|
Лев Аннинский
|
||||||||
| http://rodina_articul.php3?id=1134&n=59 | |||||||||
АЛЕКСАНДР ЛАЦИС
ИЗ-ЗА ЧЕГО ПОГИБАЛИ ПУШКИНИСТЫ
Тревожных предвестников не было: ни шельмования в печати, ни за¬седания с публичной проработкой. Молодого, несомненно одарённого учёного на пустынной площади, на одной из центральных площадей Ленинграда, сбила насмерть машина. Много лет спустя в московском музее Пушкина мне поведали изустное предание. Оно гласило:
«Машина за ним гонялась, как за мухой».
Дорожное происшествие имело место в начале 1937 года. Казалось бы, к чему такие сложности? Не проще ли доставить учёного куда надо, на Литейный проспект? Позвольте предположить, что суть дела до того деликатная, что обычные способы были чем-то неудобны, не годились.
Учёного звали Сергей Гессен. Он успел зарекомендовать себя статьями о декабристах, а также о Десятой, то есть об утраченной, зашифрованной и сожжённой главе «Евгения Онегина». Его труды не были изъяты. Появился неформальный, сердечный некролог. Имя продолжало упоминаться.
Словом, полностью соблюдался тот декорум, который положен по графе «несчастный случай». Можно прийти к мысли, что так оно и было.
Прошло без малого двенадцать лет. В поезд Москва-Ленинград сел очень известный пушкинист, обычно его именуют Модзалевский-младший, Модзалевский-сын. Лев Борисович до Ленинграда не доехал – выпал из поезда, разбился насмерть.
Оба погибших ленинградских пушкиниста были, разумеется, между собою знакомы. Мало сказать «знакомы». Они ещё и соавторы. Под их именами – С.Гессен и Л.Модзалевский – выпущена книжка. «Разговоры Пушкина».
Так из-за чего погибли пушкинисты? Из-за разговоров Пушкина?
Или – это куда вероятнее – из-за разговоров о Пушкине?
Так или иначе, но в годы, когда государство продолжало страдать манией преследования, это сочетание не могло не восприниматься как данный для острастки наглядный урок. Каждому пушкинисту следовало самому сообразить, что и ему может упасть кирпич на голову.
Главной задачей стало не сказать лишнего.
А вот что оно такое – «лишнее»?
Чего именно следует избегать?
На всякий случай – всего.
Долгое время я не решался в разговорах со знакомыми мне пушкинистами спрашивать – по какой причине вокруг жизни и творчества поэта возник зловещий запретный круг, как случилось, что Пушкин находится на запретном режиме, на положении арестанта, осуждённого чуть ли не на вечный срок?
Если ты начал о чём-либо догадываться, то тем более помалкивай. Вот девиз, под которым прошла жизнь большинства моих современников.
Тем временем биография Пушкина продолжала оставаться в крайне запутанном виде. Перемешивание фактов с легендами приводило к единственно остающемуся выводу: Пушкин был, видите ли, «поэт». В обывательском представлении об этом слове.
Он был «поэт», значит человек вспыльчивый, порывистый, рассеянный, противоречивый, попросту взбалмошный.
Ни в коем случае не политический деятель, не сколько-нибудь последовательный мыслитель, а «поэт», да и только.
Когда какая-то загадка долгое время не поддаётся решению, надо попробовать поставить рядом с ней ещё одну. Может оказаться, что они сами решают друг друга.
Труды пушкинистов не давали и до сих пор не дают сколько-нибудь ясного представления о Десятой главе «Онегина». И, как нарочно, а может, и впрямь – нарочно, дежурные пушкинисты печатают заведомую бессмыслицу, вроде того, что таковой главы никогда не было!
Стало быть, не эта ли тема – в числе сугубых секретов?
Что ж, оно, пожалуй, понятно. Если Десятая глава – насквозь сатирическая, то она мешает укреплять культ государства. А у нас благо государства – высший закон.
Если Модзалевский-младший вместе с Гессеном или вслед за Гессе-ном, открыл истинный ключ к Десятой главе, то он обладал достаточно проницательным умом.
Много лет спустя, кажется, в 1982 году, беседую с одним из лучших пушкинистов, с Сергеем Михайловичем Бонди.
– А что, Модзалевский-младший, он был очень умный?
– Дурак. Совсем дурак. Мы про него так и говорили: у него вместо головы – картотека его отца.
– А что вы говорили про его отца?
– А про его отца мы просто говорили: у него вместо головы – картотека. С младшим, – продолжает Бонди, – был у меня такой случай. Пришёл он ко мне, жалуется: «Почему Леонид Гроссман про меня говорит, что я дурак? Не такой уж я дурак...» И тут мой гость увидел на столе недавно вышедший третий том писем Пушкина. Тот том, где его, Льва Борисовича, обширные примечания. «Очень, – говорит, – интересно. Сейчас глянем на ваши замечания». И берёт том в руки. Я подскочил, кричу: «Нельзя!», стараюсь отнять. А он не отдаёт. Потанцевали мы с ним по комнате, держась за книгу. В конце концов я победил, книгу вытащил. Я не был сильнее. Но я знал, что мне невозможно уступать. Из-за моих пометок. А были они такие: «Он ничего не понял!», «Опять ничего не понял!», «Идиот!». Модзалевский-младший не предполагал подобных выражений, понял наши с ним танцы совершенно иначе и обиженно сказал: «Напрасно вы мне не доверяете. Я бы не разболтал ваших секретов».
Далее я спрашивал у Бонди, какого мнения он о Л.Гроссмане, о Д.Благом, о Б.В.Томашевском.
– Леонид Гроссман был настоящий интеллигент. Человек высокой культуры. Прекрасно знал французский. Богатая эрудиция. Неплохо писал стихи. Но дурак. Боже мой, какой дурак!
Хуже всего отзывался Бонди о Благом. И только Томашевский был удостоен похвалы.
– Умница! Он был умнее нас всех, вместе взятых! Один недостаток: не обладал развитым поэтическим слухом.
Возможно, Бонди запомнил и учёл, что в одной из предыдущих бесед я упомянул, что учился у Томашевского. Позднее, когда я кому-то из сотрудников московского музея Пушкина излагал отзыв Бонди, в ответ я услышал:
– Что вы нам рассказываете? Уж мы-то знаем, как Бонди отзывается о Томашевском!
В конце концов я понял, что не скоро подневольные пушкинисты получат возможность взяться за решение тайны Десятой главы. Она оказалась не такой уж сложной, искусственно замудренной. Текст спокойней, чем можно было ожидать. Иначе и быть не могло. «Славная хроника» – так записал в дневнике свои впечатления от услышанного П.А. Вяземский.
И впрямь – «славная хроника». Какая ж тут угроза для наших властей? Нету там ничего смертельно опасного.
Учёных можно поделить на два подвида. Одни – по преимуществу рассуждатели, другие – фактовики.
Бытовало такое присловье: Б.Модзалевский в Ленинграде знает о Пушкине всё, М.Цявловский в Москве знает всё остальное.
То же самое соотношение сил нетрудно выразить иначе: Б.Модзалевский (то есть старший) составил картотеку. В неё он вносил сведения о тех, кто жил в России в пушкинские времена.
М.Цявловский, со своей стороны, подготовил всеобъемлющую летопись жизни Пушкина. Личные архивы обоих разыскателей хранятся в Ленинграде, в Пушкинском доме. Не пытайтесь туда обратиться. Вам скажут: «Архивы не разобраны». Возможно, так оно и есть. Не успели. Со времени кончины Модзалевского-старшего прошло всего-навсего шестьдесят лет.
Модзалевский-отец был непревзойдённым знатоком генеалогии. Про девятнадцатый век он знал всё. Кто от кого родился по сведениям, взятым из документов. И кто настоящий, фактический родитель.
Недавно в ежегоднике рукописного отдела Пушкинского дома воспроизведено письмо М.П.Алексеева к Б.Л.Модзалевскому. В 1924 году будущий академик пишет из Одессы в Ленинград. Он только что узнал потрясающую новость. Мария Николаевна Раевская, в замужестве Волконская, поехала к декабристам в Сибирь не из-за мужа, а из-за друга. Муж, генерал С.Г.Волконский, послужил официальным предлогом.
Если Модзалевский ответил Алексееву, то в письме или при встрече он, вероятно, сказал: «Экая новость! Это всему миру давно известно, и только мы стоим в позе страуса!»
В действительности отцом детей Марии Николаевны был Александр Васильевич Поджио. Но, дабы дети не считались незаконнорожденными, их записали на фамилию мужа.
Когда декабристы возвратились из Сибири на родину, Поджио не отъехал от фактически сложившейся семьи и стал именоваться «управляющим имением».
Годы шли, наступило начало двадцатого века. Потомок Волконской уехал в эмиграцию, в Италию. Там он вернул себе фамилию своих истинных предков. Его похоронили в семейной усыпальнице итальянской ветви рода Поджио.
Эти уточнения не умаляют подвига Волконской, а также и Трубецкой. Они отправились в каторжную Сибирь, повинуясь не супружескому долгу, а во имя верности любви.
Повторяю: Модзалевский-старший по части генеалогии знал всё. Модзалевский-младший тоже знал немало. Проницательный С.Гессен мог к нему обратиться за какой-нибудь справкой. Но если не представляла реальной угрозы для существования государства Десятая глава «Онегина», то разве рухнуло бы оно из-за чьей-то карточки в картотеке Модзалевского?
Собственное имение братьев Поджио называлось Грамоклея. Довольно длинная речка того же названия начинается от южной оконечности Полтавской губернии и течёт на юго-запад, по Елизаветинскому уезду Херсонской губернии. Несколько имений, деревень, колоний носили одно и то же название Грамоклея.
Те, кто читал всё о Пушкине, скажут: «Знакомое слово. Где-то встречалось. Не в записках ли Россет-Смирновой?»
Так оно и есть. Иголочка памяти пушкинистов работает профессионально. Подвернётся слово «Грамоклея». За ним тут же тянется мнемоническая цепочка: «Поджио – Волконская – Пушкин».
И ещё раз – Грамоклея. И другая цепочка: «Александра Россет-Смирнова – Пушкин». У каждого пушкиниста в сознании или где-то поглубже, в подсознании, множество подобных цепочек, работающих рефлекторно, на высоких скоростях.
Воспользуемся девизом Монтеня – «Que sais-je?» – «Что знаю я?» И вернёмся к эффектной фразе «гонялись, как за мухой».
Каков её юридический вес? Ноль целых, ноль десятых.
С не меньшим основанием можно было сказать, что пешеход упорно стремился под колёса.
Если рассуждать непредвзято, вот что могло произойти. Стараясь избежать наезда, шофёр повернул было в сторону. Но одновременно в ту же сторону метнулся пешеход. Мгновение – и снова одновременно – пешеход и водитель бросились в другую сторону. Так произошло гибельное столкновение.
Ни к какому периоду не следует навешивать напраслин, вроде тех, которыми изобилует сочинение С.Мельгунова «Красный террор в России», некритически освоенное А.Солженицыным.
Так что же мы узнали? Как нередко приговаривал Пушкин, «ничего, иль очень мало».
Предполагать, что за несчастными случаями могут скрываться преступления, мы вправе. При условии, что сумеем, хотя бы приблизительно, установить мотив.
Тупиковое положение раньше многих ощутил и обрисовал Иван Сергеевич Тургенев. Затем, ещё подробнее, С.А.Соболевский. Опаснее любого цензурного ведомства – цензура нравственных норм, ханжеская цензура общего мнения. Оно не позволит друзьям Пушкина, его современникам выйти за рамки обыденных представлений о правилах приличия. Мемуаристы не сумеют, не смогут рассказать о Пушкине всё, что им известно.
К сожалению, И.С.Тургенев остаётся прав. Цензура предрассудков никогда не допустит, чтобы облик Пушкина в чём-то отклонялся от средних норм. Его поведение обязано соответствовать тому уровню морали, который общепринят в такое-то десятилетие данного века.
Нормы поведения изменчивы, как всё на свете, и, как всё на свете, подвержены влиянию моды. Особенно заметны колебания по части допустимости бранных выражений. Однако на словарь Пушкина не распространились нынешние послабления. Далеко не самые страшные обороты, такие, как бордель, б****, вы*****, по-прежнему заменяют многоточиями. Но вот что уморительно: не везде. То, что в одних томах Большого академического издания можно, в других – ни в коем случае не печатают.
А ещё нельзя позволять Пушкину, чтобы он признавался в том, что упал в обморок. В его письме, написанном по-французски, прямо сказано: «allaitjusqu' á la défaillance».
Это означает «дошло до обморока».
Как извернулись перепуганные пушкинисты? При переводе подменили «обморок» на «изнеможение»!
Знавший Пушкина А.В.Никитенко упомянул о том, что было у поэта постоянное дрожание левого угла верхней губы.
«Вот поэт Пушкин. Видев его хоть раз живого, вы тотчас признаете его проницательные глаза и рот, которому недостаёт только беспрестанного вздрагивания: этот портрет писан Кипренским».
Никто из пушкинистов не взялся рассуждать про тик, или обморок, или близорукость. Разве что С.Гессен и Л.Модзалевский? Уж не коснулись ли они сих пагубных подробностей в неосторожном разговоре? Если так, то они повинны не в легкомыслии, а в сущем безумии...
Приведём отрывок из записок И.И.Пущина. Возможно, именно этот эпизод показал И.С.Тургеневу, как перо мемуариста пасует перед ханжескими условностями.
Время и место действия – Петербург, после окончания Пущиным и Пушкиным лицея, примерно 1817 или 1818 год.
«Между нами было и не без шалостей. Случалось, зайдёт он ко мне. Вместо: "Здравствуй", я его спрашиваю: "От неё ко мне или от меня к ней?" Уж и это надо вам объяснить, если пустился болтать.
В моем соседстве, на Мойке, жила Анжелика — прелесть полька!»
Фамилию Анжелики Пущин огласке не предаёт, и весь эпизод обрывает пушкинской стихотворной строкой: «На прочее – завеса».
Намёк довольно очевидный. Значит, потом было прочее.
Значит, у любовных встреч Пушкина было последствие. Появилось дитя любви, рождённое вне брака.
Оглашать поимённо подобные тайны в девятнадцатом веке не полагалось.
Внебрачные дети теряли права дворянства, их не принимали в «приличных домах». Кроме того, они или их потомки, их родственники могли вчинить иск мемуаристу о возмещении убытков за диффамацию, то есть за разглашение порочащих сведений, хотя бы и справедливых. Вот почему пикантные сюжеты излагались туманно, нередко с переносом на выдуманные адреса или с переносом на тех, кто уехал за границу и не оставил корней в России.
Первые пушкинисты и их преемники, рассказывая об одесском периоде, приплетали имя Амалии Ризнич, не игравшей реальной роли в жизни Пушкина. Её имя служило псевдонимом для замены подлинных имён. Вынужденная сдержанность Ивана Ивановича Пущина была неизбежной, об этом и говорил И.С.Тургенев, на которого мы ссылались выше. После революции препоны, казалось бы, исчезли. Отпала проблема наследственных дворянских прав, исчез закон о диффамации. Ринувшись отыскивать «утаённую любовь», пушкинисты перебрали чуть ли не десяток версий, втягивали в обсуждение любые имена, вплоть до Марии Раевской, в замужестве Волконской.
Все эти легенды уводили прочь от простого решения. Упоминая в черновике вступления к «Полтаве» «утаённую любовь», Пушкин говорил о свободе.
Почему же не появилось ни одной версии, ни одной догадки относительно фамилии польки Анжелики, относительно судьбы внебрачного ребёнка? Почему об этом увлечении Пушкина – глухое молчание, словно воды в рот набрали?
Таких детей, выражаясь на французский лад – bâtard выражаясь по-русски – вы*****, по возможности скрывали, им сочиняли подложные метрики или их отдавали на воспитание в чужие семьи, и тайну рождения приёмыша хранили чужие люди.
Итак, было последствие. Что за дитя? Девочка или мальчик? Ничего не известно? Думаю, что известно. Послушаем Пушкина.
Под вечер, осенью ненастной
В далёких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
Дадут покров тебе чужие
И скажут: "Ты для нас чужой!"
Ты спросишь: "Где ж мои родные?"
И не найдёшь семьи родной.
Но что сказала я? Быть может.
Виновную ты встретишь мать.
Твой скорбный взор меня тревожит!
Возможно ль сына не узнать.
Повторяю сказанное Пушкиным со всей силой не придуманного, истинного чувства: возможно ль сына не узнать?
Тут легко меня уличить в подтасовке, в натяжке. Эти стихи, «Романс», печатают под Пушкиным проставленной датой – «1814». Раз они написаны года за три до встречи с Анжеликой, то они не могут приниматься во внимание.
