».
Как и почему советский коммунизм превратился впоследствии из силы, осуждавшей антисемитизм, боровшейся с ним, в самую весомую из антиеврейских сил послевоенного мира, – тема особая, требующая отдельного разговора. Но даже если бы миллионам российских евреев, живших в предреволюционную эпоху, в годы революции и гражданской войны, дано было предвидеть эту метаморфозу, их поведение все равно определяли бы обстановка и условия текущего, а не будущего времени. Им все равно пришлось бы решать проблемы, актуальные тогда. Могло ли быть иначе?
Самсон Мадиевский
