Лев Шлоссберг обратил мое внимание,что сейчас годовщина разгона учредительного собрания. Именно это время описывает Блок в поэме 12. Думаю, некоторым читателям моего ЖЖ интересен исторический комментарий моего отца к поэме. Я приведу одну цитату, а целиком текст можно найти в его книге "Россия без центральной власти" по ссылке http://volutare33.narod.ru/texts/BFINAL
А матросы продолжали свое. Депутаты заседают уже больше полусуток. Иные проголодались. Вы¬ходят, в поисках буфета (кстати, не было, не позаботились). По приказу Урицкого их выпускают из зала заседания и даже из дворца, но назад не велено никого пускать. Сколько могут просидеть люди, лишенные уборной? Но они досидели до принятия Закона о земле. Ни штыки, ни “караул устал”, ни тьма кромешная не остановили их от выполнения партийного долга, долга перед всей Россией. Уже светало, когда они расходились, намереваясь собраться сегодня же после обеда.
Но собраться во второй раз им не дали.
Кто не дал?
Гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек. Винтовок черные ремни, кругом – огни, огни, огни... В зубах – цыгарка, примят картуз, на спину б надо бубновый туз!
Да, даже в дни своего очарования левыми эсерами, отдаваясь им беззаветно (“единственная партия, которая честно и всерьез отнеслась к лозунгам Октябрьской революции, была партия левых эсеров”, – писал он позже, уже после того, как в феврале 1919 его с другими левыми с.-р. арестовали), Александр Блок сохранял поэтическое умение видеть мир. Точными деталями. Как Маяковский подметил, что в момент Октября по-прежнему ходили трамваи, не замечая, что снижает этим величие революции, так и Блок отнюдь не для сни¬жения великих событий отмечает то, что видит: на улицу вы¬шли урки. Даже странно, что бубнового туза на их спинах нет. Вооруженные урки. Идут по центральной улице Петрограда: горит электрическое освещение. И что же они видят?
Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит чело¬век. Ветер, ветер, – на всем божьем свете.
Да, когда пурга, это первое, что бросается человеку, вышед¬шему из тепла комнаты, навстречу.
Завивает ветер белый снежок. Под снежком – ледок. Скользко, тяжко, всякий ходок скользит – ах, бедняжка!
Ну да, улицы не убраны. Их теперь и снегорасчистителем пришлось бы несколько дней скрести, да и не было в ту пору такой техники. А выходить под пули “двенадцати” разгребать снег жители не осмеливались. И потом, разгребай-не разгребай, если его не вывозить прочь с улиц, толку никакого с места на место перекидывать. Дума же городская, которая может быть и могла бы обеспечить транспорт, разогнана большевиками 26 ноября.
Не слышно шуму городского, над Невской башней тишина, И больше нет городового...
По улицам ходить трудно, что, впрочем, на руку большеви¬кам, как и внезапные, необычные для Петербурга морозы: погода препятствует демонстрациям, а они все могут быть только враждебными. И вот главное бросается нашему отряду в глаза, то, из-за чего их выслали в патруль:
От здания к зданию протянут канат. На канате – плакат: “Вся власть Учредительному Собранию!
Да, лозунг “Вся власть Советам” столкнулся с “Вся власть Учредительному Собранию”. И через не¬сколько дней после прекращения работы Собрания, 23 января, Свердлов открывал уже III Съезд Советов, с которого юридически и следует исчислять рождение советской власти. Только тогда Совнарком пере¬стал называться “временным” правительством. Вот он, тот самый лозунг контрреволюции, из-за которого им приходится под вьюгой идти и помнить:
Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг! Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнем-ка пулей в Святую Русь – в кондовую, в избяную, в толстозадую! Эх, эх, без креста!
Наши уркаганы окидывают взглядом улицу. Они видят плачущую старушку, которой приписывают свои мысли (о том, что братишкам-матросам не хватает портянок), хотя, впрочем, ветер доносит до них, что старушка ругает большевиков. Видят, и сердце их радуется увиденному, как “буржуй на перекрестке в воротник упрятал нос”. Не обращают внимания на проповедующего длинноволосого: они еще не знают, что за слово надо хватать...