Довод внушительный, только он имеет обратную силу. Дата «1814» для того и придумана Пушкиным, чтоб написанное им от всего сердца не послужило поводом для пересудов. Если приглядеться, то становится очевидным: нет ничего общего с уровнем детских стихов, судя по мастерству, стихи написаны не ранее 1819 года.
В сентябре 1820 года Пушкин рассказывает о семье Раевских в письме к брату Льву. Речь идёт о сыне генерала Раевского, о Николае Николаевиче-младшем.
«Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные».
К этим словам нет у пушкинистов ни малейшей попытки дать комментарий.
Конечно, «важные услуги» можно сказать о чём угодно. Но «незабвенные»! Но – «тесная связь»! Это, я думаю, позволительно истолковать вполне определённо.
Друг Пушкина, Николай Николаевич Раевский-младший, вызвал к себе в Петербург надёжного человека, хлопотуна по всем делам семейства Раевских, француза Фурнье. Ему дано поручение: отвезти малютку в южные имения Раевских. На юге полковой священник исполнил, согласно пожеланию генерала, обряд, выписал метрическое свидетельство. Ребёнку присвоена фамилия матери. В роли крёстного отца выступил адъютант по имени Леонтий.
Адъютант генерала Раевского вам знаком, но не по имени, а по фамилии. Леонтий Васильевич Дубельт впоследствии стал правой рукой Бенкендорфа. Ему будет поручено возглавить посмертный осмотр бумаг Пушкина. За его сына выйдет замуж дочь Пушкина.
Если Дубельт принял участие в крещении, то возможно, что младенцу было дано имя Леонтий.
Далее француз Фурнье присматривал за воспитанием, и посему ребёнок неплохо выучил французский язык.
Нетрудно убедиться: именно так действовал Пушкин, когда вновь попал в подобное положение. Есть его письмо к князю П.А.Вяземскому, из Михайловского в Москву. Речь идёт о крепостной крестьянке, об Ольге Калашниковой.
«Письмо вручит тебе очень милая и добрая девушка, которую один из моих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твоё человеколюбие и дружбу.
...При сём с отеческой нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в Воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню – хоть в Остафъево. Милый мой, мне совестно, ей-богу... но тут уж не до совести».
Вяземский, в отличие от Раевского, помочь отказался. Калашникова вместе со своим отцом переехала на жительство в Болдино. Появился на свет мальчик, наречённый Павлом. Как Пушкин и опасался, ребёнок умер в раннем детстве.
О своей «брюхатой грамоте» Пушкин писал Вяземскому в 1826 году. Прошло два года. Бойкий журналист – его так и звали «Борька Фёдоров» – 6 мая 1828 года занёс в дневник услышанное от Пушкина: «У меня детей нет, а всё вы******».
Значит, опять-таки подтверждается: когда Пушкин ещё не был женат, побочные, рождённые вне брака дети у него были, и не один.
Прошло ещё два года. Пушкин обращается к Бенкендорфу, просит, чтобы его отпустили в поездку в Европу. Ему отвечают: «Нельзя».
Он просится в Китай. Опять отвечают: «Нельзя».
«Если Николай Раевский проследует в Полтаву, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство дозволить мне его там навестить».
Чего не хватает в этом письме? Пояснения. С чего вдруг – в Полтаву, и почему просьба условная, в зависимости от того, будет ли там Николай Раевский?
Да и какая надобность повидаться с Николаем Николаевичем-младшим, с которым в недавние дни путешествия в Арзрум Пушкин две или три недели прожил в одной палатке?
Пушкин в письме Бенкендорфу чего-то не договаривает.
Потому что при Бенкендорфе находится Дубельт, для которого пояснений не требуется, ему всё понятно. Пушкин собирался навестить своего сына. Сын находится где-то недалеко от Полтавы, а где именно – Пушкин этого не знает и думает, что без Николая Раевского может не отыскать.
Возможно ль сына не узнать...
Однако и на эту просьбу последовал отказ.
Вся цепочка догадок выглядела бы весьма гадательной, если б не существовало многотомное документальное издание «Архив Раевских».
Пять томов подготовил к печати и снабдил примечаниями Модзалевский-младший. Та часть писем, которая была написана по-французски, напечатана без перевода на русский язык.
Подобно Модзалевскому-старшему, младший тоже свободно владел французским языком. Он не мог не знать напечатанную в «Архиве» французскую часть переписки. Действие переносится в Крым. Посыльный отправляется из Кореиза (владение княгини Анны Голицыной) в Форос (недавнее приобретение Раевского-младшего. Другое название – Тессели). Княгиня Анна пишет (скорее всего – диктует) записочку к Николаю Николаевичу:
«А вам посылаю вашего Димбенского. Славный мальчик, но у него не всё ладно с ногами. И это ведёт к тому, что он мне не сможет пригодиться как секретарь».
Главная обязанность домашнего секретаря – вести французскую переписку. Значит, юноша необходимым уровнем знаний обладает.
Что ещё мы узнали? Фамилию. Димбенский или что-то в этом роде. На обороте имеется приписка, в ней повторяется та же фамилия несколько иначе: Дебинский.
Есть шутливое выражение, но не вовсе шуточное правило: когда предстоит выбор между двумя путями, предпочитайте третий.
1 мая 1834 года отослано из Петербурга письмо к Николаю Николаевичу Раевскому.
«Посылаю вам паспорт для вашего Дембинского и прошу вас возвратить мне тот паспорт, который был ему выдан с.-петербургским Генерал-Губернатором. По истечение же годичного срока пришлите мне и прилагаемый паспорт для перемены оного.
Счёт израсходованным деньгам Дембинского посылаю. Хотите заплатить, то пришлите, не хотите, то бог с вами.
Ваш друг душою и сердцем Л. Дубельт»
Упоминая о деньгах, Дубельт, очевидно, шутит. Сбор за выдачу годового паспорта взимался в размере 1 р. 45 коп.
Письмо Дубельта – внимательное, заботливое, оно в какой-то степени подкрепляет предположение о том, что Леонтий Дубельт – крёстный отец рождённого вне церковного брака сына Анжелики. А фамилия её, если считать, что Дубельт ничего не перепутал, – Дембинская.
Построить достаточно связную версию – это первая половина нашей задачи. Вторая половина – рассказать, как к той же самой версии при¬шли, не могли не прийти С.Гессен и Л.Модзалевский.
«Разговоры Пушкина» они начали готовить при жизни Модзалевско-го-старшего, по его замыслу, пользуясь его советами.
В будущий сборник была включена и запись Борьки Фёдорова, та, где приведено упоминание о приблудных детях поэта. Нетрудно представить, что составители сборника обменивались мнениями и не оставили в стороне рассказ Пущина о польке Анжелике. Модзалевский-старший, по всей вероятности, посоветовал заглянуть в «Архив Раевских». Остальные подробности сами собой подвёрстывались к сюжету.
Благодаря всё тому же «Архиву Раевских» выясняется, что Н.Н.Раевский женился в зрелом возрасте. В 1839 году ему – 38, а его невесте – 20. Анна Михайловна, урожденная Бороздина, так и не прилепилась душой к своему пожилому супругу. В 1843 году жена находилась в Крыму, муж – в воронежском имении. Внезапно развернулось мучительное заболевание. Оно длилось месяц. После кончины супруга прошёл ещё месяц. Прибыла хозяйка, известная своим крутым, весьма энергичным характером.
Управляющий имением представил письменный отчёт о ходе болезни, о лечении. Из этого доклада мы узнаём, что кто-то из сопровождающей хозяина обслуги читал умирающему французские книги. Сочтём это сообщение за косвенное известие о Дембинском. Далее о нём в «Архиве Раевских» сведений нет.
У Анны Михайловны – две кузины, урождённые Бороздины. Одна вышла замуж за декабриста Поджио – не за Александра, за его брата Иосифа. Другая – за декабриста Лихарева. Обе от мужей отреклись. И ни одной части доходов от имений не предоставили своим бывшим супругам.
Есть довольно распространённый тип женщин, которых мужчины сами по себе не интересуют. Ничто этих дам не привлекает – ни внешность, ни характер. Особый род тщеславия побуждает их собирать коллекцию людей известных, чем-либо примечательных.
Была ли Анна Михайловна и её родственницы посвящены в происхождение 25-летнего Дембинского? Не унаследовал ли потомок поэта некие особенные дарования?
Нет оснований утверждать, что подобное любопытство было присуще представительницам именно того, а не другого дворянского рода. Любая барыня, оказавшись брюхатой, должна была на время скрыться от общества, а затем отдать ребёнка в какую-нибудь не близко проживающую семью. Желательно, в непьющую, в надёжную. А какие семьи самые заботливые? Ответ известен...
Так у Дембинского мог появиться свой тайный сын. По отчеству Леонтьевич. Фамилия – той семьи, которая приютила младенца. Время рождения- где-то около 1845 года...
Скончался Модзалевский-старший. Вышли в свет «Разговоры Пушкина». Через год, в конце 1930-го, в Берлине – по-русски, в Париже – по-французски, появилось автобиографическое повествование «Моя жизнь», принадлежащее перу одного из самых знаменитых политических деятелей первой половины двадцатого века.
О родителях автора рассказано весьма кратко. Ни разу не упоминается фамилия отца. Девичья фамилия матери, хотя бы её имя – всё это остаётся неизвестным. Не указано – откуда она родом, не знаем и год её рождения.
Впрочем, в дальнейшем мы можем вычислить год рождения отца. Примерно 1846, полюс-минус единица.
Первая фамилия, которая попадается на глаза, – Дембовские. С этими соседями у отца какие-то дела. Часть земли у них купил, часть – арендовал.
В свой хутор, в Яновку, родители переехали из Грамоклеи. В Грамоклею отец прибыл откуда-то из Полтавской губернии.
А вот и его имя-отчество. Давыд Леонтьевич.
В доме Давыда Леонтьевича не говорят ни на иврите, ни на идиш.
Ежедневно, даже по субботам, за общий стол садится обедать механик, русский человек, Иван Васильевич. Мать тоже не соблюдает религиозные обычаи, по субботам не перестаёт работать.
По некоторым эпизодам судя, характер у Леонтьевича прямо-таки цыганский: жёсткий, резкий, высоко ценящий смелость, справедливость, независимость, неподчинение начальству.
Его сын во втором классе Одесского реального училища участвовал в выходке против учителя. На время исключили из школы. Когда вернулся в Яновку, домашние опасались отцовского гнева. По совету сестры мальчик поселился у приятеля. Отец обо всём узнал и сказал: «Молодец! Покажи, как ты свистел на директора. Вот так?» И отец положил два пальца в рот. Свистнул. И засмеялся.
– Не на директора. И я не свистел.
– Нет, нет, не спорь. Ты свистел на директора! Ты смелый парень!
А какая внешность у сына? Светло-голубые глаза. Вьющиеся волосы. Прямой нос. Только рот, пожалуй, великоват, немного выворочены толстые губы.
Тут в нашем этюде появляется дуаль. Нельзя исключить возможность побочного решения. Несомненно, что был ребёнок у Анжелики. Вероятно, что его фамилия – Дембинский или Дембовский.
Но в жизни Пушкина были и другие приключения. Две или три недели пропадал, путешествуя с цыганским табором.
Ещё об одной цыганке рассказывали кишинёвские старожилы. Условно говоря, у Земфиры могла родиться дочь. Пушкин об этом не знал, да, судя по письму к Вяземскому, не очень и интересовался судьбой побочных дочерей.
Невозможно ни опровергнуть, ни полностью доказать, что Леонтьевич – из рода Анжелики. Но, на случай какого-то прокола, наготове запасная версия: Леонтьевич был сыном цыганки.
Примерно так между собой спорили Гессен и Модзалевский после того, как в их руки попал первый том автобиографии «Моя жизнь».
Разумеется, они напомнили друг другу, что необходимо соблюдать крайнюю осторожность. Никому ни слова!
Как водится, при этом каждый сделал исключение для одного человека, которому можно доверять «как самому себе». А тот – не делился секретом ни с кем, кроме, опять-таки, одного человека.
Чем это кончилось? Внесудебной расправой.
Не будем делать большие глаза. Подобные способы не являются монополией государственных систем двадцатого века.
В Киеве 30 марта 1830 года на берегу Днепра было обнаружено мёртвое тело иностранца Фурнье. Ноги – на берегу, голова – в воде. Объявили, что покойный, по-видимому, внезапно потерял сознание, неудачно упал и захлебнулся.
Незадолго перед тем местные власти потребовали от иностранца, чтобы он представил дополнительные документы на право проживания в Киеве.
В девятнадцатом веке, как и веком ранее и веком позднее, слово «документы» применялись во всем понятном значении: «деньги».
Иностранец оказался гордецом. Он заявил, что «документы» представлять не намерен. Да ещё и написал властям, чтобы его оставили в покое, а то он будет жаловаться. Не только в Москве, но и в Петербурге он человек известный, есть кому заступиться.
К петербургскому заступнику за всех, кто причастен к семейству Раевских, к Л.В.Дубельту, иностранец Виктор-Андре Фурнье обратиться не успел...
Почему пушкинисты не сумели перевести с французского слово «обморок»? Не знали такого слова? Или постеснялись, сочли, что оно, так сказать, снижает образ?
Да нет, всё знали, ничего не стеснялись, но сделали должные выводы из участи Гессена и Модзалевского.
Про обмороки – нельзя. Потому что внезапные беспричинные обмороки были у сына Давыда Леонтьевича, у Льва Давыдовича Троцкого. Об этом ещё в 1921 году в Нью-Йорке в брошюре «Л.Троцкий. Характеристика по личным воспоминаниям» рассказал Г.Зив.
Выше я приводил рассказ А.В.Никитенко о том, что в верхнем левом углу губы у Пушкина было постоянное трепетание. Добавлю, что именно по этой причине он держал в этом углу то карандаш, то перо, а то и просто прикрывал рукой бьющийся живчик.
Не знавшие его близко, видевшие мельком, городили чепуху, мол, Пушкин постоянно грызёт ногти. Пушкин не грыз ногти. Он придерживал свой тик.
Года два назад в ЦДЛ состоялся доклад одного из тех, кто получил кандидатскую степень за тему «Борьба с троцкизмом», вскоре защитил докторскую диссертацию по той же теме, а сейчас бодро выступает, сдвигая оценки туда и обратно. Так вот, выступил докладчик, говорил разное, а затем в зале поднялся человек и назвал себя: «Я – Саша Брянский. Саша Красный. Меня приняли в Союз писателей, когда мне было сто два года». Ему сказали: «Так вы поднимитесь на сцену». На что он ответил: «Я не буду подниматься. Мне сто четыре года, мне подниматься нелегко. Я скажу отсюда, и меня будет слышно. Во время гражданской войны я служил в том поезде, который был поездом Троцкого. Я о нём сейчас скажу. У него вот здесь (показывает на угол рта) был постоянный тик».
Это совпадение, до сих пор не отражённое в печати, я считаю решающим доводом. После него можно не обращать внимания на совпадения других наследственных признаков, таких, как подагра, желудочно-кишечные хлопоты, близорукость или внезапные беспричинные обмороки.
Неоспоримая прямая наследственность позволяет совершенно по-иному воспринять облик Троцкого, который так и говорил делегации евреев: «Скажите тем, кто вас послал, что я не еврей».
Его ответ не понимали и думали, что он хотел сказать – «я – большевик и потому у меня нет национальных пристрастий». Но он отвечал в прямом, в буквальном смысле, а мы в двадцатом веке утратили способность доверять тому, что слышим.
На родословной Троцкого пытались нажиться политические спекулянты и их прихвостни, литературные импотенты, бубнившие, что, мол, «всё зло от них пошло». Но не выйдет это. Лишь один из наркомов первого поколения считался иудеем, и тот оказался потомком Пушкина!
Не только к Троцкому, но и к Пушкину можно отнести сказанное А.В.Луначарским: «В нём нет ни капли тщеславия, он совершенно не дорожит никакими титулами и никакой внешней властностью: ему бесконечно дорога, и в этом он честолюбив, его историческая роль!.
«...Могучий ритм речи... замечательная складность, литературность фразы, богатство образов, жгучая ирония, парящий пафос, совершенно исключительная, поистине железная по своей ясности, логика».
«Его статьи и книги представляют собой застывшую речь, – он лите-ратурен в своём ораторстве и оратор в своей литературности».
Послушаем самого Троцкого.
«С ранних лет любовь к словам была неотъемлемой частью моего существа».
«Хорошо написанная книга... казалась и продолжает казаться мне самым ценным и значительным продуктом человеческой культуры».
