6 января мне звонит Эрнест и напоминает, что мы хотели 7 января зайти в спецприемник, заключенных поздравить с Рождеством. Вот уж действительно верующий человек. В Рождество надо думать не о себе, а о тех, кому плохо в этот волшебный день.
Подаю заявку. В УМВД Сыктывкара узнаю, что в спецприемнике 25 заключенных. Добрый голос из телефона сообщает, что, скорее всего, будет больше. Звоню Ирине Виноградовой. Она согласна идти со мной в спецприемник, но сообщает, что в СИЗО №1 сидят пожизнено осужденные Пулялин и Коростылев, их бы тоже надо проведать. Соглашаюсь. Подаю заявку и в ГУФСИН.
Утром 7 января закупаю 15 вафельных тортов и чай. Еду в спецприемник. Заходим с Ириной. У входа в спецприемник стоит девушка и курит, в руках пакеты. Пытается передать передачу и взять какие-то документы. Мы проходим. Дежурный нас пускает внутрь. В спецприемнике 39 заключенных. Делим торты по количеству камер и по количеству сидельцев. Один торт откладываем для СИЗО.
Заходим в камеры. Люди удивлены нашему заходу. Желаем сидельцам, чтобы мир был к ним более благосклонным и что бы они также были более благосклонны к миру. Почти из всех камер выходим под улыбки сидельцев. В камере для иностранцев только один литовец, по которому мы судимся. Даем ему торт, желаем свободы. Уходим. Я расстраиваюсь, что не можем оставить торт для работников. Это плохо. Но сколько купили, столько купили.
Выходим на улицу. Тепло. Снег. Девушку за документами пустили. Она берет документы, но на ее просьбу о передаче - отказ. Идиотское правило, что передачи нельзя передавать в выходные и праздничные дни. В Рождество-то можно было.
Едем в СИЗО. Вход огражден противотанковыми ежами… Какая-то идиотская система отгораживания от мира. Чего они боятся? Заходим. Нас уже ждут. Проходим в режимный корпус. Нам говорят, что мы можем говорить только через «кормушку». Открывают «кормушку». Первый с кем мы говорим - это Коростылев. Он много рассказывает о проблемах. Не выдают вещевое довольствие, не отправляют жалобы, нет того питания, которое им давали в колонии для пожизненников.
Я вижу сквозь окно «кормушки» одиночную камеру. Коростылев ходит в робе, на спине надпись «Пожизненный». Ему мешают справлять молитвы. Коростылев стал мусульманином, ему нужно знать время молитвы, но часы у него забрали. Книги религиозные, которые пришли по почте, не выдают. Все равно мы поздравляем его с Рождеством.
- Он мусульманин, - говорит мне охранник.
- Ничего, все мы люди, - отвечаю я.
Закрывается «кормушка», мы идем дальше. Идем по коридорам. В коридорах много надзирателей. Праздник, а работа тюрьмы продолжается своим чередом. Нас подводят к камере с Пулялиным. «Кормушку» открывают. Беседую. Ирина пишет все, на что жалуется заключенный. Опять те же проблемы: не отсылают жалобы, квитанции за жалобы не вручаются заключенным, администрация СИЗО игнорирует приказы руководства... От заключенных требуют отсылать жалобы в своих конвертах, а у заключенных конвертов нет. Жалобы не уходят.
Пулялин почти не жалуется. Черная майка, на груди крестик. Камера на насколько человек, но Пулялин в ней один. Отдаем часть вафельного торта и чай в пакетиках. Поздравляем с Рождеством. Уходим.
Коридоры, коридоры. Заходим в дежурку, пишем замечания в журнал замечаний. Получается где-то 10 замечаний.
Выходим на улицу. Идет снег. Едем.
- Ну вот, доброе дело сделали, - говорит Ирина.
- Да уж, - отвечаю я.