«В тюрьме с книгой или пером в руках я переживал такие же часы высшего удовлетворения, как и на массовых собраниях революции».
Троцкий не притворялся, не хитрил, когда говорил, что и в изгнании каждый день, проведённый им за письменным столом, был счастливым днём. Он оставался жизнерадостен, весел, с оптимизмом думал о будущих временах. Надёжный друг своих друзей, человек доброжелательный, разве что иной раз чересчур доверчивый, он прожил яркую, по-настоящему счастливую жизнь.
Пусть многопишущие обыватели отделываются штампами – «трагическая фигура», «неудачник», «проигравший».
Если мерить человеческую жизнь умением радоваться счастливым дням, то его «победитель», не знавший в своей жизни ни одного спокойного дня, в любых обстоятельствах страдавший от комплекса не¬полноценности, от скорпионских, провокаторских укусов, непрерывно наносимых самому себе, всем приближённым, всей стране – вот он-то и остаётся в истории хроническим, неизлечимым, обречённым неудачником.
Духовное и физическое родство Пушкина и Троцкого помогает многое обдумать вновь. Не только Пушкин помогает понять всё человеческое в Троцком. Но и Троцкий помогает увидеть в правильном масштабе политическую силу ума Пушкина и глубже проникнуть в законы политического и личного поведения великого поэта.
Через века и страны будут подниматься всё выше две великие фигуры. Они будут двигаться навстречу друг другу, они друг друга поддержат с пониманием и с любовью.
И что останется от завистников, от патологических лжецов, от человеконенавистников?
Бесконечная космическая пыль.
ПРИБАВЛЕНИЕ
Попробуем предугадать читательские недоумения и неудовольствия. Итак, нападение первое. — «Лишь потому, что иначе версия не выстраивалась, вам пришлось изобретать передатировку стихотворения «Под вечер, осенью ненастной...» Что это? Произвол!»
Защита. – Предположение о более поздней датировке – не мой каприз. Оно выдвигалось неоднократно, в частности пушкинистом М.Л.Гофманом.
Нападение второе. – «Концы с концами не сходятся! Почему за ув¬лечением полькой Анжеликой должно следовать рождение ребёнка? Вовсе не обязательно! Известно, что романы с Амалией Ризнич, с Каролиной Собаньской остались без «последствий». Что это? Домысел!»
Защита. – Ни с А.Ризнич, ни с К. Собаньской романов не было, потому не могло быть последствий. Письма Пушкина безосновательно приурочила к Собаньской Т.Цявловская. Ещё до войны эту легенду убедительно опровергал Н.К.Козмин...
Нападение третье. – «Допустим, что у Анжелики ребёнок был. Тогда объясните: откуда у потомка польки и Пушкина – цыганские черты, цыганский характер? Почему «цыганский», а не африканский? Вам что, незнакомо такое имя – Ганнибал? Где логика?!»
Защита. – Что ж, заодно опровергайте логику Пушкина. Вот две строфы из стихотворения, напечатанного им в 1831 году.
ЦЫГАНЫ
С английского
Здравствуй, щастливое племя!
Узнаю твои костры;
Я бы сам в иное время
Провожал ciu шатры.
Завтра с первыми лучами
Ваш исчезнет вольный след.
Вы уйдёте – но за вами
Не пойдёт уж ваш поэт.
Столь же решительно опровергайте примечание В.В.Томашевского:
«Пушкин помечал это стихотворение как перевод с английского, но ничего подобного в английской поэзии не найдено. Самое содержание стихотворения связано с фактами жизни Пушкина...».
Насчёт Африки – опровергайте непосредственно Осипа Абрамовича Ганнибала. Вам поможет профессор П.И.Люблинский. В «Литературном Архиве» АН СССР, т. I, 1938, стр. 159-231 в обзоре «Из семейного прошлого предков Пушкина» он привёл обширную документацию. Из неё следует, что Мария Алексеевна, урождённая Пушкина, впоследствии известная, как «московская бабушка» поэта, родила дочь Надежду 21 июня 1775 года.
Когда дочери ещё не исполнился год. Мария Алексеевна навсегда покинула мужа, вернулась из имения «Суйда» С.-Петербургской губернии в Москву, к своим родителям. Затем «майя 18 дня 776 года» послала разлучное письмо.
«Государь мой Осип Обрамович! ...уже я решилась более вам своею особою тягости не делать, а растатся на век и вас оставить от моих претензий во всём свободна. ... от вас и от наследников ваших ничего никак требовать не буду, и с тем остаюсь с достойным для вас почтением, ваша, государь, покорная услужница, Марья Ганнибалова».
«Во уверение сего и что оное письмо подписано рукою сестры моей родной подписуюсь, орденского кирасирского полку подполковник. Ми-хайла Пушкин».
П.И.Люблинский опубликовал и ответ Ганнибала от 29 мая.
«Письмо ваше от 18-го числа сего майя я получил, коим... требуете только, чтоб отдать вам дочь вашу Надежду... и на оное имею объявить, что я издавна уж... нелюбовь ко мне чувствительно предвидел и увеличившиеся ваши, в досаждение мое, и несносные для меня поступки и поныне от вас носил с крайним оскорблением; ... как себе от вас приемлю, так и вам оставляю от меня, свободу навеки; а дочь ваша Надежда припоручена от меня... управителю... для отдачи вам, которую и можете от него получить благопристойно, ...и затем желаю пользоваться вам златою волностию, а я в последния называюсь муж ваш Иосиф Ганнибал».
Вскоре положение изменилось. Отца М.А. разбил паралич, он скончался. Тут М.А. обратилась к императрице Екатерине II с жалобой на отсутствие поддержки от... супруга!
В ответном прошении Ганнибала, обращённом к всемилостивейшей государыне, читаем: «Всевышний возмездник знает совесть мою, знает так же произведение дочери моей».
Профессор Люблинский о «сомнениях Ганнибала» заключает:
«Кто может доказать, что они не могли быть искренними? При ином предположении нам будут совершенно непонятными тот тон и та горечь, какою наполнено его ответное письмо к жене».
Нападение четвёртое. – «Если Африке заявляется отвод, чем объяснить, что увезённая дочь. Надежда Осиповна, которой было суждено стать матерью Александра Пушкина, впоследствии получила прозвание «прекрасная креолка»?»
Защита. – Южные черты – не обязательно африканские. В недалёком расстоянии от Суйды находилось имение выходца из Индии, князя Визапура, знаменитого светского льва, то есть успешного дамского поклонника.
В книжке «Рассказы бабушки Благово» (СПб, 1885, стр. 458-460) поминается и Марья Алексеевна. Оказывается, именно про неё по Москве ходил стишок:
В Москве нашлась такая дура.
Что не спросясь Амура
Пошла за Визапура
(По смыслу надо бы не «Амура», а «Авгура», то есть «не спросясь совета».)
Не берусь утверждать, что Визапур – единственный представитель индийских цыган, коего следует принимать в расчёт. Достаточно сделать вывод ограничительный. Происхождение от Ганнибала – возможная версия, но почему бы не держать её под вопросом, наряду с прочими?
Нападение пятое. – «Пушкин говорит с Борисом Фёдоровым о своих незаконнорожденных отпрысках во множественном числе. Почему вы ведёте речь об одной Анжелике?»
Защита. – Другие имена оставляю в качестве засадного полка.
Не предупредив, что имею какое-то отношение к тексту, предложил его вниманию одного из читателей. Результат превзошёл ожидания.
Балетмейстер и композитор Иосиф Ильич Слуцкер обладает отличной памятью и неукротимой жизненной энергией. Он успел в юные годы в своём родном городе Клинцы услышать выступление вождя Красной Армии Льва Троцкого. Тогда обходились без всяких звукоусилителей. Оратор говорил с балкона Госнардома, стоявшего на Большой улице, впоследствии улица Карла Либкнехта.
– Я на всю жизнь остался под впечатлением, я был заворожен красотой его речи, богатством слога, музыкальностью интонаций. С тех пор, особенно в поездках за рубеж, я стремился – и сумел – прочесть всё, им написанное. Вот почему я считаю эту версию крайне интересной, но всё же не доказанной, не вполне убедительной. Вот что меня смущает. Если оно всё было так, почему же сам Троцкий ни в одном из печатных выступлений не сказал ни слова, не оставил намёка на тайну своего происхождения?
– А не является ли намёком тот факт, что его самого зовут Лев, старшего брата – Александр, сестру – Ольга? То есть повторены все три имени...
– Что из того? Таких повторений, в уважение памяти поэта, могли быть десятки...
– Но ведь в статье написано, что он умышленно опускал фамилию, под которой числился его отец. Отсюда возможен обратный вывод: он точно знал, что истинная, фактическая фамилия – совсем другая.
– Если знал – тем более необъяснимо молчание. Ведь, казалось бы, как раз в его интересах было сделать эту тайну известной. Значит, всё-таки не знал? Но разве мог не знать? Тут что-то не так...
– Давайте подумаем. Допустим, что тут не одна тайна, а несколько, друг от друга неотделимых. Кроме того, возможно, он знал только вторую половину, только ближайшую к себе часть. А в этой, да и в первой половине, могли быть неудобные, так сказать, «невыгодные» предки. Если в его родословной – генералы царской службы, если его дед – губернатор, объявлять об этом было вовсе ни к чему.
Развернём оставленную в запасе, на вид сложную, но вместе с тем наиболее вероятную версию.
Виднейший пушкинист Б.В.Томашевский отрицательно относился к узко-биографическим трактовкам лирики поэта. Он отметал догадки, сводившиеся к выкликанию наугад различных женских имён. Протестуя против домыслов и легенд, он отнюдь не призывал умалчивать о действительных фактах.
Несколько стихотворений, каждое по отдельности, нигде не суммируя частные наблюдения, Томашевский соотнёс с женским именем, очевидно единственным, которое он посчитал бесспорным.
Какие-то ему ведомые доводы учёный в печати не привёл. Однако, хотя и в рассыпную, в разброс, не прикоснулся ли он к чреватому последствиями сюжету?
Борис Викторович отличался отменным здоровьем. Во время отдыха в Крыму, превосходный пловец утонул, купаясь на пляже Гурзуфа. Виновником гибели могли оказаться медузы. Согласно древнегреческой мифологии одна из них. Медуза Горгона, превращала каждого, кто осмеливался на неё взглянуть, в камень...
Её звали Катерина. Екатерина Раевская, дочь знаменитого боевого генерала, 15 мая 1821 года она вышла замуж за генерала Михаила Фёдоровича Орлова, в то время командовавшего 16-ой дивизией. Свадьбу играли в Киеве. Сын Катерины Николай родился 20 марта 1822 года, то есть на целый месяц (на 29 дней) позже обычного срока.
Отсчитаем обратно 40 недель (280 дней). Спрашивается, где была Екатерина Николаевна в понедельник, 13 июня 1821 года?
По данным «Летописи жизни и творчества Пушкина» (стр. 274-275) Пушкин воротился в Кишинёв из Одессы 25 или 26 мая. Чета Орловых прибыла из Киева в Кишинёв около 5 июня. Итак, все действующие лица нашего сюжета в должное время оказались в должном месте. Николай Михайлович Орлов со временем стал губернатором в том же Кишинёве.
В журнале «Кодры» (Кишинёв, 1983, № 4) высказывалось предположение: один из самых проницательных и проникновенных пушкинистов, Михаил Осипович Гершензон, – тайный потомок Николая Михайловича Орлова. Вот главный аргумент: дочь губернатора. Вера Николаевна Орлова, замуж не вышла, посвятила свою жизнь заботе о... М.О.Гершензоне. Опекала его не в качестве подруги, а в качестве матери или сестры. Она владела домиком возле Арбата, в Плотниковом переулке, и подарила весь флигель М.О.Гершензону по случаю его женитьбы на сестре пианиста А.Б.Гольденвейзера.
Добавим, что у Н.М.Орлова могло быть несколько побочных детей. Если одного ребёнка взяла в приёмыши кишинёвская семья Гершензонов – точно таким же образом мог получить столь же надёжных усыновителей и их фамилию Давыд Леонтьевич «Бронштейн».
Заключительную часть данной публикации («Прибавление») читатели увидят впервые. Предшествующие страницы печатались в одном из альманахов. С ним ничего плохого не случилось. Но, например, «Литературная газета», сообщая о выходе альманаха, не ограничилась тем, что опустила название моего текста. Удалили имя автора, заменили на инициалы экономиста (О.Р.Лациса – Ред.). Таким образом, немалый круг читателей, интересующихся пушкинианой, был оставлен в неведении.
Поскольку редакция "ЛГ" не сочла нужным исправить свою оплошность, трудно поверить в случайность произведённой подмены.
Остаётся выразить признательность редакции журнала "НОЙ", решившейся ещё раз нарушить традицию смущённого замалчивания, традицию умышленного разрыва и скособочивания облика великого поэта и его столь незаурядных тайных потомков.
Позвольте напомнить начало и конец стихотворения "Гречанке".
Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов...
...............................................
Мне долго щастъе чуждо было,
Мне ново наслаждаться им.
Комментаторы ошиблись, не обратили внимание на то, что гречанкой по материнской линии – была Екатерина Раевская, в замужестве Орлова.
Поэт включил это стихотворение, пометив его 1822 годом, в раздел «Послания». Под каким номером?
Нетрудно догадаться. Это судьбоносное число мы вычислили, а Пушкин помнил. И не отказал себе в удовольствии в честь своего личного праздника поставить его под номером – тринадцать!
11 июня 1996 г.
ВЛАДИМИР КОЗАРОВЕЦКИЙ
ЗА ЧТО УБИВАЛИ ПУШКИНИСТОВ
Название исследования Александра Лациса, о котором пойдет речь, корректней: "Из-за чего погибали пушкинисты?" (альманах "Ной", №19, 1996). Ну, что ж, Лацис был осторожным пушкинистом, я же в данном случае исхожу из того, к какому выводу, в конечном счете, приводит нас его логика. Впрочем, это единственное наше расхождение, да и то не во взглядах, а в степени категоричности этой конкретной оценки.
Итак, в начале 1937 года на одной из центральных площадей Ленинграда, при минимальном автомобильном движении был насмерть сбит автомашиной известный пушкинист Сергей Гессен. Глухие толки донесли до нашего времени информацию о том, что "машина гонялась за ним, как за мухой".
"Каков её (фразы в кавычках – В.К.) юридический вес? – справедливо задавался вопросом Лацис. – Ноль целых, ноль десятых. Если рассуждать непредвзято, вот что могло произойти. Стараясь избежать наезда, шофер повернул, было, в сторону. Но одновременно в ту же сторону метнулся пешеход. Мгновение, и – снова одновременно – пешеход и водитель бросились в другую сторону. Так произошло гибельное столкновение."
С этим трудно не согласиться: вполне возможный вариант. Но вот еще один известный пушкинист, Л.Модзалевский (это он вместе с С.Гессеном подготовил и издал в 1929 году книгу "Разговоры Пушкина") – через 12 лет после смерти соавтора выпадает из поезда "Москва–Ленинград" и, конечно же, разбивается насмерть. А еще через 8 лет другой известный пушкинист, Б.Томашевский, прекрасный пловец, тонет на пляже. Тоже бывает: например, свело судорогой сразу обе ноги и обе руки – и даже крикнуть не успел.
Я согласен: в каждом из приведенных примеров объяснение причины смерти несчастным случаем возможно, хотя в каждом случае есть основание предположить, что смерть не случайна. Но в целом... Количество этих странных смертей среди известных пушкинистов явно зашкаливает за критическую отметку; потому-то я и выбрал другое, более определенное слово для заголовка. Нет, пушкинистов все-таки убивали, и причина, по которой это происходило, была скрыта в глубине веков; похоже, только теперь, благодаря Лацису, тайное становится явным.
А началось все после окончания Пушкиным лицея. Из воспоминаний И.Пущина:
"Между нами было и не без шалостей. Случалось, зайдет он ко мне. Вместо: "Здравствуй", я его спрашиваю: "От нее ко мне или от меня к ней?" Уж и это надо вам объяснить, если пустился болтать.
В моем соседстве, на Мойке, жила Анжелика – прелесть полька!"
Далее – цитата из Пушкина: "На прочее – завеса."
Совершенно естественно было Лацису сделать из "прочего" вывод: был и ребенок. Единственный ли это был случай с такими последствиями? Конечно, нет: тут кстати вспомнить пушкинскую фразу, записанную Б.Федоровым в 1828 году: "Детей у меня нет, а всё вы*****."
"Внебрачные дети теряли права дворянства, их не принимали в "приличных домах", –- писал Лацис. – ...Они или их потомки могли вчинить иск мемуаристу о возмещении убытков за диффамацию, то есть за разглашение порочащих сведений, хотя бы и справедливых. Вот почему пикантные сюжеты излагались туманно, нередко с переносом на выдуманные адреса или с переносом на тех, кто уехал за границу и не оставил корней в России."
Судьбы таких потомков, их генеалогические древа, ведущие начала от известных в пушкинскую эпоху людей, тем не менее прослеживались довольно тщательно. Отец Л.Модзалевского, Б.Модзалевский был едва ли не лучшим знатоком генеалогии потомков известных людей в России XIX века: и кто кому кем приходится по документам, и кто – настоящие родители. Про него шутили, что у него вместо головы – картотека. А про его сына – что у него вместо головы картотека его отца. Ну, а если шутки в сторону, то в чем же дело? Заглянуть в картотеку, да и выяснить, что там дальше происходило с дитем любви Пушкина и прелестной польки! Но, оказывается, картотека эта находится в Пушкинском Доме, а доступа к ней нет по причине того, что архив Модзалевского "не разобран". Ну, да, – ехидно шутил по этому поводу Лацис в 1993 году, – ведь с момента смерти Модзалевского-старшего прошло-то всего шестьдесят лет! Вот и пришлось Лацису самому восстанавливать "линию судьбы" того потомка, знание о котором оказалось таким зловещим для отечественных пушкинистов.
Сын или дочь? Известно, что судьбами внебрачных дочерей Пушкин не интересовался; но он и сам дал подтверждение тому, что в этом случае был сын. Вот стихотворение, которое Лацис по мастерству совершенно справедливо относит к 1819-1820 году (пушкинская дата 1814 – явный отвод глаз, очередная пушкинская мистификация; она, вместе с названием "Романс", предназначена, чтобы скрыть истинную суть искреннего стихотворения):
Под вечер, осенью ненастной
В далеких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
Дадут покров тебе чужие
И скажут: "Ты для нас чужой!"
Ты спросишь: "Где ж мои родные?"
И не найдешь семьи родной.
Но что сказала я? Быть может,
Виновную ты встретишь мать.
Твой скорбный взор меня тревожит!
Возможно ль сына не узнать.
Дальше Лацис проследил судьбу сына Пушкина и его потомков по документам.
Сентябрь 1820, Пушкин в письме к брату Льву, о своем друге, сыне генерала Раевского, Николае Николаевиче ("младшем"):
"Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные."
По поручению Раевского-младшего надежный человек их семьи, француз Фурнье отвез мальчика в их южные имения, где полковой священник исполнил положенный обряд и выписал метрическое свидетельство. Ребенку дали фамилию матери, крестным отцом был адъютант генерала Л.Дубельт. Предположительно по имени крестного мальчику дали имя Леонтий.
Через 2 года Пушкин – Бенкендорфу:
"Ежели Николай Раевский проследует в Полтаву, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство дозволить мне его там навестить."
В Европу – не пустили, в Китай – не пустили, не пустили и в Полтаву. Но почему – именно в Полтаву, да еще при условии нахождения там Раевского-младшего? Это Бенкендорфу должен был объяснить Леонтий Дубельт, который стал его правой рукой – о чем Пушкину было известно.
Из архива Раевских.
Посыльный княгини Анны Голицыной из Кореиза (кто уже не помнит, напоминаю, что это в Крыму) в Форос (это название теперь уже знают все!) – последнее приобретение Н.Н.Раевского-младшего – с запиской:
"Я вам посылаю вашего Димбенского. Славный мальчик, но у него не всё ладно с ногами, и это ведет к тому, что он мне не сможет пригодиться как секретарь."
На обороте, в приписке, фамилия повторена иначе: Дебинский.
1 мая 1834 года письмо к Николаю Раевскому:
"Посылаю вам пашпорт для вашего Дембинского и прошу вас возвратить мне тот пашпорт, который был ему выдан с.-петербургским Генерал-Губернатором. По истечении же годичного срока пришлите мне и прилагаемый пашпорт для перемены оного...
Ваш друг душою и сердцем
Л.Дубельт"
Очевидно, что, имея дело с паспортами, Дубельт вряд ли мог перепутать фамилию своего крестника – сына Анжелики Дембинской.
(Леонтий) Дембинский страдал подагрой, к концу жизни Раевского стал его секретарем и читал умирающему французские книги: будучи воспитанником Фурнье, он свободно владел французским. Уже после смерти генерала с одной из кузин его вдовы у Дембинского был роман, и она родила ребенка, которого, как было принято поступать с незаконнорожденными детьми дворян, отдали в надежную, непьющую (еврейскую) семью.
В доме Давыда Леонтьевича Бронштейна, на хуторе Яновка, куда он со своей семьей приехал из Грамоклеи (а туда – из Полтавской губернии) не говорили ни на иврите, ни на идише, религиозных обычаев не соблюдали, по субботам работали. Сын, Лев Давыдович, во втором классе Одесского реального училища участвовал в выходке против учителя и был на время исключен. Его дальнейшая судьба общеизвестна. В 1930 году в Париже и Берлине вышла его автобиография "Моя жизнь".
Рассказывая о своей жизни, Троцкий ни разу не упомянул ни фамилии отца, ни девичьей фамилии матери и места или года ее рождения. Единственное, что можно вычислить – примерно – год рождения отца, 1846-й. О своем происхождении знал, не мог не знать: родители назвали троих детей, как и родители Пушкина – в соответствии с очередностью рождения, – Александром, Львом и Ольгой.
Легко представить себе, как все это обсуждалось Модзалевским-младшим и Гессеном. В их распоряжении была картотека Модзалевского-старшего (он умер в 1933 году), им не надо было проходить путь поисков и постепенных догадок, пройденный Лацисом. Более того, в их памяти были свежи не только черты внешности, но и некоторые особенности здоровья Льва Давыдовича. Например, им вполне могло быть известно про внезапные беспричинные обмороки и про нервный тик в углу рта – а уж про пушкинские обмороки и нервный тик в левом углу рта, к концу жизни превратившийся в судороги (об этом я писал в недавней публикации в "Новых известиях" от 30 июня 2002 г.), им было известно наверняка. Совпадали и другие наследственные признаки: болезнь ног, близорукость, желудочные спазмы.
Происхождение Троцкого объясняет его фразу, сказанную представителям Бунда, когда они в 1918 году пришли к нему просить защиты от большевиков: "Скажите тем, кто вас послал, что я не еврей." Ее всегда пытались объяснить как высказывание интернационалиста, для которого национальной принадлежности не существует, в то время как это было сказано в прямом смысле.
"На родословной Троцкого, – писал Лацис, – пытались нажиться политические спекулянты и их прихвостни, литературные импотенты, бубнившие, что, мол, "все зло от них пошло". Но не выйдет это. Лишь один из наркомов первого поколения считался иудеем, и тот оказался потомком Пушкина!"
Разумеется, пушкинисты понимали, что информация, оказавшаяся в их руках, была смертельно опасной. Для Сталина не было человека ненавистней Троцкого, а информация о том, что Троцкий – потомок Пушкина, была для него страшней реального заговора. Несомненно, они думали, что чрезвычайно осторожны, – и все-таки где-то, с кем-то проговаривались. Как всегда, находился кто-то среди самых близких друзей, кто, в ужасе от услышанного, сообщал, куда следует. Видимо, в процессе подготовки к столетию со дня смерти Пушкина, которое предполагалось отмечать с чрезвычайным бумом, первым проговорился Гессен – и, став таким образом заметным источником опасности, был и убран первым.
Следовало исключить любую возможность распространения этой информации – даже в виде протоколов допросов и чистосердечных признаний. Смерть неосторожных пушкинистов и впредь не должна была вызывать подозрение, несчастный случай оставлял их авторитет в силе, их книги продолжали издаваться. Картотека Модзалевского-старшего благополучно перекочевала в Пушкинский Дом и стала секретной, пребывая в этом качестве и сегодня. В комиссию по празднованию пушкинского юбилея срочно вводились чекисты и стукачи. Именно с этого юбилея пошла особо тщательная цензура на пушкинистику, причины которой Лацис долгие годы не мог понять и последствия которой мы расхлебываем до сих пор.
"С ранних лет любовь к словам была неотъемлемой частью моего существа," – писал Троцкий, и это, пожалуй, главный наследственный признак этого потомка Пушкина.
"Троцкий не притворялся, не хитрил, когда говорил, что и в изгнании каждый день, проведенный им за письменным столом, был счастливым днем, – писал о нем Лацис. – Он оставался жизнерадостен, весел, с оптимизмом думал о будущих временах. Надежный друг своих друзей, человек доброжелательный, разве что иной раз чересчур доверчивый, он прожил яркую, по-настоящему счастливую жизнь...
Если мерить человеческую жизнь умением радоваться счастливым дням, то его "победитель", не знавший в жизни ни одного спокойного дня, в любых обстоятельствах страдавший от комплекса неполноценности, от скорпионских, провокаторских укусов, непрерывно наносимых самому себе, всем приближенным, всей стране – вот он-то и остается в истории хроническим, неизлечимым, обреченным неудачником."
Любопытно, что эта нить внебрачных детей через Пушкина тянется в обе стороны – как в будущее, так и в прошлое: что-то знал он и про собственных родителей и не случайно никогда не подписывался ни инициалами, ни полным именем-отчеством Александр Сергеевич – всегда только Александр Пушкин или А.Пушкин. Что же до его негритянского происхождения, то мало сказать, что оно под вопросом: Лацис показал, что и тут "свободная любовь" сыграла злую шутку с несколькими поколениями пушкинистов.
В 1938 году в "Литературном Архиве" АН СССР в обзоре "Из семейного прошлого предков Пушкина" профессор П.И.Люблинский опубликовал довольно много документов, которые это происхождение не просто ставят под сомнение, а, пожалуй, исключают.
"Московская бабушка" поэта Марья Алексеевна, урожденная Пушкина и вышедшая замуж за сына "арапа Петра Великого", Осипа Абрамовича Ганнибала, свою дочь Надежду, мать Пушкина, родила 21 июня 1775 года. Не проходит и года, как она уезжает из имения мужа Суйды (С.-Петербургской губернии) в Москву, к родителям, и 18 мая 1776 года посылает мужу письмо:
Государь мой Осип Абрамович!.. Уже я решилась более вам своей особою тягости не делать, а растатся на век и вас оставить от моих претензий во всём свободна... От вас и от наследников ваших ничего ни как требовать не буду, и с тем остаюсь с достойным для вас почтением, ваша, государь, покорная услужница, Марья Ганнибалова.
Во уверение сего и что оное письмо подписано рукою сестры моей родной подписуюсь, орденского кирасирского полку подполковник Михайла Пушкин.
А вот из ответа Ганнибала от 29 мая:
Письмо ваше от 18-го числа сего маия я получил, коим... требуете только, чтоб отдать вам дочь вашу (здесь и далее выделено мной
– В.К.) Надежду... и на оное имею объявить, что я издавна уж... нелюбовь ко мне чувствительно предвидел и увеличившиеся ваши, в досаждение мое, и несносные для меня поступки и поныне от вас носил с крайним оскорблением; ...как себе от вас приемлю, так и вам оставляю от меня, свободу навеки; а дочь ваша Надежда припоручена от меня... управителю... для отдачи вам, которую и можете от него получить благопристойно, ...и затем желаю пользоваться вам златою волностию, а я в последния называюсь муж ваш Иосиф Ганнибал.
Вскоре отца Марьи Алексеевны разбил паралич, он умер, и она обращается к Екатерине II с жалобой (!) на мужа за то, что супруг не оказывает ей материальной поддержки! Ганнибал пишет государыне ответ на эту жалобу, и в его ответе читаем:
Всевышний возмездник знает совесть мою, знает так же произведение (выделено мной
– В.К.) дочери моей.
Говоря о "сомнениях" Ганнибала, П.Люблинский пишет:
"Кто может доказать, что они не могли быть искренними?
При ином предположении нам будут совершенно непонятными тот тон и та горечь, какою наполнено его ответное письмо к жене."
Проливая свет на подоплеку этой истории, Лацис приводит ходивший по Москве стишок про Марью Алексеевну из книжки "Рассказы бабушки Благово":
В Москве нашлась такая дура,
Что не спросясь [Авгура]
Пошла за Визапура.
Князь Визапур был выходец из Индии; его имение находилось недалеко от Суйды, он слыл светским львом и славился победами над женщинами. Был ли он индусом или индийским цыганом – в любом случае его отцовство вполне могло объяснить черты "прекрасной креолки" и слегка вывернутые губы Пушкина – и Троцкого! (А также то, что характерно негритянские черты и цвет кожи не проявились ни у одного из потомков Пушкина.) Видимо, имея в виду именно этот узелок на нити происхождения Пушкина, Лацис, говоря об отце Троцкого, писал о его свободолюбивом, "прямо-таки цыганском" характере.
Сегодня, слава Богу, никого не удивишь внебрачными связями и детьми, дети не лишены прав и, как правило, элементарно усыновляются (удочеряются) негенетическим родителем, если он есть, и любимы наравне с другими. С этой точки зрения от устаревших мер предосторожности по отношению к потомкам Пушкина можно спокойно отказаться, а наш сегодняшний пример показывает, что в картотеке Модзолевского можно найти нити, ведущие к не менее интересным открытиям (например, Лацис проследил генеалогию еще одного замечательного потомка Пушкина – одного из самых талантливых пушкинистов М.Гершензона, ведущего свою "родословную" от Екатерины Раевской; его усыновителями была кишиневская семья Гершензонов). Надо только обеспечить доступ к пресловутой картотеке – ведь то, что было так опасно для Сталина, сегодня-то не представляет опасности для власти и не охраняется НКВД и МГБ? И если это в ближайшее время не будет сделано, значит охранные мотивы официальной пушкинистики по-прежнему в силе, значит Пушкин по-прежнему чем-то опасен властям, и на него и сегодня существует цензура, которая не даст нам восстановить истинный облик поэта и расшифровать даты, адресаты, а зачастую – и смысл многих его стихов.
http://naarapa.narod.ru/01.htm
ВЛАДИМИР КОЗАРОВЕЦКИЙ
«УТАЕННАЯ ЛЮБОВЬ» ПУШКИНА
Среди пушкинских тайн и головоломок две загадки давно привлекают внимание пушкинистов больше остальных: «утаенная любовь», упомянутая в черновом варианте вступления к «Полтаве» и тайна 10-й главы «Евгения Онегина». 10-ю главу расшифровал Александр Лацис – по крайней мере, ее первые 11 строф; ключ к расшифровке остальных строф остался в его архиве, находящемся в РГГУ. Что же до «утаенной любви», то она пока не разгадана. Интерес к ней понятен и усилен тем, что у Пушкина есть ведь так называемый «донжуанский список», а над загадкой бьются до сих пор, хотя и написаны о ней многие тома. Александр Лацис по этому поводу предположил, что ищут не там и что под «утаенной любовью» Пушкин имел в виду свободу, но с этим трудно, невозможно согласиться, настолько постоянно и открыто, во всех нюансах поэт говорил о своей любви к свободе. Между тем, как мне кажется, сам Лацис был в двух шагах от разгадки, только он прошел мимо нее в собственной работе.
Вот цитата из стихотворения «Романс», под которым Пушкин поставил дату «1814», являющуюся явной мистификацией:
Под вечер, осенью ненастной
В далеких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
..........................................................
Дадут покров тебе чужие
И скажут: «Ты для нас чужой!»
Ты спросишь: «Где ж мои родные?»
И не найдешь семьи родной.
.............................................................
Быть может, сирота унылый,
Узнаешь, обоймешь отца.
Увы! Где он, предатель милый,
Мой незабвенный до конца?
Утешь тогда страдальца муки,
Скажи: «Ее на свете нет,
Лаура не снесла разлуки
И бросила пустынный свет».
…………………………………………...
Но что сказала я? Быть может
Виновную ты встретишь мать.
Твой скорбный взор меня тревожит!
Возможно ль сына не узнать?
Уровень, психологическая проникновенность этого стихотворения Пушкина, проникнутого чувством ответственности за судьбу ребенка, позволила Лацису отнести его примерно к 1818-19 году и адресовать его к роману Пушкина с полькой Анжеликой Дембинской, пришедшийся на 1817 год. Это о ней писал Пущин в своих воспоминаниях о Пушкине: «Случалось, зайдет он ко мне. Вместо: «Здравствуй», я его спрашиваю: «От нее ко мне или от меня к ней?»... В моем соседстве, на Мойке, жила Анжелика - прелесть полька!.. На прочее - завеса.»). Лацис вполне обоснованно выводит, что под «прочим» Пущин подразумевал родившееся дитя и что это был сын. Далее Лацис прослеживает судьбу его и потомков Пушкина вплоть до Троцкого - но меня в этой истории интересует другое.
Причиной мистифицирующего изменения даты стихотворения было, конечно же, рождение ребенка: в XIX веке открыто говорить о незаконнорожденных детях было не принято, и Пушкин, даже написав стихотворение, сделал все от него зависящее, чтобы тайна не была раскрыта. Более того, в написанном в 1830 году стихотворении «Паж», имеющем и другое название - «Пятнадцатый» - и изображающем пятнадцатилетнего влюбленного подростка (а если попытаться идентифицировать его с самим Пушкиным, то опять же получается 1814 год), в черновом варианте одной строкой были слова «моя варшавская графиня», и, чтобы даже такой далекой ассоциацией в стихотворении, не имеющем никакого отношения к роману с Анжеликой, Пушкин, чтобы не напоминать о ней, заменил «варшавскую» на «севильскую».
В «донжуанском списке» Пушкина, где он перечислил свои любови, относительно немного имен: 15 - в первой части и 22 - во второй. Если это сопоставить с его фразой, что Наталья Николаевна - «сто тринадцатая любовь», то можно сделать вывод, что он имел в виду «сто тринадцатая женщина», а в этот список поместил только тех женщин, которые оставили серьезный след в его душе и сердце. Судя по тону и содержанию стихотворения, Анжелика Дембинская должна бы была оказаться в этом списке. Все имена в списке даны без фамилий и в силу их обычности по большей части допускали возможность неоднозначного толкования, кто назван под тем или иным именем. Поскольку Анжелика - имя чрезвычайно редкое и сразу давало ключ к узнаванию (что было недопустимо из-за рождения ребенка), Пушкин его и не назвал. Казалось бы, справедливое рассуждение, но... не похоже на Пушкина. Он должен был что-нибудь придумать и если уж и утаивать свою любовь, то по-своему, по-пушкински, зашифровав ее.
«Донжуанский список» составлен хронологически, по годам, и потому все имена в нем пушкинистами давно разгаданы. Роман с Анжеликой Дембинской по времени (август 1817) приходится на промежуток между «Катериной II» (июнь 1817) и «Кн. Авдотией» (осень-зима 1817). «Катерина II» обозначает Екатерину Андреевну Карамзину, которой был сильно увлечен Пушкин: 8 июня 1817 года он пишет ей признание в любви, она передает письмо мужу, за этим последовали объяснение поэта с Карамзиным и слезы Пушкина; имя «Кн. Авдотия» обозначает княгиню Евдокию Ивановну Голицыну, увлечение которой приходится на тот же год (он знакомится с ней в сентябре, а 24 декабря Карамзин пишет Вяземскому в Варшаву, что Пушкин «смертельно влюбился в Пифию Голицыну, у которой проводит вечера».). Судя по включению в список Карамзиной и Голицыной, Пушкин «считал» и те любови, которые не обязательно сопровождались физической близостью: он имел в виду прежде всего чувство. И вот на промежуток между этими двумя увлечениями и приходится любовная связь Пушкина и Анжелики.
Но в списке между «Катериной II» и «Кн. Авдотией» стоит только одно имя под инициалами «N.N.», разгадки которого пока не существует (о нем так и пишут, что это самое трудное для разгадки имя). Это не могут быть инициалы имени и фамилии, поскольку все остальные имена даны без фамилий; следовательно, это общепринятое обозначение скрытого имени. Напрашивается вывод, что это и есть «утаенная любовь» Пушкина, Анжелика Дембинская; причиной ее утаивания было рождение сына, судьбой которого он интересовался и которого пытался повидать.
Немедленно возникает вопрос: почему это до сих пор не пришло в голову пушкинистам? - Ведь для ответа достаточно просто заглянуть в «Летопись жизни и творчества Пушкина» М.Цявловского: никаких других женщин в жизни Пушкина в этот период не было. Ну, я понимаю, почему не заметил этого простого решения Лацис: его мысль настолько безоглядно работала в ином направлении, что на остальные широты взгляда не хватило (уверен, что будь я на его месте, я поступил бы точно так же, тоже сосредоточившись в направлении Троцкого). А другие? - Как мне кажется, причиной этому - ошибка, которая допущена в «Летописи» Цявловского: приводя – видимо, по памяти - в комментарии к взаимоотношениям Пушкина и Анжелики цитату из воспоминаний Пущина, он не только смешал разные эпизоды и ввел детали, которых в этом месте воспоминаний Пущина не было, но еще и в авторстве и адресате вопроса «От нее ко мне или от меня к ней?» поменял Пущина и Пушкина местами, что совершенно изменило смысл происходившего в жизни. Вот что написано в «Летописи» Цявловского: «Раз, зайдя к Пущину и не застав его дома, Пушкин оставляет на столе лист бумаги со своим рисунком, изображающим их общую знакомую польку Анжелику, с надписью: «От нее ко мне или от меня к ней?» Рисунок не сохранился.» Редактор и корректоры тома эту ошибку не заметили, пропустили; между тем «Летопись» - настольный справочник любого пушкиниста.
Предвижу возражение. Окончательный текст посвящения к «Полтаве» и есть стихотворение, обращенное к «утаенной любви»: «Да неужто же эти стихи написаны незнатной польке, продавщице билетов «передвижного» зоопарка через 10 с лишним лет после этой короткой любовной связи?» - спросят меня.
Ну, что ж, можно остановиться и на том, чтобы с этого момента считать разгаданными инициалы «N.N.» в «донжуанском списке» Пушкина и принять мое замечание об исправлении указанного места в «Летописи». Но есть в «Посвящении» места, которые при внимательном чтении заставляют задуматься.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Тебе - но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
Совершенно очевидно, что под «музой темной» подразумевается сокрытие, шифровка и что если речь идет о женщине, которую Пушкин любил когда-то, давно («некогда», «бывало»), которая «бросила пустынный свет» и которой теперь адресовано это посвящение («твоя печальная пустыня»), то адресатом стихотворения вполне можно было бы счесть и Анжелику Дембинскую: почему бы ее скромной душе и не вызвать у поэта такое сильное чувство - особенно если она любила самозабвенно? и если Пушкин, сравнивая ее с женщинами, которых он любил позже, увидел в ней нечто, чего так недоставало ему в них? Но как, в таком случае спросят меня, понять «без ответа», которое прочитывается как «безответная любовь»?
Полагаю, что это место понимается не в том смысле, как это сказано Пушкиным – и не только потому, что такому прочтению противоречат «звуки, Бывало, милые тебе» и «дни разлуки». Эти две строки («Перед тобою без ответа Пройдет, непризнанное вновь») относятся не к чувству, а к стихотворению. Ключ к пониманию этого места - в строке «Коснется ль уха твоего?», из которой следует, что в момент написания посвящения эта женщина находилась не там, где стихи Пушкина были широко известны. Между тем к концу 1828 года, когда было написано это посвящение, Пушкин был общепризнанным национальным гением. Каждое его новое стихотворение – тем более поэма «Полтава» - читалось всеми хоть сколько-нибудь грамотными людьми, и это посвящение могло не стать ей известным, как «некогда» осталось для нее неизвестным стихотворение о любви к ней (а не сама любовь), только в том случае, если ее уже не было в России. И в самом деле, посвящение могло остаться «непризнанным», неузнанным ею – такой смысл этого слова подкрепляется следующей строкой стихотворения: «Узнай, по крайней мере, звуки…»
Вопрос в том, можно ли признать «Романс» Пушкина стихотворением о любви, когда речь в нем – преимущественно о сыне (о любви к его отцу, то есть к Пушкину, - только слова «предатель милый, Мой незабвенный до конца»)? – Думаю, что можно. Даже если он написал ей тогда и какие-то другие стихи, пока еще не разгаданные нами.
Предвижу и следующее возражение: все это притянуто за уши, и связи между этими двумя стихотворениями никакой нет. И, в конце концов, при чем тут «Полтава»? В ответе на последний вопрос и содержится объяснение тайны этого посвящения к поэме и его связь со стихотворением «Романс».
В 1822 году Пушкин просит Бенкендорфа отпустить его в поездку в Европу – ему отказывают; точно так же отказывают ему и в путешествии в Китай. Тогда он просится в Малороссиию:
«Если Николай Раевский проследует в Полтаву, покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство дозволить мне его там навестить.»
«Чего не хватает в этом письме? – задавался в свое время вопросом Лацис и отвечал: - Пояснения. С чего вдруг - в Полтаву, и почему просьба условная, в зависимости от того, будет ли там Николай Раевский? И какая надобность повидаться с Николаем Николаевичем-младшим, с которым в недавние дни путешествия в Арзрум Пушкин две или три недели прожил в одной палатке?»
Пушкин в письме Бенкендорфу явно подразумевает что-то, известное им обоим – и это действительно так, поскольку если адъютант Бенкендорфа Дубельт еще не поставил своего шефа в известность о «тесной связи» между Раевскими и Пушкиным, то теперь это письмо прокомментирует: Пушкин собирается навестить своего сына. Сын находится где-то недалеко от Полтавы, а где именно - Пушкин не знает и думает, что без Николая Раевского может не отыскать. А Дубельт как минимум присутствовал при крещении сына Пушкина и Анжелики Дембинской, поскольку был тогда адъютантом генерала Раевского.
И чтобы уж никаких сомнений у читателя не осталось, вот текст письма Дубельта Раевскому-младшему от 1 мая 1834 года:
"Посылаю вам паспорт для вашего Дембинского (выделено мной – В.К.) и прошу вас возвратить мне тот паспорт, который был ему выдан с.-петербургским Генерал-Губернатором. По истечение же годичного срока пришлите мне и прилагаемый паспорт для перемены оного…
Ваш друг душою и сердцем Л. Дубельт"
Вот почему именно к «Полтаве» написал такое посвящение поэт, у которого само это название неминуемо вызывало мысли о сыне и о его матери.
В черновике другой поэмы, написанной за год до «Полтавы» Пушкин оставил еще одно свидетельство о том, что интересовался судьбой сына: «От общества, быть может, я Отъемлю ныне гражданина, Что нужды, я спасаю сына…» - написал Пушкин в не вошедшем в основной текст поэмы «Цыганы» отрывке, где эти слова произносит Алеко над новорожденным младенцем. Слова эти меньше всего могут относиться к ребенку, рожденному в цыганском таборе, но в них очевидно то, что Пушкин имел в виду собственного сына, когда писал их. Спрашивается, в таком случае, почему эти строки написаны именно в «Цыганах»? – Ответ на этот вопрос разговор для отдельного сюжета.
А теперь можно с помощью Лациса проследить и ниточку, ведущую к знаменитому потомку Пушкина.
В сентябре 1820 года Пушкин в письме к брату Льву пишет (речь идет о сыне генерала Раевского Николае Николаевиче Раевском-младшем): «Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные». Мальчик родился – судя по времени романа с Анжеликой – не ранее мая 1818 года и был отправлен под Полтаву, в имение Раевских, там при крещении получил имя Леонтий. Воспитываясь под наблюдением доверенного человека семьи Раевских француза Фурнье, прекрасно изучил его родной язык и перед смертью читал старому генералу по-французски. После смерти генерала в имение вернулась его вдова; с одной из ее кузин, урожденной Бороздиной, у сына Пушкина была связь. Ребенок – тоже незаконнорожденный – был отдан на воспитание в надежную, непьющую (еврейскую) семью и стал Давыдом Леонтьевичем Бронштейном; старшего сына Давыда Леонтьевича назвали Александр, другого сына – Лев, а сестру – Ольгой. Когда в 1918 году к Льву Давыдовичу Троцкому пришли за защитой от большевиков бундовцы, Троцкий, понимая, почему они пришли именно к нему, сказа им: «Передайте тем, кто вас послал, что я не еврей». Эту фразу до сих пор понимают в том смысле, что Троцкий был интернационалистом и национальности для него не существовало; между тем его слова следует понимать в прямом смысле. А я, пользуясь случаем, приношу свои искренние соболезнования как тем, кто гордился еврейским происхождением Троцкого, так и тем, кто за то же самое Троцкого ненавидел.
http://naarapa.narod.ru/03.htm
МАРИЯ СТРАНД
НАШЛАСЬ ТАКАЯ ДУРА
В «Рассказах бабушки» Е.П.Яньковой, изданных в 1885 году и через 100 лет переизданных, есть место, относящееся к Пушкину (она видала его в детстве) и к его происхождению. На это место часто ссылаются или о нем вспоминают, не подвергая сомнению его достоверность:
«Бабушка его со стороны матери (Надежды Осиповны Ганнибал) Марья Алексеевна, бывшая за Осипом Абрамовичем Ганнибалом, была дочь Алексея Федоровича Пушкина, женатого на Сарре Юрьевне Ржевской, и они между собой родством считались, оттого была и я с нею знакома, да, кроме того, видались мы еще у Грибоедовых. Когда она выходила за Ганнибала, то считали этот брак для молодой девушки неравным, и кто-то сложил по этому случаю стишки:
Нашлась такая дура,
Что, не спросясь Амура,
Пошла за Визапура.
Но с этим Визапуром, как называли Осипа Абрамовича (потому что он был сын арапа и крестника Петра Великого – Абрама Петровича), она жила счастливо, и вот их-то дочь и вышла за Сергея Львовича Пушкина».
Между тем в этих строчках – по меньшей мере 4 неточности, а их смысл вообще не понят; это и немудрено: ведь рассказы записывались со слов бабушки чуть ли не через 100 лет после описываемых событий. Поэтому, ни в чем ее не упрекая, попробуем эти неточности исправить.
Во-первых, брак не был неравным и не мог считаться таковым, поскольку, хотя Ганнибал и не был дворянином с такой древней родословной, как Пушкины, имя сподвижника Петра I было тем не менее славным.
Во-вторых, по давности лет и по непониманию (или незнанию) мифологии, бабушка неправильно воспроизвела вторую строчку частушки, что и заметил в свое время А.Лацис, поправив ее: «Не спросясь Авгура», то есть не спросясь совета. Правда, цитируя этот стишок, он добавил, в свою очередь, лишнее слово («В Москве нашлась такая дура»); поскольку я не нашла такого варианта в других изданиях, полагаю, что пушкиниста просто подвела память и привычка к пушкинскому четырехстопному ямбу. На самом деле частушка, пущенная в свет какою-нибудь московскою кузиною бабушки поэта и не нуждалась в таком уточнении («В Москве»).
В-третьих, Визапуром был не Осип Абрамович Ганнибал, а выходец из Индии, цыганский князь Визапур – Александр Порюс-Визапурский, чье имение находилось по соседству с имением отца Осипа Ганнибала, Абрама Петровича Ганнибала, – Суйдой. Визапур был известным дамским угодником, был экстравагантен, и его поступки и поведение часто служили поводом для толков и сплетен, а некоторые привычки стали предметом подражания (например, прическа а ля Визапур). Это о нем строчка в «Горе от ума»: «Тот черномазенький, на тонких ножках…»
Наконец, в-четвертых, совершенно не соответствует действительности и утверждение, что Марья Алексеевна жила с Осипом Ганнибалом долго и счастливо. Осип Ганнибал в своей семейной жизни повторил судьбу своего отца. «Арап Петра Великого» Абрам Ганнибал женился на дочери греческого шкипера Евдокии Диопер против ее желания; к тому же она любила другого человека, согрешила с ним и родила мужу белую дочь, что произвело в обществе в Пярну, куда они переехали, настоящий шок. Ганнибал запер жену в сарае, бил ее смертным боем, истязал, морил голодом, а потом добился развода через военный суд, который разводить их не имел права – это была прерогатива синода. В результате он женился на Христине Шеберг, фактически не будучи разведен с первой женой. Христина родила ему восемь детей, «шорных, как шорт», и он не мог оформить отцовство в течение 21 года, пока длился бракоразводный процесс; окончательное решение по его разводу принимала Екатерина II.
В свою очередь Осипу Ганнибалу Марья Алексеевна родила белую дочь, что стало для него неоспоримым доказательством ее измены, а через год после рождения дочери она уехала от него к родителям, попросив в письме только отдать ей дочь, без каких либо материальных претензий. Ганнибал был оскорблен в лучших чувствах и, когда возник материальный спор между ним и женой после смерти ее отца, писал Екатерине II, объясняя ситуацию: «Всевышний возмездник знает происхождение дочери моей».
Он сошелся впоследствии с женщиной, которая опутала его со всех сторон, в том числе и с денежной, женился на ней, не разведясь с женой, и тоже оказался двоеженцем – причем этот второй брак был признан недействительным, а развода он так и не получил.
Мать Пушкина, Надежду Осиповну, называли прекрасной креолкой. На сохранившемся ее портрете это совершенно европейский тип лица, а если и с южной кровью, то не с африканской. В ее характере была одна черта, с головой выдававшая ее происхождение: она терпеть не могла жить на одном месте и постоянно меняла квартиры. Эта цыганская черта в самом Пушкине была не слабее («Когда б я не был избалован Цыганской жизнию моей…»), но главное – в нем никогда не было никаких африканских черт; не было их и в его потомках. Если по линии других Ганнибалов нет-нет да и проявлялись ярко именно «арапские» черты – как в характерах, так и во внешности, то по пушкинской линии никогда ничего подобного не бывало, что по теории вероятности просто невозможно на протяжении стольких поколений. А цыганские?
Эта тяга Пушкина к кочевой жизни общеизвестна; видимо, эта черта обусловлена очень сильным доминантным геном. Пушкин, можно сказать, всю жизнь провел в кибитке, и его издатель П.А.Плетнев жаловался, что из-за постоянных разъездов Пушкина им пришлось постоянно переписываться. Будучи в Бессарабии он провел две или три недели в цыганском таборе, и ему наверняка не только подтвердили нагаданное о смерти от руки белокурого человека: рассказали ему и о происхождении. Иначе невозможно объяснить стихотворение «Цыганы», которому поэт предпослал подзаголовок «С английского»:
Здравствуй, щастливое племя!
Узнаю твои костры;
Я бы сам в иное время
Провожал сии шатры.
Завтра с первыми лучами
Ваш исчезнет вольный след.
Вы уйдете – но за вами
Не пойдет уж ваш поэт.
«С английского» – очередная мистификация Пушкина, такого стихотворения в английской поэзии не существует. «Ваш поэт» – сказано почти недвусмысленно, но есть и гораздо более сильные аргументы в пользу того, что Пушкин знал о своем цыганском происхождении. В монологе Алеко, исключенном из окончательного текста поэмы «Цыганы» из-за слишком откровенных строк, прямо отсылавших читателя к стихотворению «Романс», где речь идет о судьбе незаконнорожденного ребенка, Пушкин писал:
От общества, быть может, я
Отъемлю ныне гражданина, -
Что нужды, – я спасаю сына…
Можно было бы отметить и то, что отца ребенка зовут Алеко – а у Пушкина ни одно имя не выбрано случайно, но и это не главный аргумент. Прямое подтверждение и своего, и сына цыганского происхождения Пушкин вынес на обложку поэмы «Цыганы», не поставив на ней своего имени: название объединило в себе все – автора, рассказчика, отца, сына и племя.
– Помилуйте, – скажут мне, – пусть так, и все эти доводы справедливы; но куда же девать пушкинские подтверждения его родства с Ганнибалом? А как же его знаменитая «Моя родословная»? Ведь вы говорите, с одной стороны, что он знал о своем цыганском происхождении, а с другой – сам он не единожды открыто говорил о своем происхождении от Ганнибала!
Все так – и, как это ни парадоксально, справедливо и то, и другое. Пушкин действительно знал о своем истинном происхождении, но как он мог об этом сказать вслух, не подвергнув испытанию достоинство матери и, прежде всего, бабки? То, о чем он узнал и догадался, было не его тайной, он был не вправе это обнародовать – да и глупо было подставлять себя под удар завистливых сплетников вроде Булгарина. В то же время его происхождение «от Ганнибала» было общеизвестно, и само это происхождение давало ему возможность бросить вызов самой знатной придворной аристократии. Этот открытый вызов «Моей родословной» не мог не заметить и царь, запретивший ее публикацию.
При всей кажущейся фантастичности этой выдвинутой Лацисом версии у нее есть одно очень важное достоинство: ее можно проверить. Как известно, у Осипа Ганнибала детей, кроме матери Пушкина, не было; если эта версия справедлива, получается, что он детей вообще не оставил. Сегодня живы только потомки Ганнибалов по ветвям его братьев – Ивана, Петра и Исаака, в крови которых нет пушкинской. В то же время сегодня живы и потомки Пушкина, в крови которых – по этой версии – нет крови Ганнибалов. Сравнительный генетический анализ дал бы окончательный ответ.
Заканчивая эту заметку, хотелось бы вернуться к воспоминаниям Е.П.Яньковой. Если читать стишок, который не совсем точно вспомнила бабушка, в том прямом прочтении, как она его поняла, это обыкновенная грубость – даже не шутка. В таком понимании он бы даже не сохранился. Между тем у этой частушки-эпиграммы был подтекст, она намекала на связь Марьи Алексеевны с настоящим Визапуром, и вот этот-то смысл и сделал банальный на первый взгляд стишок живым и живучим.
http://naarapa.narod.ru/04.htm
Лазарь Фрейдгейм
Вилами по воде писано…
О версии родства А.С. Пушкина и Л.Д. Троцкого
Великие люди всегда привлекают к себе пристальное внимание, особенно если что-то касается интимных проблем их жизни. Является ли А.С. Пушкин прадедом Л.Д. Троцкого? Долго этот вопрос не возникал ни в головах исследователей русской литературы, ни на кончике пера исследователей мирового революционного движения. Само упоминание в соседстве этих двух имен могло показаться совмещением несовместимого. Сомнения породила версия А. Лациса в 1996 г. С тех пор тема о родственной связи Пушкина и Троцкого появляется на страницах печати и на сайтах интернета. Материал остро звучащий, рассчитанный на широкую публику, на резонанс: А.С. Пушкин и Л.Д. Троцкий – две разнородных звезды или цепочка поколений одного рода?
Первоисточником версии о родстве Троцкого и Пушкина стала статья Александра Лациса "Из-за чего погибали пушкинисты?" в вестнике "Ной", 1996, № 19, в которой на основе анализа произведений и биографических данных Пушкина (слава Богу, жизнь Пушкина к середине прошлого века зафиксирована буквально по дням) была сформулирована гипотеза о родстве Пушкина и Троцкого с убеждением, что сам Троцкий знал о такой родственной связи. Пропагандистом этой версии и разработчиком некоторых ее ветвей стал Владимир Козаровецкий, председатель комиссии по литературному наследию А. Лациса. Он публикует статью «За что убивали пушкинистов» ("Новые известия" от 5 июня 2002 г.), которую классифицирует как адаптированный вариант аналогичной статьи А. Лациса для облегчения восприятия недостаточно подготовленными читателями. Лев Аннинский опубликовал «Пушкин и Троцкий. Братья навек» (журнал «Родина», 2002, № 24 /614) со ссылкой на письмо В. Козаровецкого о версии родства. В. Козаровецкий в "Русском курьере" от 18.06.2004 г. поместил статью "Утаенная любовь Пушкина", представляющую обсуждаемую версию с включением проработанных им ветвей.
Попытаемся проследить путь рассуждений и затем оценить надежность выводов сторонников гипотезы родства
Пушкин влюбляется в прекрасную польку Анжелику, продавщицу билетов передвижного зоопарка. В воспоминаниях И. Пущин об увлечении А. Пушкина пишет, что вместо приветствия забегавшему к нему Пушкину, он спрашивал: «От нее ко мне или от меня к ней». В. Козаровецкий из принятой предпосылки, что «Донжуанский список» составлен хронологически, по годам, отнес этот роман Пушкина и Анжелики–«N.N.» к августу 1817 г. в промежутке между «Катериной II»- Екатериной Карамзиной (июнь 1817) и «Кн. Авдотией»- Евдокией Голицыной (осень-зима 1817). От этого увлечения мог родиться незаконнорожденный ребенок. На основе последней строки четверостишия из стихотворения «Романс» (из черновых вариантов)
Но что сказала я? Быть может
Виновную ты встретишь мать.
Твой скорбный взор меня тревожит!
Возможно ль сына не узнать?
предполагается, что этот ребенок был мальчиком.
В 1834 г. княгиня Анна Голицына пишет письмо Н. Раевскому: “А вам посылаю вашего Димбенского. Славный мальчик, но у него не всё ладно с ногами. И это ведёт к тому, что он мне не сможет пригодиться как секретарь”. На обороте имеется приписка, в ней повторяется та же фамилия несколько иначе: Дебинский. 1 мая 1834 года отослано из Петербурга письмо Л. Дубельта к Н. Раевскому: “Посылаю вам паспорт для вашего Дембинского». На основе этих трех вариантов автор предполагает, что это сын Пушкина и Анжелики по фамилии Дембинский.
Проходит еще десять лет. В 1843 г. умирает Н.Н. Раевский (старший). Управляющий имением представляет его вдове княгине А.М. Раевской отчет о болезни графа. А. Лацис пишет: «Из этого доклада мы узнаём, что кто-то из сопровождающей хозяина обслуги читал умирающему французские книги. Сочтём это сообщение за косвенное известие о Дембинском». У А.М. Раевской были две кузины, урождённые Бороздины. С одной из них у Дембинского была связь. «Так у Дембинского мог появиться свой тайный сын. По отчеству Леонтьевич. Фамилия – той семьи, которая приютила младенца. Время рождения – где-то около 1845 года». Ребенок – тоже незаконнорожденный – был отдан на воспитание в надежную, непьющую (еврейскую) семью и стал Давыдом Леонтьевичем Бронштейном.
Старшего сына Давыда Леонтьевича назвали Александром, другого сына – Львом (принявшим впоследствии псевдоним Троцкий), а сестру – Ольгой, три имени, совпадающих с именами братьев и сестры у А. Пушкина. Когда в 1918 году к Льву Давыдовичу Троцкому пришли за защитой от большевиков бундовцы, Троцкий, понимая, почему они пришли именно к нему, сказал им: «Передайте тем, кто вас послал, что я не еврей». «Его слова, - пишет А. Лацис, - следует понимать в прямом, буквальном смысле», а не как утверждение, что Троцкий был интернационалистом, и национальных пристрастий для него не существовало.
Автор указывает, что «нить, ведущая от Пушкина к Троцкому, подкрепляется и чисто наследственным сходством. У того и другого случались беспричинные обмороки, был тик в левом углу рта. Оба страдали подагрой, близорукостью, желудочно-кишечными неполадками». А. Лацис однозначно заключает, что наличие тика у обоих, он считает решающим доводом. После него можно не обращать внимания на совпадения других наследственных признаков. Ссылаясь на автобиографию Троцкого (к ней мы еще вернемся – ЛФ), А. Лацис отмечает, что первая фамилия, которую упоминает Троцкий в автобиографии это Дембовские. С этими соседями у отца какие-то дела. Часть земли у них купил, часть арендовал.
Немаловажные дополнительные линии удалось исследовать В. Казоровецкому. На основе изучения пушкинских увлечений того периода он показал, что единственно возможное имя для N.N. из «Донжуанского списка Пушкина», не нашедшее однозначного прототипа у пушкинистов, это – Анжелика.
Большое внимание В. Козаровецким было уделено выяснению имени утаенной любви Пушкина, которой была посвящена поэма «Полтава». В статье «Утаенная любовь Пушкина» он пришел к выводу, что ею является Анжелика, что подтверждало серьезность следа Анжелики в жизни Пушкина. Однако впоследствии, проведя скрупулезный анализ всех вариантов имен и символов утаенной любви, в статье «Искать ли женщину?» он отказался от своего предположения и присоединился к наиболее известной версии посвящения «Полтавы» Марии Волконской.
А. Лацис патетически завершает свое исследование:
«Духовное и физическое родство Пушкина и Троцкого помогает многое обдумать вновь. Не только Пушкин помогает понять все человеческое в Троцком. Но и Троцкий помогает увидеть в правильном масштабе политическую силу ума Пушкина и глубже проникнуть в законы политического и личного поведения поэта.
Через века и страны будут подниматься все выше две великие фигуры. Они будут двигаться навстречу друг другу, они друг друга поддержат с пониманием и любовью.
И что останется от завистников, от патологических лжецов, от человеконенавистников?
Бесконечная космическая пыль».
Таким образом, с самого начала была взята очень высокая планка определений. Создается такое впечатление, что те, кто не согласен с высокой версией, имеет очень мрачные перспективы. Учитывая это, и пока еще не превратившись в космическую пыль, я хочу попытаться разобраться в обоснованности посылок А. Лациса, приведших его к утверждению родства А. Пушкина и Л. Троцкого.
В качестве итога авторской позиции подчеркнем основную схему родственных (любовных) связей, рассматриваемых в версии родства: Пушкин – мадмуазель Анжелика – сын Леонтий Дембинский – его любовница (мадам Бороздина, кузина вдовы генерала Н.Н. Раевского)– сын, переданный в семью Бронштейна и нареченный Давидом, – жена Давида Бронштейна – Анна Леонтьевна – их сын Лев Давыдович Бронштейн (Троцкий). Всего три промежуточных поколения, и кровь октябрьского переворота замешена на крови Пушкина. «Солнце русской поэзии» перешло в «демона русской революции».
В. Козаровецкий утверждает: «Первый вид созидания – разрушение иллюзий». Попытаемся сделать этот первый шаг.
Гипотеза о родстве Пушкина и Троцкого насчитывает чуть больше десяти лет. Гипотеза не получила существенного развития за все эти годы. Публикации, касающиеся версии родства, представляют собой вариации с дословным совпадением формулировок и предположений. Но за это время почти не появлялся и критический анализ этой версии. Я не претендую на первенство в анализе соображений, положенных в основу утверждения родства Пушкина и Троцкого. Сам автор рассматривает многие из них в конце основополагающей статьи в разделе, названном «Добавления», характеризуя их как «нападки». Он приходит по каждому из них к выводу о возможности непротиворечия возражений основной версии. В. Козаровецкий впоследствии сам отказался от такой посылки, как предположение о посвящении Анжелике «Полтавы». Однако сделать следующий логический шаг и рассмотреть с той же объективностью другие составляющие версии ему не удалось. Некоторые из оснований гипотезы автора перечисляет Сергей Шумихин в статье «Практика пушкинизма» (1887—1999). Но они у него вызывают столь резкое отторжение, что, не пускаясь в их анализ и опровержение, он называет гипотезу бредом.
Для уточнения деталей мы попытались установить контакты с Институтом российской истории (ИРИ), с Государственным архивом Российской Федерации (ГА РФ), с Российским государственным архивом социально-политической истории (РГАСПИ), с
с музеем Льва Троцкого в Мексике (Instituto del Derecho de Asilo Museo Casa de Le;n Trotsky, A.C.), с внуком Троцкого С. Волковым-Бронштейном (Sievolod Volkov Bronstein), с известнейшими немецкими исследователями генеалогии семьи Троцкого Вольфгангом и Петрой Любитцами (Wolfgang & Petra Lubitz). Новые сведения использованы в дальнейшем анализе.
Дадим перечень событий, относящихся к версии и отмеченных в тех или иных свидетельствах:
1. Связь Пушкина с Анжеликой (N.N.) в августе 1817 г.;
2. Письмо Пушкина Бенкендорфу с просьбой «дозволить мне его там (Н. Раевского в Полтаве - ЛФ) навестить» в 1822 г.;
3. Существование Дембинского в 1834 г. (со знанием французского и дефектом здоровья);
4. Существование помощника при доме Раевских, знающего французский язык, в 1843 г.;
5. Существование Д.Л. Бронштейна, его семьи с именами детей, близкими к именам в семье Пушкина, и болезнями у одного из них, схожими с болезнями Пушкина;
6. Существование вблизи места проживания семьи Бронштейнов помещика Дембовского.
Версия родства Пушкина и Троцкого, родившись, появляется в печати. Усилиями автора и основного пропагандиста этой гипотезы углы сглаживаются, она округляется, как воздушный шар. Шар заполнен этими шестью достоверными компонентами да еще дополнительными умозрительными предположениями. Как назвал А. Лацис, проколы - от критического анализа и авторского варьирования посылок, отказа от первоначальных утверждений - до поры до времени не позволяют оценить истинное состояние шара. Достаточна ли прочность такого шара, чтобы удержать во взаимосвязи все компоненты? Не слишком ли много проколов обнаруживается в этой конструкции? Не могу не отметить, что А. Лацис в работе «Из-за чего погибали пушкинисты?» практически все составляющие версии родства представляет как предположительные, как возможные. В. Козаровецкий в статье «За что убивали пушкинистов» перечисляет большинство из них как документально подтвержденные факты: «Лацис проследил судьбу сына Пушкина и его потомков по документам».
Осенью 1829 года Пушкин вписывает в альбом Ушаковым так называемый Донжуанский список из шестнадцати женщин, заканчивающийся Натальей, а затем продолжает его, занеся еще двадцать одну возлюбленную; итого в двух списках оказывается тридцать семь имен. Но вскоре, как бы уточняя этот список, Пушкин 28 апреля 1830 г. в письме жене друга В. Вяземской по-французски пишет о своей невесте: "Natalie (qui par parenthese est mon cent-treizieme amour)" - Натали (это, замечу в скобках, моя стотринадцатая любовь). В это количество не входят случайные связи и посещения публичных домов (в том числе после женитьбы). Некоторые исследователи считают, что для круга Пушкина общее число женщин у каждого достигало пятисот. О своей “брюхатой грамоте” Пушкин писал Вяземскому в 1826 году. Журналист Фёдоров 6 мая 1828 года занёс в дневник пушкинские слова: “У меня детей нет, а всё вы*****”. А. Лацис отмечает, что это свидетельствует о том, что когда Пушкин ещё не был женат, побочные, рождённые вне брака дети у него были, и не один. Пушкин не проявлял особого внимания к детям, в том числе и к своим, несмотря на то, что они появлялись один за другим, и Наталья Николаевна была беременна практически постоянно. Достоверно известно только одно письмо Пушкина с просьбой о содействии в устройстве своего ребенка от крепостной, если он будет мальчиком.
Именно поэтому автор версии считает важным предположить, что возможно существовавший ребенок от Анжелики был мальчиком. В «Романсе» (в строфах, не включенных А. Пушкиным в опубликованные тексты в 1820 г.) доведенная до отчаяния мать подбрасывает в ночи своего младенца к чужому дому. «Возможно ль сына не узнать?» - мысленно произносит мать от первого лица, предполагая возможную встречу. Да, это мальчик. Но на этом сходство ситуации «Романса» и гипотезы Лациса заканчивается. Для привязки стихотворения «Романс» к любви Пушкина к Анжелике он сталкивается с необходимостью передатировки стихотворения, с заменой пушкинского 1814 на 1818. По версии А. Лациса, Пушкин проявляет заботу о младенце, обращается за помощью к Н. Раевскому, тот посылает гонца и увозит ребенка. Там его крестят, крестным отцом предположительно становится Леонтий Дубельт. Поэтому мальчик получает имя Леонтий (на этой стадии он еще без фамилии). При этом в исследованных пушкинистами обширных архивах Пушкина нет ни одного упоминания обо всем этом, нет даже упоминаний о дополнительных материальных проблемах, жестоко преследовавших поэта всю жизнь, и которые не могли не возникнуть в связи с такой трактовкой отношений с Анжеликой. Ни в письмах родителям, ни в письмах друзьям… Буквальная привязка содержания стихотворения «Романс» к событиям личной жизни автора вызывает также сомнения, потому что А. Пушкин в том же рукописном варианте снабжает «Романс» подзаголовком «Идиллия». При редактировании он собственноручно вычеркивает этот подзаголовок, как и исключает процитированные выше строфы (последние, по мнению Б. Томашевского, из-за их слабости). Похожа ли вся эта предполагаемая сусальная история на рвущий душу «Романс»? Словами Пушкина,
“Что такое?.. Ничего?..
Ничего, иль очень мало... ”
В1822 г. Пушкин пишет письмо в Третье управление Бенкендорфу, помощником которого уже являлся Л. Дубельт, с просьбой о разрешении поездки в Полтаву для встречи с Николаем Раевским. А. Лацис предполагает, что Пушкину незачем было встречаться с Раевским после недавней длительной встречи в Крыму, а он хотел встретиться со своим маленьким сыном, живущим в районе Полтавы под шефскими заботами Раевского. Других свидетельств этому нет. Каков вклад этого эпизода в версию рождения сына у Пушкина от Анжелики и заботы Пушкина о нем? Как неоднократно повторяет сам А. Лацис: «Каков её юридический вес? Ноль целых, ноль десятых».
В 1834 году наш первый нелегальный по происхождению герой обретает фамилию. Из трех вариантов Димбенский, Дебинский и Дембинский А. Лацис останавливает внимание на фамилии Дембинский. Она предназначена человеку, которому отказали в работе секретаря из-за болезни ног. С другой стороны на это имя через Н. Раевского получен паспорт от Л. Дубельта. Три варианта фамилии, но где хоть одно свидетельство о том, что идет речь о сыне Анжелики и Пушкина? Этому мальчику в 1834 г. должно было быть примерно 15 - 16 лет, соответствует ли этому возрасту работа секретарем? Лацис считает, что это одно и то же лицо. Такая цепочка рассуждений незаметно приводит в подтексте к выводу, что повзрослевший мальчик Леонтий Дембинский был сыном Пушкина. Каков приварок от этих обстоятельств к основной гипотезе: как и раньше – ноль целых, ноль десятых.
Подходим к появлению следующего поколения. Хлипкость оснований лучше всего видна из текста самого Лациса: «Из этого доклада (управляющего имением, о нем уже шла речь выше - ЛФ) мы узнаём, что кто-то из сопровождающей хозяина обслуги читал умирающему французские книги. Сочтём это сообщение за косвенное известие о Дембинском». При всем желании автор не находит оснований сказать: «Это сын Пушкина». От связи этого кого-то «из сопровождающей хозяина обслуги» с одной из Бороздиных мог появиться незаконнорожденный сын, который был отдан на воспитание «в надежную, непьющую (еврейскую) семью».
Основательность такого довода остается на совести авторов гипотезы. Проблемы воспитания незаконнорожденных детей и в императорской семье, и в семьях известных российских людей возникали достаточно часто, но такое оригинальное решение случалось очень редко.
В России понятие «еврей» в XIX веке и после революции 1917 г. различается принципиально. Советский период приучил, что понятие национальности – это понятие генетическое, т.е. евреи суть дети родителей еврейского происхождения, с соответствующей записью в документах. При этом являются ли они иудеями, христианами, мусульманами, неверующими – не имеет никакого значения. В былые времена в России, как и сегодня во всем мире, национальность воспринималась как принадлежность к стране. А то, что подразумевается под понятием «русский» или «еврей», – это принадлежность к религии, т.е., например, православный или иудей. Так, например, в свидетельствах об окончании каждого класса частной гимназии у моих родителей значилось: «Вероисповедание – иудейского». Регистрацией рождения детей обычно был факт записи в церковных (синагогальных) книгах с указанием даты рождения, имён родителей и даты крещения (обрезания). Других форм ЗАГСовских записей (как сказали бы сейчас) на бесконечных просторах России практически не было.
В первой половине XIX века в правящих кругах и во дворянстве к евреям относились по преимуществу недоброжелательно. В культурной российской среде евреев почти не было, существовали трудно преодолимые барьеры. Наиболее образованная еврейская часть общества, связанная с иудаизмом, – раввины, мудрецы, ученые - была априори чужда российскому высшему свету. Евреев в основном воспринимали как ростовщиков, ремесленников и корчмарей. Сам Пушкин высказывался вполне однозначно: "будь жид - и это не беда", "ко мне постучался презренный еврей", а в дневнике 1827 г.: «…неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие; я поворотился им спиною» (заметим, это сказано о не узнанном при случайной встрече Кюхельбекере!). А.И. Солженицын в «Двести лет вместе. 1795-1995» (М., Русский путь, 2002) писал, что во времена Николая российские «государственные власти были ведомы охранными (особенно религиозными) доводами о несмешении христиан с евреями».
В силу условности и вариантности высказываемых предположений, гипотезы А. Лациса становятся гуттаперчевыми. Автор предполагает, что у Дембинского родился сын, соответственно приобретший отчество Леонтьевич, совпадающее с подтвержденным современными документами отчеством отца Троцкого. Но допустим, что у него родилась дочь - Леонтьевна! Тоже годится, ничего принципиально не изменяется, так как мать Троцкого Анна тоже имеет отчество Леонтьевна. А других ограничений на фантазию – нет.
Отметил здесь еще одно противоречие в логике А. Лациса в предположениях о незаконнорожденных детях в двух поколениях. О предполагаемом сыне Леонтия Дембинского, отце Троцкого, он пишет: «По отчеству Леонтьевич. Фамилия – той семьи, которая приютила младенца», т.е. Бронштейн. Соотнесем эту посылку с предполагаемым сыном Пушкина. Его отчество должно быть Александрович, о чем нет упоминаний, а фамилия – семьи знакомых Н. Раевского. Автор же считает, что фамилия Дембинский принадлежит Анжелике и называет ее Анжеликой Дембинской.
Внимательно прислушаемся в этом месте еще к одному комментарию А. Лациса: Невозможно ни опровергнуть, ни полностью доказать, что Леонтьевич – из рода Анжелики. Но, на случай какого-то прокола (как и на каждой предыдущей составляющей версии, я так и слышу свист выходящего из шара воздуха - ЛФ), наготове запасная версия: Леонтьевич (отец Троцкого) был сыном цыганки. Здесь уже другая предыстория, о которой рассказывали кишинёвские старожилы. Условно говоря, у Земфиры, любовницы Пушкина, могла родиться дочь. Пушкин об этом не знал, да, судя по письму к Вяземскому, не очень и интересовался судьбой побочных дочерей.
Готовность к смене доводов поражает. Становится ясно, что для автора основное - сама цель: утверждение, что Пушкин родственник Троцкого. Аргументация и пути доказательств не имеют принципиального значения – всегда можно найти запасной вариант. Сразу стал не нужен «Романс» с проблематичной датой написания, в этой версии уже нет Пущина с воспоминаниями, нет Анжелики, к которой мы уже привыкли, как к родной. Нет семьи Раевских и нет Л. Дубельта, а в компенсацию появляется дочь цыганки, сыном которой был отец Троцкого, Леонтьевич, как его вдруг начинает называть автор гипотезы. Но самое главное сохраняется: от Пушкина мы переходим к Троцкому.
Традиционный вопрос: что в сухом остатке? Даже не ноль целых, ноль десятых, а существенный минус.
По оценке Солженицына, семья, в которой родился Троцкий, «не вызывала никакой гордости и не составила на будущее славной аттестации». Заглянем в автобиографию Троцкого. У детей даже во втором поколении (поколение Троцкого) не было покупных игрушек. Выход из бедности и улучшение условий жизни произошли уже при жизни Льва, через поколение после мифического обретения семьей Бронштейнов сына Давида. Об уровне жизни наглядно свидетельствует такой пассаж из автобиографии: «Со старым диваном в столовой связана вся моя детская жизнь. На этом диване, обложенном фанерой под красное дерево, я сидел за чаем, за обедом, за ужином, играл с сестрой в куклы, а позже и читал. В двух местах обшивка прорвана. "Давно пора перетянуть, – говорит мать. – Мы диван не перетягивали с того года, когда царя убили". "Та знаете, – оправдывается отец, – приедешь в этот проклятый город, туда-сюда бегаешь, извозчик кусается, та всё думаешь, как поскорее вырваться назад в экономию, вот и забудешь про все покупки". Родители были малообразованными людьми. Как писал Троцкий, в зимние вечера мать «громким шепотом читала заношенный роман из Бобринецкой библиотеки, водя натруженным пальцем по строкам. Она нередко сбивалась в словах и запиналась на сложно построенной фразе… Отец научился разбирать по складам уже стариком, чтобы иметь возможность читать хотя бы заглавия моих книг».
Есть такое классическое определение, что природа отдыхает на наследниках великих людей. Если из-за отсутствия информации трудно что-либо сказать о предполагаемом сыне Дембинском, то о предполагаемом внуке Давиде Бронштейне по оценке его уровня грамотности и общения можно предположить, что природа заснула.
А. Лацис указывает, что «нить, ведущая от Пушкина к Троцкому, подкрепляется и чисто наследственным сходством. Он говорит, что засвидетельствованное встречавшимися с ними людьми наличие тика и приступов, похожих на эпилепсию, – важнейший фактор подтверждения родства. Два человека, разделенные по датам рождения на 70 лет, страдают похожими болезнями да еще обладают незаурядными литературными талантами. В действительности, ну как они могут не быть прямыми родственниками?! Это напоминает решение старой логической задачи: докажи, что борода равняется (3Е – В). «Легко», - как сейчас говорит молодежь. Борода это бор+ода или бор + стих, то есть – безветрие – без В три Е, то есть (3Е – В)! Всего три перехода, как от прадеда к правнуку, и равенство доказано. Хорошо еще, что А. Лацис не был врачом, ежедневно имеющим дело с эпилептиками. Тогда бы генеалогические древа могли приобрести еще много дополнительных ветвей. В мире было много сотен прямых родственников Пушкина с хорошими, а не сомнительными родословными, – и при этом без выдающихся данных своего предка. Сопоставление талантов, недостатков и болезней Троцкого и Пушкина вряд ли повышает надежность версии, являясь плохим подтверждением родственных (генетических) связей.
Ничуть не лучшим свидетельством родственных связей семьи Бронштейна являются имена детей – Александр, Лев и Ольга, совпадающие с именами членов семьи Пушкиных. Авторы предполагают, что отец Троцкого, Давид Леонтьевич Бронштейн знал о своем происхождении и хотел подчеркнуть это именами своих детей. Старшего сына назвали Александром (пишет Лацис), младшего сына назвали Львом (ошибочно дополняет Козаровецкий, так как после него родились еще два мальчика), дочь - Ольга. Кажется по цитатам авторов: точная калька с семьи А.С. Пушкина. Дополнительно опять сошлемся на автобиографию Троцкого: «Из восьми рожденных от этого брака детей выжило четверо. Я был пятым в порядке рождения. Четверо умерло в малых летах от дифтерита, от скарлатины, умерло почти незаметно, как и выжившие жили незаметно». По сведениям куратора музея Льва Троцкого в Мексике Мигеля Муриньо, все четверо умерших от болезней были мальчиками. Уважаемый читатель, вы разумный человек, как бы вы, желая подчеркнуть родство с Пушкиным, назвали бы первых своих детей? Как говорят в просторечье, и к бабке-гадалке ходить не надо: мальчиков Александр и Лев, а девочку Ольга. Лев – четвертый по очередности рождения сын. До него еще были два мальчика, умерших в детские годы. Родители Троцкого, движимые, по-видимому, провидением ни одного из умерших детей не называют этими желанными, пушкинскими, оберегающими именами. Только одного из первых трех они называют Александром (по некоторым источникам его регистрационное имя – Евсей, пятого – называют Львом (по всем старым документам – Лейба) и только к концу роста семьи появляется Ольга, в будущем – жена Каменева (по синагогальной записи, представляется, Голда). Но даже и провиденье дает сбой: у младшей Ольги имеется старшая сестра Елизавета, которая по логике повторения имен должна была зваться Ольгой.
В подтверждение сказанного привожу имена всех членов семьи по найденному в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) циркуляра Департамента полиции № 41 от 16 марта 1907 г. о розыске бежавшего из г. Березова Тобольской губернии ссыльного Лейба (Лев) Давидова Бронштейна (Троцкого). Родители: отец Давид-Ефис Лейбов, мать Либа (Анна) Лейбова Бронштейны. Брат Евсей (Александр). Дочери Елизавета и Ольга при родителях. Жена - Александра Лейбова Бронштейн. (Документ публикуется впервые). Итак, Евсей – Александр, Лейба – Лев и Голда – Ольга – три имени из восьми, которые, по мнению авторов, подтверждают родство с Пушкиным и осведомленность о ней в семье Давида-Ефиса Лейбова Бронштейна. Все члены семьи Бронштейнов от рождения большую часть жизни прожили с традиционными еврейскими именами, не имевшими никакого отношения к именам детей в семье родителей Пушкина. По-моему, сходство имен в их «обрусевшем» варианте нельзя рассматривать не только как доказательство, но и даже как предположение о родстве Пушкина и Троцкого. Вес гипотезы, выражаясь словами автора, - ноль целых, ноль десятых. Никакого закономерного повторения имен пушкинских детей в семье Бронштейна нет.
Приведенный документ свидетельствует также, что не находит подтверждения версия А. Лациса относительно отчества отца Троцкого, образованного якобы от имени Леонтия Дембинского. Согласно публикации Игоря Шкляева в газете «Слово», № 35(250) 29 августа 1997 г., по старым документам его звали Бронштейн Давид Лейбов, что подтверждает данные полицейского циркуляра. Превращение этого отчества в обрусевшее «Леонтьевич» произошло при оформлении документов в более позднее время. В соответствии с еврейской традицией мальчика, родившегося после смерти деда, назвали его именем. Поэтому сын Давида Лейбова стал Лейба Давидов, впоследствии – Троцким Львом Давыдовичем.
Происхождение – это только одна из составляющих национальности. Ведь еврей - не национальность, а принадлежность к религии, вероисповедание. Еврей, сменивший веру, перестает быть евреем с точки зрения иудаизма. Как известно, по еврейской традиции необходимым условием принадлежности к евреям, является еврейское происхождение матери. Мать Троцкого, Анна Лейбовна (тоже Леонтьевна) Бронштейн, заслужила уважения своей общины, в частности, пожертвованиями на строительство библиотеки и синагоги. Религия – это сугубо личный выбор, который человек не обязан афишировать. Косвенным свидетельством такого выбора могут служить, например, факты жизни человека. Лейба начальное образование получил в еврейском хедере, а не в церковно-приходской школе. Первый брак Льва Троцкого с Александрой Львовной (кстати, тоже Лейбовой) Соколовской (в замужестве Бронштейн) был зарегистрирован в 1890 г. в раввинате во время нахождения в Бутырской пересыльной тюрьме. Нужно ли при этом обсуждать вопрос о национальной принадлежности Троцкого? Это может решить для себя каждый читатель, а не только пушкинист. Для меня такого вопроса нет. А искать доказательство его родства с Пушкиным в самом факте заявления Троцкого о том, что он не еврей, лежит за пределами логики. При этом особо следует подчеркнуть, что в цитируемом высказывании бундовцам (по другим источникам – раввинам) он говорит, что он не еврей, а интернационалист. То есть противопоставляет понятию «еврей», не происхождение, а мировозренческую позицию. Любому непредубежденному человеку будет понятно, что слова «Я не еврей» в то время в России обозначали только, что он не исповедует иудаизм, что он не посещает синагогу и не следует еврейским традициям. Из такого противопоставления также никак нельзя сделать вывод, что Троцкий знал о своем родстве с православным по вере Пушкиным (к которому приходит автор гипотезы). Никакого доказательства христианского происхождения Давида Бронштейна нет, а даже если бы оказалось, то уж очень вольно его соединять с утверждением о родстве с Пушкиным. В очередной раз неумолимая оценка: вес гипотезы - ноль целых, ноль десятых. Я бы даже сказал – в квадрате, поскольку сюда подпадают два аспекта: информация о происхождении и национальность.
А. Лацис, ссылаясь на автобиографию Троцкого, отмечает близкое соседство имения Бронштейнов и помещика Дембовского, у которого Бронштейны частично купили, частично брали в аренду землю. Автор предполагает тождество фамилий Дембовского
и Дембинского, не находящего подтверждения. Кроме того, абсолютно не реально, чтобы описанный Леонтий Дембинский в 1840-х годах в числе «сопровождающей хозяина обслуги» вдруг стал значительным землевладельцем. Опять:
“Что такое?.. Ничего?..
Ничего, иль очень мало... ”
Как бы следуя некрасовскому утверждению, что «дело прочно, когда под ним струится кровь», А. Лацис видит подтверждение правоты своей версии родства в трагической гибели известных пушкинистов – С. Гессена в 1937 г., Л. Модзалевского в 1948 г. и Б. Томашевского в 1957 г., небрежно путая при этом годы смерти и поколения пушкинистов. Лацис предполагает, что указанные пушкинисты независимо друг от друга докопались до происхождения Троцкого и по неосторожности «озвучили эту информацию кому-то из своих друзей». Якобы за это они и были уничтожены органами НКВД-МГБ-КГБ в подстроенных катастрофах. При этом А. Лацис высказывает догадку, что С. Гессен и Л. Модзалевский, работая совместно над исследованием «Разговоры Пушкина», не могли не натолкнуться на мысль о родстве и не пострадать за «разговоры о Пушкине». При этом очень трудно себе представить, что, устранив одного из авторов, власти еще почти на двенадцать лет оставили на свободе второго соавтора. Других подтверждений такого многократного открытия пушкинистами родственной связи Пушкина и Троцкого не приводится. Версия жестокости Лубянки не может ничего добавить по существу. Она в работе автора подчеркивает его оценку значимости установления родства Пушкина и Троцкого на государственном уровне.
Автору и критикам известны практически одни и те же факты. Автор на основе их выдвигает версию: Троцкий был правнуком Пушкина. Хлипкость каждого из оснований версии не мешает авторскому осознанию основательности всей постройки. Проблема источников (при отсутствии таковых) решается в версии последовательным рядом гипотез. Соображения о возможности существования архивов с упоминанием истории рассматриваемой любви Пушкина звучит недостаточно убедительно как фактор поддержки гипотезы. Нам дано исследовать вопросы только сегодня и на основе известных сегодня материалов (если это не фантастика, конечно). По законам формальной логики нельзя доказать отсутствие чего-либо. Для обоснования версии необходимы доказательства посылок, доказательство наличия персонально каждого участника версии. Научный подход не позволяет ограничиваться только предположениями. Основание же для большинства составляющих гипотез автор видит в отсутствии отрицания таких посылок в документах или исследованиях, его удовлетворяет положение, когда нельзя ни доказать, ни опровергнуть предположение. Именно такую историю с появлением предполагаемого сына, предполагаемым вниманием и любовью к нему я бы назвал «утаенной любовью» - по простой причине: выявить ее невозможно, так как ее вообще не было. Подобно старой задаче Конфуция: поиска черной кошки в темной комнате, особенно если ее там нет. До тех пор, пока кошку не нашли, можно считать верной гипотезу, что она там есть. Ну, а если вдруг нашли, то тогда исчезают остальные сомнения. Палка о двух концах, и оба выгодные. Единственный выход - зажечь свет. Пролить свет на все это не всегда легко: свечи пушкинского времени давно догорели. Анализа каждой из составляющих показывают, что все рассмотренные соображения не дают оснований судить о родстве Пушкина и Троцкого. Никаких! Говоря словами А. Лациса и А. Пушкина: ноль целых, ноль десятых – «ничего, иль очень мало».
Сведем все доводы воедино. Был ли у Пушкина ребенок от Анжелики, документально не зафиксировано. (Под «документально» подразумеваю любое несомненное упоминание в любом виде в документах, включая письма, воспоминания и т.д. - ЛФ). Может быть, был. Был ли это мальчик или девочка, документально тем более не зафиксировано. Со ссылкой на стихотворение «Романс», Лацис предполагает, что был мальчик. Куда делся этот ребенок: был кому-то подброшен по «Романсу» или в его судьбе принял участие Н. Раевский и Л. Дубельт, достоверно не известно. Имеет ли отношение Л. Дембинский, связанный каким-то образом с Н. Раевским, к Пушкину и к Анжелике – не известно. Был ли у Л. Дембинского незаконнорожденный сын и попал ли он в семью Бронштейна тоже не известно. Есть ли закономерное совпадение имен детей Бронштейна в поколении Троцкого? Нет, есть только далекое сходство. Есть ли связь Дембинского с упомянутым в автобиографии Троцкого землевладельцем Дембовским, тоже не известно. Есть ли у Пушкина и Троцкого схожие физические недуги? Доказано, что есть. Является ли слова Троцкого, что он не еврей, свидетельством знания, что он по отцовской линии происходит от Пушкина? Несомненно – нет.
Перечислим отдельно предположения А. Лациса, не подтвержденные никакими упоминаниями в анализируемых им источниках: 1. Наличие и имя ребенка Пушкина от Анжелики, 2. Дембинская как фамилия Анжелики, 3. Имя Леонтий для упоминаемого Дембиннского, 4. Связь Дембинского с Пушкиным и Анжеликой, 5. Связь Дембинского с Бороздиной и рождение у них сына, 6. Передача этого младенца в семью Бронштейнов, 7. Связь Дембовского, соседа Бронштейнов, с Дембинским – и все это в пределах одной версии.
Для того чтобы версия оказалась несостоятельной, достаточно быть недостоверной хотя бы одной гипотезе в цепочке рассуждений. Здесь же нет ни одной надежной составляющей. Последовательная цепочка маловероятных событий делает заключительные гипотезы событиями уже невероятными. Итоговый сухой остаток, солидаризуясь с оценочной шкалой А. Лациса, – ноль целых, ноль десятых. Невозможно, конечно, воскресить ушедших ученых; для их гибели, по-видимому, были другие причины. Но похоронить версию родства вполне возможно. Критический анализ предпосылок сторонников версии родства и дополнительные сведения о семье Троцкого разрушили все иллюзии, которые породили гипотезу. В воздушном шаре версии, по-моему, уже не осталось воздуха.
Есть, безусловно, литературные проблемы, которые приходится решать на основе лингвистического и литературного анализа. Иначе трудно представить, например, решение вопроса об авторстве «Тихого Дона» (Шолохов или его старшие современники), или авторства «Конька-Горбунка» (Ершов или Пушкин - привлекательная гипотеза А. Лациса). Другое дело - проблемы установления личностей или генеалогических связей. Вряд ли кого-нибудь удовлетворили бы доказательства нахождения останков Романовых на основе логических рассуждений о территориальных и временных пересечениях.
Уже высказав все основные доводы против гипотезы, я вспомнил одну из фраз В. Козаровецкого из недружественной мне статьи «А был ли Троцкий?»: «До последнего времени эта гипотеза никем не оспаривалась, хотя никто, кроме меня, с ней и не солидаризировался: ее воспринимали главным образом в качестве курьеза». А может, я попался на изощренную мистификацию А. Лациса, попытавшегося посоревноваться с А. Пушкиным на этом поприще? «Развели, как лоха!» - в сердцах предположил я и лишился сна. Работы Лациса, сопровождающие каждую гипотезу рядом оговорок, и совершенно неожиданное безоговорочно хвалебное, победное завершение панегириком долгих родов версии, оставляли возможность такого варианта. Но детальнейшие доказательства расшифровки N.N. и поиска утаенной любви Пушкина, выполненные председателем комиссии по литературному наследию А. Лациса господином Козаровецким, к сожалению, убедили меня в том, что это не шутка, не мистификация.
Остаюсь при своем мнении: гипотеза о родстве Пушкина и Троцкого – фантазии на пустом месте.
Можно отметить, что прямые родственники Пушкина, живущие сейчас, и даже некоторые носящие его фамилию, весьма скептически относятся к попыткам расширить круг родственников Пушкина без видимых объективных оснований. Об этом свидетельствует, в частности, опубликованная в 1998 году в московской газете "Культура" заметка потомков великого поэта, Юлии Григорьевны Пушкиной, праправнучки, и Георгия Александровича Галина, праправнука, "С Пушкиным на родственной ноге".
Привычно звучит: практика есть критерий истины. Если посылы родства прекрасны и надежно защищаемы от нападок, а родственной связи не обнаруживается, придется признать наличие прорех в рассуждениях. Если родство будет доказано, то достаточно было бы авторского прозрения, породившего версию, без всякой дальнейшей разработки. Я по образованию инженер и поэтому обычно оперирую не абстрактными категориями. Исследования и контрольный эксперимент - самая убедительная основа для меня. Тем более, когда прошедшие века не являются непреодолимой помехой. На дворе XXI век. Есть неопровержимые методы установления возможности родственных связей. Вопрос о родственной связи Пушкина и Троцкого, если он кому-нибудь представляется серьезным и своевременным, следует решать на основе генетическими проверок. Зачем ломиться в неплотно закрытую дверь, оглушая читателя потоком предположений? Есть однозначная возможность сказать «Да» или «Нет». Есть сохранившиеся пряди волос Пушкина, наверняка есть сохранившиеся следы крови Троцкого, есть прямые и безусловные родственники того и другого. Не проще ли решить гипотезу «прадед – правнук» на современном уровне? И тем, быть может, посрамить сомневающихся или тех, кто против версии. Я – против. Сторонники версии родства, посрамите меня доказательством!
P.S. Автор приносит сердечную благодарность заведующей отделом генеалогии Государственного музея А.С. Пушкина (г. Москва) О.В. Рыковой за доброе внимание и замечания, позволившие устранить некоторые ошибки и неточности в этой работе, а также Т.В. Царевской, сотруднице Российского государственного архива социально-политической информации, за помощь в нахождении дополнительных данных о семье Бронштейнов-Троцкого.
P.P.S. Я счел необходимым до публикации направить эту статью господину В. Козаровецкому (в немного сокращенном варианте). Я предположил, что приведенные материалы поспособствуют хотя бы частичному изменению его мнения, и это позволит несколько скорректировать полемичность текста. Ответ опытнейшего литературоведа, критика и переводчика был лаконичным: «Г. Фрейдгейм, и не надейтесь. Я не собираюсь вступать с Вами в дискуссию». Изящество фразировки и точность мысли не оставляют равнодушным.
В связи с этим Вам, дорогой и внимательный читатель, одолевшему весь материал, придется самому быть судией или хотя бы присяжным, выносящим свой вердикт рассмотренной версии.
http://www.proza.ru/2009/06/25/786
Троцкий симпатизировал сионистам
Архитектор Октябрьской революции и один из создателей Красной армии, одержавшей победу в Гражданской войне, он был выслан из СССР в 1929 году. В эмиграции Троцкий продолжал яростно критиковать сталинский режим. Самого Иосифа Виссарионвича он называл не иначе как изменником дела революции. Троцкистов в Советском Союзе жестоко преследовали.
Лев Троцкий является одной из самых противоречивых исторических личностей. Его теоретическое наследие сегодня пропагандирует международная организация IV Интернационал, о раздорах и схоластических диспутах внутри которой ходят настоящие легенды.
Мечта Троцкого о победе пролетарской революции в мировом масштабе и вера в неминуемую гибель капитализма живы до сих пор, как и его пророчество об исчезновении национальных государств.
Несмотря на утопичность троцкисткой теории, отдельные ее элементы стали популярны в левом движении таких стран, как Великобритания и Франция. В этой связи интересно проследить отношение Троцкого к сионизму, еврейской ассимиляции и палестинской проблеме в 30-х годах.
Лев Давидович Бронштейн яростно боролся не только против сионистов, но и против антисионистски настроенной социалистической еврейской партии «Бунд» (Еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России). Троцкий осуждал стремление бундовцев к обособленности и к созданию экстерриториальной национально-культурной еврейской автономии в странах Восточной Европы.
Будучи убежденным марксистом и атеистом, Троцкий не интересовался иудаизмом, еврейской историей и культурой, считал их пережитками средневекового гетто.
В 1903 году 24-летний Троцкий присутствовал на Шестом сионистском конгрессе в Базеле. Уже тогда он назвал вождя сионистов Теодора Герцля «бессовестным авантюристом, который имеет дерзость рассуждать о создании еврейского государства». В 1921 году Троцкий отклонил просьбу московского раввина Якова Мазе об оказании помощи голодающему и страдающему от погромов еврейскому населению России. Раввин ехидно отметил тогда: «Троцкие делают революцию, а Бронштейны расплачиваются за это».
Борьба Троцкого со Сталиным началась еще в годы Гражданской войны. Сталин одержал победу, не побрезговав антисемитизмом в качестве одного из орудий в этой борьбе. Троцкого вывели из состава политбюро ЦК, исключили из партии, выслали из СССР, а потом и вовсе лишили советского гражданства. В 30-е годы, уже в эмиграции, Троцкий стал проявлять живой интерес к арабо-еврейскому конфликту и к колонизации Палестины. Интересно, что Троцкий без особой симпатии отнесся к арабскому национальному движению, охарактеризовав его как реакционно-мусульманское и антисемитское.
К 1937 году Троцкий, никогда не поддерживавший идеи сионизма, пересмотрел свою позицию в отношении «еврейского вопроса». Он осознал, что его убежденность в неизбежности ассимиляции евреев совершенно безосновательна, а еврейский народ нуждается в своей территории. Ему открылся тот факт, что антисемитизм поощрялся в СССР, чтобы отвлечь внимание населения от внутренних проблем.
Троцкий одним из первых забил тревогу о потенциальной угрозе, исходящей от нацистского режима. В декабре 1938 года, спустя месяц после Хрустальной ночи (первого массового еврейского погрома на территории Третьего рейха), он предупредил о возможности массового геноцида евреев Европы. Троцкий писал, что даже если войны в Европе не будет, «грядет массовое уничтожение евреев». Разумеется, его пророчество не было тогда воспринято всерьез.
Троцкий считал, что так называемая Белая книга (документ, принятый британскими мандатными властями в 1939 году, и ограничивший еврейскую иммиграцию в Эрец Исраэль) «грозит превратить Палестину в кровавую ловушку для сотен тысяч евреев». Троцкий верно предположил, что британский империализм отказался от своих обязательств перед сионистским движением и пожертвовал его интересами ради укрепления своих позиций на Ближнем Востоке.
Лев Троцкий всю жизнь пытался избавиться от образа нерешительного и мягкого интеллигентного еврея. Большевистское движение ожесточило интеллектуала Троцкого, превратив его в глазах антисемитов в демоническое олицетворение иудо-коммунизма.
Даже в революционных кругах, относившихся к нему с симпатией, Троцкого воспринимали прежде всего как еврея. В 30-е годы понятие троцкизм стало синонимом предательства и превратилось в жупел сталинской пропаганды. «Охота» на Троцкого в годы большого террора предвосхитила трагическую судьбу еврейского народа, который он когда-то так высокомерно оставил.
Материал подготовила Полина Ковалевич